Плохой

Дверь в уборную снова распахивается. Ронан говорит с кем-то по-русски, в его голосе слышится гнев, прежде чем он возвращается, протягивая мне пальто. Я просовываю руки в рукава, и он поправляет воротник, не сводя глаз с раны.

— Ты же знаешь, что я просто вживлю тебе в шею ещё один чип. Если ты вырвешь и его. То ещё один. И ещё один. Я убью тебя, Камилла, но пока не буду этого делать. Насколько гуманной будет твоя смерть, что ж, — он прищуривает глаза, — это зависит от тебя.

Я закрываю глаза, не в силах смотреть на него.

— Пожалуйста, не надо, — шепчу я. Мои глаза резко открываются. — Пусти мне пулю в лоб, трахни меня, избей, всё, что захочешь. Но, пожалуйста, больше так не делай. — Я неловко потираю рукой предплечье, и в его глазах вспыхивает садистское удовольствие. Я ненавижу, что вынуждена просить милостыню — что одно это простое действие так сильно беспокоит меня, и теперь он это знает. — Мы оба знаем, что я умру здесь, в твоей дерьмовой стране, но, по крайней мере, позволь мне погибнуть, сражаясь. — Я оглядываю его. — Или, возможно, тебе нравится лёгкая добыча, Русский. Я не считала тебя таким типом людей.

Его палец проводит по моей щеке, его взгляд прикован к моим губам.

— Ты не лёгкая добыча, Красивая. — Не говоря больше ни слова, он переплетает свои пальцы с моими и ведёт меня в холл.

Люди пялятся, когда мы проходим мимо. Думаю, даже под пальто они видят кровь. Мужчина останавливает Ронана, говоря что-то приглушённо по-русски и бросая обеспокоенные взгляды в мою сторону. Ронан отвечает, и всё, что я могу разобрать, — это имя Анастасии. Мужчина ахает и прикладывает руку к груди, а Ронан выводит меня из отеля в лимузин, ожидающий снаружи.

Дверь закрывается, и я свирепо смотрю на него.

— Если ты только что сказал ему, что эта сука причинила мне боль, клянусь богом… — я прижимаю пальцы к шее, и они становятся пунцовыми.

Господи, как глубоко он засунул эту штуку?

Его пальцы барабанят по колену, когда он смотрит в окно.

— Почему ты трахаешь её? — спрашиваю я, и он раздражённо вздыхает.

— Почему ты трахалась с Хесусом? — он поворачивается, чтобы посмотреть на меня. — Ты должна понимать…

— Хесус был моим врагом. А я держу своих врагов близко. — Я свирепо смотрю на него. — Не могу представить, что Анастасия — твой враг, Ронан. — Я скольжу взглядом по его груди. — Может быть, тебе просто нравятся чужие жёнушки. Можешь признаться мне.

— Камилла, — он наклоняется ко мне, — ты действительно ничего обо мне не знаешь, так откуда тебе знать, кого я считаю врагом?

— Загадочно, — размышляю я. — Ты не очень-то милый. Уверена, что все твои враги, но не вижу, чтобы ты засовывал свой член в половину России.

— Ты ещё не видела, как я засовываю свой член во что-нибудь. — Он улыбается, прежде чем снова отвернуться к окну.

— С твоим-то вкусом в женщинах… Нет уж, спасибо.

— Ревность — не самое привлекательное твоё качество.

Я смеюсь.

— Русский, ревность — это эмоция, испытываемая только по поводу чего-то, чего человек хочет или к чему испытывает чувство собственничества.

— Да, я знаю. — Я почти слышу ухмылку в его голосе.

— Знаешь, — я закатываю глаза. — Тебе следует пойти и поговорить с кем-нибудь о твоём комплексе бога.

В истинно Ронановской манере он просто игнорирует меня. Я знаю, что он зол. Чёрт возьми, я удивлена, что люди на улице этого не чувствуют, но он скрывает это за полуцивилизованной беседой. Боже упаси, чтобы кто-нибудь узнал, что его драгоценный контроль ускользает. Но я почти вижу это, как кончики его пальцев цепляются за тот тонкий край. И снова мне в голову приходит мысль о том, как прекрасно было бы наблюдать за тем, как он бьётся и разлетается на осколки. Он был бы подобен урагану пятой категории, обрушивающемуся на цивилизацию, безжалостно уничтожающему всё на своём пути.

Ронан может хранить свои секреты, но, если эта белокурая сучка снова нападёт на меня, я сверну ей шею. Жена она президента или нет.