Котировка страсти или любовь в формате рыночных отношений

Остановился Константин только у дверей ванны. Оттуда уже не доносился шум воды. Однако, по-прежнему, слышались редкие всхлипы.

Страх немного отпустил. Так, по крайней мере, пока его не было, с ней ничего не случилось. Или они еще не поняли, что она сделала, или просто не успели сюда добраться. Иначе, он ни минуты не сомневался в этом после того, что мельком увидел на флэшке, Карина уже была бы мертва.

— Ты в своем уме?! — Не озаботившись тем, чтобы постучаться, Костя ворвался в ванную. — Ты понимаешь, что они убьют тебя? Какого черта ты это сделала? Зачем туда влезла?

Карина, испуганно прижавшаяся к стене при его появлении, зажмурилась, словно пыталась сделаться незаметной.

Соболев заставил себя остановиться и сбавить обороты. Ей уж и без него досталось сверх всяких пределов.

Только успокоиться не получалось. Особенно теперь, когда перед глазами опять оказались все синяки и следы побоев, уже не прикрытые ни гримом, ни одеждой, а только, частично, полотенцем.

— Зачем? — Сквозь зубы потребовал он ответа. — Зачем ты это сделала? Пошла к нему.

— Меня Картов попросил. — Тихо ответила она, не перестав жаться в стену.

От этого, понимания, что она его боится так же, как того, кто с ней такое сделал (а у Кости появились подозрения, что имя ему уже известно), снова свело, заломило челюсть. Твою ж, налево.

— Что попросил? — Он очень постарался хотя бы сбавить тон.

— Ему были нужны документы и какие-то файлы, которые получил Шамалко. Он договорился с тем за меня о ночи. А утром накануне пришел и сказал, что я должна сделать.

Она отвечала безвольно, как-то, неестественно спокойно и вяло. Словно сама не понимала, что говорит. Или, просто, уже не видела причин молчать, словно сама себя приговорила.

— На флэшке данные не только по Шамалко. — Надавил Костя.

— Да. — Только и согласилась Карина.

— Зачем? — Он не понимал, серьезно. За ту информацию, что она ему так спокойно принесла, не просто могли, а убивали. И ее будут пытаться.

Что он не даст — факт. Но она же ни черта ему не сказала, когда отдавала. Не просила защиты. Ничего. На что она рассчитывала?

— Ты — дура?! — Не выдержал Соболев. — Они тебя убьют, понимаешь? Ты понимаешь, куда влезла?! Ты же мне ни слова не сказала. Просто ушла. А если бы я поздно посмотрел! И зачем ты мне это принесла? Чтобы точно подписать себе смертный приговор?

Он метнулся в другой угол ванной, не в силах стоять на мете. Не в силах смотреть на нее, испуганную и безвольную. Ему надо было что-то делать, иначе Костя просто раскрошит здесь все. Карина вряд ли выдержит еще и это.

— Зачем ты это сделала? — Еще раз спросил он, не дождавшись ответа на предыдущий вопрос. — Я не понимаю. Объясни мне, Карина. Потому что сам я понять не могу. Какого черта ты позволила сделать с собой такое?! Картов попросил — и что? Что он предложил взамен, разве ты не знала, что Виктор с тобой сделает? Или ты любишь Картова так, что готова ради него на все?! Какого дьявола сунулась?! Думала, что за твое тело они тебе все простят?! Объясни?! — Он почти заорал. — ЗАЧЕМ? Ты мазохистка? Тебе нравится терпеть то, что делал Шамалко? Это ведь он был. — Не спрашивая, а утверждая, Костя еще раз с ненавистью посмотрел на следы побоев.

Поняв, что снова потерял контроль, он застыл и попытался глубоко вздохнуть.

А Карина, вдруг, совсем непонятно для него, засмеялась. Громко. Грубо, потому что голос был сорван криками. И так, что у Соболева похолодело в затылке. Словно она была сумасшедшей.

Карина слушала его, но слова плохо доходили до сознания, как бы Костя не кричал. Она даже не до конца понимала, зачем он что-то спрашивает, зачем мечется по ванной? Что он от нее хочет? Почему не даст прийти в себя? Не оставит в покое?

Она пыталась что-то отвечать, но и сама плохо соображала, что говорила. Разум отказывал. Он нуждался в передышке. Слишком тяжело далась ей эта ночь.

Тело, привычно стараясь спрятаться, избежать боли, жалось, словно пыталось раствориться в кафеле. Но Карина даже не осознавала этого.

И, наверное, именно потому, услышав его обвинение, она вдруг сорвалась. Как будто, в каком-то месте стены, за которой она так долго это все прятала, кладка прохудилась. И плотину прорвало от слабого толчка.

Не вовремя. Некстати. Глупо и опасно. Но Карина уже утратила контроль над событиями и собственным телом. Даже сознание перестало ей повиноваться.

Она захохотала. Карина и сама не знала, отчего. Что тут смешного? Ничего. Но она не могла остановиться.

Посмотрела на застывшего Соболева.

Смех пропал так же внезапно, как и накатил на нее. А ему на смену пришла дикая обида и такой гнев, который уже однажды толкнул ее за грань людских норм и морали.

— Да, я мазохистка!

Заорала Карина, не обращая внимания, что горло болит и сипит. Ей стало до боли обидно от его слов. Что он понимал, в конце концов?!

— Ненормальная извращенка, которая ловит кайф, когда ее избивают. Точно! Как же все просто у вас, а?! А я и не догадалась сама. И еще шлюха, которая совращает мужчин и добивается от них чего угодно своим телом. — Она посмотрела на него с настоящей ненавистью. От апатии и опустошенности не осталось и следа. — Я эти слова с двенадцати лет слышу. Ты не оригинален, Костя. Именно это орал мне на ухо отчим, чтобы оправдать себя, избивая и насилуя через два месяца после того, как умерла моя мать. Это он орал мне в ухо следующие четыре года, продолжая делать со мной то же самое каждую ночь. Пока я не оказалась достаточно сильной, чтобы убить его, пьяного, заснувшего на мне.

Она резко отвернулась, стиснув зубы от боли. Надо было замолчать. Немедленно умолкнуть. Об этом не знал никто, кроме Димы.

Но бушующие внутри чувства: ненависть, обида, злость, боль, просто, усталость от всего — уже не поддавались контролю. Они выплескивались из нее. И, казалось, она просто взорвется, если не выскажет все. А он еще смел упрекать ее. Да что он знал о ней и ее жизни, этот Соболев?!

— Я люблю Диму?! — Она рассмеялась, горько, хрипло. — Я ненавижу его! Ненавижу так же сильно, как ненавидела отчима, от тела которого он помог мне избавиться. Только его убить — мне сил никогда не хватит. Я ненавижу его! — Повторила Карина, уткнувшись головой в кафель. — Он тогда еще на улицу ходил, когда не мог больше управлять желанием и жаждой насилия. А тут я, какая-то девчонка, пытающаяся дотащить тело до ближайшей речки. Он был таким тяжелым. Безвольным, как тряпка. Но таким тяжелым, Господи… — Невпопад добавила она, потонув в воспоминаниях.

Карина не могла это контролировать, воспоминания, прошлое, с головой захлестывали ее. Она теряла ощущение реальности.

— Картов избавился от него. Не знаю, как. Просто позвонил кому-то, а меня увел. Ему понравилась идея, что теперь не надо искать, на кого нападать. Я всегда рядом, и меня можно насиловать, сколько душе угодно. И меньше шансов, что он погорит на своих пристрастиях. А ты думаешь, что я люблю его за это?! Двадцать лет! Двадцать лет он меня мучил, а я его люблю?! Да я у него в руках, и ничего не могу с этим сделать. Он и сейчас может обвинить меня в том убийстве, если захочет. А я не хочу умереть на зоне за ту сволочь! За что угодно, но не за того…

У нее больше не было сил стоять. Карина сама не заметила, что сползла по стенке вниз, и сейчас почти лежит на полу, кутаясь в полотенце.

Ярость схлынула, словно волна отступила назад. Осталось пустота. Огромная, черная. Безразмерная. Поглотившая всю ее.

— Уходи. Не убьют они меня. Я тоже научилась играть по вашим правилам за эти годы. — Закрыв глаза, она устроилась щекой на плитке. — Они знают, что если я умру, в газеты попадут факты, которые, если и не уничтожат их, то подмочат репутацию. Перед выборами это никому не надо. У меня есть несколько хорошо знакомых журналистов, которые получат много фото и файлов, в случае моей смерти. Так что, не убьют. Накажут — да. Ну и пусть. Зато, я хоть раз смогла испортить его планы. Хоть раз выступила против. — Она уже шептала и сама себя плохо слышала. Голос сорвался окончательно. — А ты… Шамалко против тебя же. Дима говорил. Ты используешь это. — Невнятно закончила Карина.

Она слышала его шаги. Понимала, что Соболев подошел к ней. Но даже отползти не могла, хоть подсознание надрывалось, требовало этого. Все, сегодня Карина дошла до предела. И пока ей не дадут время прийти в себя, она ничего уже не сможет.

Пальцы, такие горячие в контрасте с плиткой пола, мягко погладили ее щеку. Прошлись по лбу, поправив разметавшиеся мокрые волосы. Потом его руки обхватили ее плечи, и Соболев заставил ее встать, почти сам поднял.

Карина, раскрыв глаза, посмотрела на него. Без удивления или вопроса. Даже этих эмоций она сейчас не могла испытать. Просто хотела понять, что он делает? Зачем?

Но по его лицу ничего невозможно было разобрать. Даже реакции на то, что она только что рассказала. На ее признание в убийстве.

— Собирайся. — Велел он, увидев, что Карина смотрит. — Мы улетаем сегодня в час.

Она скривилась.

— Не надо. Я не прошу защищать меня от них. Да и… Картов, он не отпустит меня. — Веки снова закрылись. — Я уже раз поверила, что это возможно. Но он… он — не отпустит.

Она не сопротивлялась, позволила отнести себя в спальню и уложить на кровать. Пусть и совсем не понимала, с какой стати Соболев нянчиться с ней? Потому что он не забывает своих долгов? Бред. Кто она, а кто он? Какие долги и обязательства?

Да и не надо оно ей.

— Боря. Да, плюнь ты на это! Да, да. Я уже знаю. Не важно.

Он с кем-то говорил по телефону, похоже. А Карина вдруг поняла, что у нее голова раскалывается.

Свернувшись клубочком, она зарылась с головой под одеяло.

— Уйди. У себя в номере разговаривай. — Прошептала она, сомневаясь, что он ее слышит.

Но Костя, неожиданно, заговорил тише, словно поняв, что ей хуже от его криков по телефону.

— Давай сюда своих ребят. — Велел он кому-то в трубке. — Нет, не в мой. К номеру Карины. И сам чтоб тут был через пять минут. Мне надо уйти.

— Не хочу никого. — Захныкала Карина, не беспокоясь о том, как это звучит. — Убирайся!

— Собирайся. — Повторил он, опять погладив ее, только теперь по растрепанным волосам на макушке. — Самолет через четыре часа.

Она затряслась в беззвучном смехе.

— Картов не отпустит. Я же говорила. Даже когда обещал, не отпустил. Сейчас — тем более.

— Теперь я тебе обещаю, что отпустит. — Жестко ответил Костя.

А потом она услышала шаги. Соболев вышел из комнаты.

Вот и хорошо. Она хотела одиночества.

Очень хотела. Правда.