Алый камень

***

Лондон — тремя месяцами ранее…

Дорогой дневник,

Сегодня мне предложили законную шестизначную зарплату, я выбрала прекрасный набор посуды ручной работы из сорока пяти предметов с кобальтово-синей отделкой для своей свадьбы, которая состоится через семь месяцев, нашла три пенни на парковке и узнала, что у меня последняя стадия рака и жить мне осталось год — шесть месяцев без лечения. Я жалею о расширенной гарантии, которую я приобрела для своего нового автомобиля в прошлом месяце…

— Скарлет? — Дэниел оглядывается через плечо в белой рубашке, пока пар поднимается от стоящей перед ним кастрюли с раем. Он приветствует меня с однобокой ухмылкой и голосом, от которого моя одежда часто падает на пол. Жареный чеснок и розмарин танцуют в воздухе под песню Сары Брайтман «Все, что я прошу у тебя».

— Ты не дождался меня. — Я бросаю ключи на столик в прихожей, затем расстегиваю пуговицы на своем красном двубортном пиджаке.

Мы всегда готовим еду вместе.

Мы всегда слушаем оперу.

Мы всегда говорим о наших карьерах.

Мы всегда синхронизированы.

— Сегодня твой день, любимая. Бокал вина ждет тебя. Садись и расскажи мне о своем дне.

Я пожимаю плечами.

— Я выбрала кобальтовую отделку для нашей посуды, а не красную, как мы изначально обсуждали.

— Хватит играть со мной. Ты знаешь, что все, о чем я хочу услышать, это работа.

Мясо на сковороде заглушает музыку, как белый шум между радиостанциями. Смертный приговор от «незначительного» повторного медосмотра, который я проходила за несколько недель до этого, бьет по моим чувствам. Откровение «проснись-последний-звонок-ты-официально-был-штампован-с-датой-истечения.

— Земля вызывает Скарлет.

Мой палец останавливается на ободке бокала с вином, когда мой взгляд устремляется на грозного блондина, который выглядит грешно, но совершенно не к месту в своих черных брюках и полуприталенной рубашке.

— Прости. — Я качаю головой. — Почему сегодня в костюме? — моя рука движется к его груди, борясь с желанием сжать в кулак его рубашку. Необходимость держаться за него — за эту жизнь — переполняет меня.

— Скарлет Стоун… остановись! Я расскажу тебе о костюме после того, как ты расскажешь мне о работе. — Его игривая ухмылка режет мне сердце. Я уже скучаю по нему.

Я пожимаю плечами, выдавая намек на улыбку, которая, я надеюсь, не выглядит и вполовину так болезненно, как кажется.

— Они предложили мне работу.

— Да! — Он хватает меня на руки и кружит. — Мой маленький воришка стал законным.

— Я не воришка.

Он позволяет мне опуститься на ноги и впивается в мой рот.

— Ты всегда будешь воришкой за то, что украла мое сердце. — Он говорит это в переносном смысле… если бы он только знал.

Мои глаза закрываются, когда его нос касается моего.

— Костюм. — Я прочищаю горло, пока слова борются с нахлынувшими эмоциями. — Почему костюм?

Дэниел шевелит бровями, затем снова поворачивается к конфорке.

— У меня тоже есть новость о работе.

— О? — я делаю глоток своего вина. — Что это за вино? — я кручу его в своем бокале.

— Оно на столе.

Я поворачиваюсь и сужаю глаза на бутылку, придвигаясь ближе, чтобы прочитать этикетку.

— Вот черт! Эта бутылка вина стоит более шестисот фунтов!

— Как я уже говорил… У меня тоже есть новости о работе. Меня пригласили на съемки документального фильма. Это будет грандиозно. Серьезная возможность, которая выпадает раз в жизни. Но меня не будет пять месяцев, и… — Он снимает сковороду с конфорки и поворачивается ко мне. — Я уезжаю в понедельник. — Он морщит нос, но это не может скрыть волнение в его глазах.

Наши амбициозные и ориентированные на карьеру личности свели нас вместе. Дети? Несколько лет назад врач сказал мне, что я никогда не смогу забеременеть из-за эндометриоза. Дэниел все равно их не хочет. Фальшивая гримаса — театральная; он знает, что я и глазом не моргну, прежде чем запрыгаю от радости, радуясь его профессиональному достижению. Это мы. Два независимых человека, которые, как оказалось, любят друг друга. По крайней мере, такими мы были до сегодняшнего дня. В этот самый момент.

— Скажи что-нибудь. — Он смеется от недоверия. — Я купил эту бутылку вина за шестьсот фунтов, чтобы отпраздновать наш день, но ты выглядишь так, будто готова заплакать. — Его руки обнимают мое лицо. — Скарлет Стоун, я видел тебя плачущей один раз. Один раз за те десять лет, что я тебя знаю. Что все это значит, любимая?

На краткий миг, который ощущается как внетелесный опыт, я думаю, что смогу заставить его исчезнуть, если не произнесу слова. В один миг мои слезы падают, и я все равно произношу слова.

— У меня рак.

— Прости? Нет… — Дэниел качает головой, напряженно сжимая брови. — О чем ты говоришь?

Мои слезы имеют соленый вкус на губах, когда я вытираю их, делая глубокий вдох.

— Постоянная боль в животе? Вздутие? Вес, который я потеряла, не прилагая усилий, за последние шесть месяцев?

— Ты ходила к врачам, и они сказали, что это стресс или эндометриоз.

— Они не заметили его.

— Прости? Они не заметили рак? — Голова Дэниела дернулась назад. — Что, черт возьми, это значит?

Я качаю головой.

— Они люди. Такое случается.

— Что за рак? Они… они смогли обнаружить его на ранней стадии. Правильно? Ты пройдешь курс лечения, и все будет хорошо. — Его голос трещит. — Отвечай. — Мой мужчина, высокий и грубоватый красавец, выглядит совершенно разбитым и побежденным, глаза покраснели от слез, плечи сгорблены.

— Это рак яичников. — Я хватаю его руки и сжимаю их. Морщины вдоль его бровей углубляются. — Это неизлечимо.

Он вырывает свои руки из моих и поворачивается ко мне спиной; его руки сжимают его волосы, и он издает мучительный рык.

— ЕБАНЫЙ АД!

Онемение охватывает мое тело. Я даже не подпрыгиваю, когда он кричит. Все, что я чувствую, — это тихие струйки слез, скатывающиеся по моему лицу. Я знаю, что никакая боль не сравнится с этим моментом. Жертвы рака выходят далеко за пределы тех, кто болен этой болезнью.

— Хорошо… — Он снова поворачивается ко мне, его глаза мокрые от эмоций. — Мы все исправим. Химиотерапия, облучение, все, что потребуется. Рак больше не является смертным приговором. Каждый день появляются новые методы лечения.

— Дэниел…

— Или операция. Разве они не могут просто удалить твои яичники?

— Дэниел…

— Должно быть что-то, всегда есть…

— ДЭНИЕЛ!

Он выныривает из своего непрекращающегося бреда, из бессмысленных попыток найти то, чего нет.

— Это последняя стадия. Я говорила с онкологом. Она дала мне максимум год с лечением и шесть месяцев без лечения.

Его адамово яблоко подрагивает, как будто он наконец-то проглотил то, что я сказала.

— Год, — шепчет он, его глаза смотрят на меня пустым взглядом.

Я качаю головой.

— Шесть месяцев.

— Скар…

— Я не буду заниматься лечением.

Его голова наклоняется вперед.

— Прости? Пожалуйста, скажи, что я тебя не расслышал.

— Ты слышал меня.

— Нет. — Дэниел качает головой. — Я не расслышал тебя правильно. Я не слышал, как женщина, на которой я собираюсь жениться, намекнула, что у нее нет намерения бороться с этим. Потому что мать этой женщины умерла от рака. Эта женщина видела, как мой отец умер от рака. Эта женщина держала за руку свою лучшую подругу, пока та три года боролась с раком груди. И ты ни разу не сказала моему отцу или Сильви, что они не должны проходить лечение. Черт, ты даже отвезла Сильви в больницу на операцию. Ты возила ее на химиотерапию и облучение. Ты плакала над ее могилой, говоря, что мы могли бы сделать для нее больше!

— Я не верю в «режь, трави, выжигай», — шепчу я.

— Режь. Трави. Выжигай?

Я киваю.

Дэниел смеется — болезненным, снисходительным смехом.

— Ты не веришь в современные методы лечения рака?

Меня зовут Скарлет Стоун. У меня семьдесят тысяч мыслей в день, и они мои. Мое право человека. Я не буду стыдиться того, что у меня есть свое мнение.

Я качаю головой.

У него отвисла челюсть. Мы обсуждали почти все на протяжении многих лет, но такого — никогда. В его глазах — полное замешательство, как будто он меня не узнает.

— Ты должна заставить меня понять, Скарлет, потому что я не понимаю.

Я вздрогнула, чувствуя, как меня разрывает на части его бесконечное качание головой. Я чувствую себя его кошмаром, из которого он может выбраться, если хорошенько потрясет головой.

— Это просто мое мнение.

— Но оно неправильное — совершенно поганое!

Глубоко вдохнув, я борюсь за контроль. Ему больно, и опустошение, которое он испытывает, выливается в его гневные слова. Это не его вина.

— Я бы никогда не сказала тебе, во что верить, Дэниел, поэтому, пожалуйста, не говори мне, что мое мнение неправильное. Мы должны иметь несколько основных человеческих прав в жизни: право решать, что попадает в наши тела, и право иметь свое мнение, не испытывая стыда за него.

— И где же было это «мнение», когда мой отец боролся с раком или, когда Сильви умирала на твоих глазах?

— Это были их жизни, их мнения, их решения. Не мои. Они никогда не спрашивали моего мнения.

Его зловещий смех снова прорезает воздух и пронзает мое сердце. Я никогда не хотела обсуждать это с ним или с кем-либо еще. Я хотела унести с собой в могилу свое очень непопулярное мнение.

— Если ты не сделаешь этого, ты умрешь. — Он обхватывает меня за плечи, его лицо находится на расстоянии дыхания от моего.

Его реакция подпитывается болью и страхом. Мой мозг знает это, но это все равно вызывает во мне что-то защитное. Я вырываюсь из его рук. Моя кожа пылает от гнева, и я не хочу говорить то, о чем потом буду жалеть, но не могу остановить слова. Я чувствую себя прижатой к земле, и инстинкт освобождения берет верх над всеми остальными эмоциями.

— Моя мама умерла. Твой отец умер. Сильви умерла! Все ищут чертово лекарство, но никто не ищет причину. Устранение причины рака не приносит денег.

— Скарлет, это неправда.

— Это не обязательно должно быть правдой! Это просто мое собственное мнение. Лекарство — это профилактика. Если мы предотвратим рак, тогда нам не понадобится лекарство. Но на профилактику нет денег. Я взломала базы данных исследований, электронную почту и финансовые документы крупнейших фармацевтических компаний. Рак больше не болезнь, это гребаный бизнес! И мы покупаемся на это. «Ура! Мой рак исчез». Через год или два — в лучшем случае — я труп, потому что химиотерапия и облучение уничтожили мою иммунную систему, и в следующий раз, когда раковые клетки начнут делиться, они распространятся как лесной пожар, потому что не осталось абсолютно никаких защитных механизмов. Но… вот в чем плюс… фармацевтические компании делают деньги на втором раунде лечения рака как на последней попытке, которая, как они знают, не спасет меня на данном этапе. Вместо этого они оставляют моей семье ложную надежду, и через две секунды я умираю!

Шок. Это все, что я вижу в безжизненном выражении лица Дэниела. Ядовитая смесь сожаления и облегчения воюет где-то между моей головой и сердцем. Я разрушила его надежды на то, что он заставит меня передумать, и за это я чувствую себя ужасно. В то же время я чувствую себя освобожденной. Никогда, никогда я не произносила эти слова вслух. В течение многих лет я наблюдала, как умирают люди, которых люблю, и всегда держала свое мнение при себе, потому что оно не является ответом ни для кого, кроме меня. Но теперь это я, и все, чего хочу, это чтобы люди, которые меня любят, уважали мои желания, не пытаясь переубедить меня или заставить чувствовать себя безответственной или сумасшедшей.