И только пепел внутри…

Девушка мягко царапнула мою шею, запуталась пальцами в мокрых волосах и сжала их в кулак, притягивая меня теснее к себе. Едва я успел прижаться к ней, устроившись между разведенных в стороны бедер, она отпрянула от меня, но только для того, чтобы стянуть через голову майку и не глядя откинуть её в сторону. Ища, утраченный на мгновение воздух, снова припала к моим губам, ладонями скользнула вниз по груди к прессу и зацепилась за завязанный шнурок спортивных штанов.

– Это помогает? – спросила она, будто говорила сама с собой или вопрос был брошен куда-то в сторону.

– Что? – нехотя отстранился, оглушенный собственным пульсом.

– Это помогает забыться?

В её золотистых глаза плескалось то, что можно было бы выдать за безотчетное желание, но не сейчас. Я знал, как выглядит отчаяние, так как сам видел его тысячи раз у своего отражения, и то же самое я видел сейчас, но теперь не у себя, а у девушки, что пыталась быть сильной, но маленькая трещина в броне сделала её полностью уязвимой.

– На короткий миг, – ответил я честно. – А потом тебя захлестнет жалостью и ненавистью к себе. Ты утонешь в чувстве вины. Неравноценная жертва за вспышку мнимого счастья. Уверена, что готова захлебнуться после короткого вдоха?

Её руки, держащие меня за шнурок штанов, безвольно упали ей на колени. Взгляд немигующих глаз потух, как перегорают лампочки. Две крупные слезы покатились по впалым щекам и сорвались в пропасть, что вновь пролегла между нами.

– Как вырваться из этого чёртового круга? Это даже не круг, а могильная оградка… – шептала она едва различимо, спрятав лицо в ладонях. Узкие плечи затряслись в беззвучных рыданиях. Лбом уткнулась вне в грудь. – Я так больше не могу. Я устала.

Шумно вдохнул и с усилием проглотил царапающий горло булыжник. Опустил голову и уткнулся носом в её макушку, не решаясь обнять.

– Если бы я знал…

Несколько долгих минут мы просто молчали, уткнувшись друг в друга. Её плач становился всё менее выразительным. Она не издавала никаких звуков, не рвала на себе и мне волосы, а просто рассылала волны мелкой дрожи по мне. И со временем её амплитуда становилась менее ощутимой, а затем вовсе исчезла, как круги на воде.

– Прости, – отстранилась она, так и не решившись поднять взгляд. Обняла себя за плечи, пряча обнаженную грудь. – Я не должна была тебе всего этого рассказывать. Ты и без меня всё это прекрасно знаешь.

– Я могу знать обо всем только со своей стороны. В чужой боли я по-прежнему не разбираюсь, хотя и должен знать, что это такое.

– Ну… – повела она тонкими плечами и сползла со стиральной машинки, вынудив меня отступить. – Ты хотя бы имеешь представление, что это такое. Все мои друзья и родные считают, что я излишне драматизирую. Больше трёх лет… Столько даже сама любовь не живёт, а я до сих пор скорблю по её утрате.

Повернулась спиной ко мне, потянулась к полке с полотенцами, и взяла одно из них, обмотав вокруг туловища.

Отвел взгляд и подцепил пальцами футболку, лежащую на краю ванной. Расправил в руках и понял, что сейчас она являет собой не больше, чем мокрую тряпку, которую не наденешь. Забросил её на плечо, спрятал руки в карманы штанов и сжал в кулаки, глядя чуть исподлобья на худую фигуру рядом.

– Я пойду, пожалуй, – выдавил, ощущая тяжесть вязкого молчания, повисшего между нами.

И лучше пойти побыстрее. Мокрые штаны не создавали настроения для долгой лирической прогулки.

– Подожди, – тихой голос словно пером коснулся голой спины, едва я подошёл к порогу. – Куда ты в мокром? Побудь немного со мной. То есть… у нас. Чтобы вещи подсохли.

Медленно моргнул, взвешивая обстоятельства. Несколько долгих секунд смотрел в темноту прихожей, силясь принять хоть какое-то решение, кроме прослушивания течения пустых мыслей в голове.

– Прости, – снова мягкость пера коснулась спины и прокатилась по позвонкам. – Не подумала… Катя, наверное, одна дома.

– Она спит, – ответил, так и не обернувшись. – Был тяжелый день. Полно занятий. Она рано уснула.

– Ясно, – вздох и шорох шагов за спиной. – Я могу подсушить твою одежду утюгом немного. Чтобы ты не шёл в мокрой через двор.

– Необязательно, – качнул головой и взглянул на Софию через плечо. – Я могу немного побыть здесь, чтобы штаны чуть подсохли. Если ты не против, конечно.

– Оставайся, – ответила она коротко и трясущейся рукой заправила прядь мокрых волос за ухо. Кивком головы указала на пространство между мной и дверным косяком. – Можно… мне пройти? А то холодно…

– Да, конечно, – вышел из ванной и отошел в сторону, поправив сползшую с плеча футболку.

Подождал, когда София просочится мимо, слегка мазнув взглядом по её опущенной голове. В несколько мелких, но быстрых шажков она преодолела расстояние от ванной до какой-то комнаты, за дверью которой скрылась буквально на минуту, чтобы затем выйти в красных клетчатых штанах и черной майке.

– Секунду, – вскинула указательный палец, проходя мимо, и заглянула в соседнюю комнату, из которой вышла еще быстрее. – Сёмка уснул. Тоже сегодня был день, полный впечатлений. Фантик с Мультиком тоже с ним спят. На коврике рядом с кроватью устроились.

– Хорошо. Пусть спят. Хоть немного отдохну от лохматого придурка.

– Тоже иногда с ума сходит? – хохотнула натянуто София, подойдя к шкафу-купе в прихожей.

– Он еще ни разу не ступал на путь ума, чтобы с него сходить.

– Ну, он еще молод. Научится, – взглянула она на меня бегло и сдвинула зеркальную дверцу шкафа в сторону. Заглянула внутрь и застыла, словно увидела призрак. – У меня остались вещи мужа. Есть совсем новые, с бирками.

– Не нужно, – сказал и подошёл ближе к ней, чтобы понять, что она такого увидела в собственном шкафу, что голос стал каким-то механическим.

Заглянул вглубь шкафа и увидел три черных спортивных сумки, стоящие ровным рядом на дне.

– Уже два года не могу увезти его вещи в какой-нибудь приют или что-то типа того. После года собрала всё в сумки. Еще через год донесла сумки до этого шкафа, а дальше так и не решилась, – говорила София, глядя на сумки в темноте шкафа. – Прочитала, что избавиться от вещей – один из способов отпустить человека. Якобы, твое подсознание перестаёт ждать, что сейчас он вернется домой с работы, наденет домашние штаны и футболку, помоет руки и сядет за стол ужинать… Мне кажется я до сих пор жду…

Рвано выдохнула и плавно закрыла шкаф. Осталось лишь зеркало, в полумраке которого отразились мы с глазами полными пустых надежд и ничтожной веры.

Я тоже ждал…

Но я еще даже не дошёл до стадии сбора вещей, хотя тёща настаивала на том, что их нужно куда-то сдать, еще полгода назад. Тогда я почувствовал себя предателем, который готов так скоро уничтожить всё то, что напоминало бы мне о жене.

Предателем чувствует себя и София. И за это я не мог её корить или считать слабой. Нельзя судить кого-то, когда сам болен той же болезнью.

– Как это произошло? – спросил, глядя прямо в глаза её отражения, но сразу одернул себя, когда по красивому лицу пробежала рябь мрачных эмоций. – Хотя, можешь не говорить. Я всё понимаю.

– Почему же? – опустила она голову и начала завязывать и развязывать черный шнурок своих штанов. – Я могу об этом говорить, – узкие плечи нервно дёрнулись. – Не с легкостью, конечно, но и не с истерикой, как бывало первый год. Только пройдём в кухню, хорошо?

– Ты здесь хозяйка.

– Пойдём, – кивком головы указала направление. Молча последовал за ней в кухню, которая была освещена только лунным светом, бьющим из не зашторенного окна. – Ты не против, если мы не будем включать свет?

– Не против.

В темноте комфортнее всего обнажать не только тело, но и уродливую душу, покрытую шрамами.

– Сядем? – предложила София.

Её тонкий силуэт, виднеющийся в рассеянном свете луны, выдвинул стул из-за стола и мягко на него опустился.

Повторил за ней, предварительно повесив мокрую футболку на металлическую спинку стула. Сел напротив и сложил руки на столе, переплетя пальцы. София сделала то же самое.

Со всей той внезапной решимостью, с которой сюда пришли, – мы молчали.

Разглядывая внутренние раны, я прикидывал, какую из них можно будет показать первой, а какую, вообще, лучше никогда не показывать.

– Я никогда об этом ни с кем не обсуждала и, в принципе, старалась не касаться этой темы, – первой молчание прервала София. Перебирая браслеты на запястье правой руки, она сосредоточила всё внимание на них. Я стал тенью, сидящей напротив, которая была готова выслушать каждое её слово. – Ни с родителями, ни с сестрой, хотя она настаивала на том, чтобы я высказалась. Якобы, так легче. Когда проговариваешь проблему вслух, приходит её решение, но… – услышал, как она сглотнула сгусток слов, который больно произнести. – … Но разве может быть решение у проблемы, когда она связана со смертью дорогого тебе человека?

Вопрос, не требующий ответа.

– Я просто научилась носить маску перед людьми. Не так уж и сложно делать вид, что ты сильная. Для этого достаточно не поднимать болезненную тему, потому что лицо может исказить гримасой боли и маска, которая и так держится на клее из твоих же соплей, отваливается к чертям собачьим. А так… – повела она острыми плечами и слегка дернула головой. – Моё лицо не выражает скорби, и другие не лезут с вопросами о моем подлинном состоянии. Ты тоже не лез, пока меня случайно не бомбануло.

– Прости за это.

– Не извиняйся. Ты не обязан был знать. Никто не обязан знать, что происходит за закрытой дверью чужой квартиры.

– Если бы, – хмыкнул я. – Люди по своей природе – вуайристы. Есть некоторое извращенное удовольствие в подглядывании в замочную скважину чужой двери. И неважно, что там происходит: трахаются, умирают, рожают…

– Чего не знаешь, туда и тянет, – согласно кивнула она. – Но даже если бы ты и подглядел в мою замочную скважину, то ничего бы в ней не увидел. Там, всё равно, постоянно темно. Перегорела.

– Лампочка?

– И она тоже, – ответила София и издала рваный горький смешок. – Достаточно иронично получается, учитывая, что мой муж был электриком. И погиб от своей же стихии.

– Как это произошло?

– Неожиданно, – откинулась она на спинку стула. – Хотя и ожидаемо.

Нахмурился, не до конца понимая оксюморон.

– Мой муж… – продолжила тем временем София, всё так же перебирая на руке браслеты. – Всегда был очень отзывчивым человеком. Мне иногда казалось, что ему просто жизненно необходимо кому-то помочь. Если кому-то вдруг не будет оказана его помощь, то и день прожит зря. Я могла спокойно пройти мимо человека, лежащего на земле, по умолчанию решив, что он просто пьяница, не достойный моего внимания. Так делают многие, так что я не видела в этом ничего зазорного. А муж считал иначе. Он не отойдёт от этого человека, пока не убедится в том, что он действительно пьян, а не мучается от сердечного приступа, инсульта или ещё чего… Да даже если он пьян, то нужно помочь ему добраться домой, позвонить его близким или просто оставить отсыпаться в безопасном месте, а не под кустом. Возможно, это правильно и люди должны помогать друг другу, живя в социуме, но иногда меня это сильно раздражало. Потому что помощь другим забирала его у меня. Забрала и в тот раз, – шумно и глубоко вдохнув, она взлохматила волосы и вновь сложила руки на столе. – Ночью на «линии» произошла авария. Часть города обесточило, а дежурная бригада отмечала чей-то день рождения, поэтому в их помощи смысла не было никакого. Мой муж в это время находился в отпуске, но, когда ему позвонили с просьбой приехать, посмотреть, что там, – он не отказался. Как обычно, в общем. Я была против, ворчала, пока он собирался, но терпеливо приняла и это. Всё-таки, люди остались без электричества, в той части города находилась больница, поэтому я просто затолкала своё недовольство поглубже и отпустила его. А через четыре часа мне позвонили и сказали, что он в больнице с ожогами и повреждением внутренних органов. Думаю, ты представляешь, что такое высоковольтная линия и какие травмы могут быть с ней связаны. Каким-то чудом страховочный трос не оборвался, и мой муж остался на нём висеть. Если бы не трос, то он точно погиб бы от удара о землю, упав с большой высоты. Но трос его спас. Ненадолго. Полгода комы, – начала она поглаживать линии на своей ладони. – Я никогда не верила ни в Бога, ни в чёрта, но с того дня я начала молиться. Даже в церковь ходила – ставила свечи за здравие, а потом врачи сказали, что нужно ставить за упокой. Показатели начали падать, врачи сказали, что организм мужа перестал бороться и ему осталось не так уж и много. Может, сутки. И то, в лучшем случае. Сказали, что нужно успеть попрощаться, пока он ещё в сознании и может что-то слышать, – тихий всхлип прервал её речь, рванный вздох вырвался из лёгких, тихий голос дрогнул. – Я пришла в палату последняя. После родителей, сына, друзей и остальных родственников. И сказала, что он слабак. Не о любви, не о том, что буду помнить его всю жизнь и хранить в сердце… Я сказала, что он слабак, который не может чуть-чуть напрячься и прийти в себя, если не ради меня, то, хотя бы, ради нашего сына. Я разозлилась. Не знаю, почему, но в тот момент я его возненавидела. Кричала, пыталась его растолкать, заставить встать и больше не прикидываться умирающим. По-моему, в тот момент я сама себе не принадлежала. У меня даже нет определения этому состоянию…