Не святой

Глава 27

Габриэль

Я трахаю ее до тех пор, пока солнце не зайдет за горизонт и не зальет ярким оранжевым светом волны за скалами, я трахаю ее до тех пор, пока мы оба не замираем и не задыхаемся, пот и сперма делают нашу кожу липкой и влажной. Она лежит рядом со мной и молчит, ее грудь неуклонно опускается после того, как она просто потеряла сознание от усталости, не в силах пошевелиться даже для того, чтобы принять душ. Я знал, что она еще пожалеет об этом, поэтому осторожно разбудил ее, заправляя за ухо все еще влажные от пота волосы.

На ее коже появился красивый румянец, пока она по шею утопала в простынях. Я начинаю стягивать их с нее, желая прикоснуться, почувствовать, но она внезапно просыпается и хватается за материал, расширенными глазами глядя на меня со смесью шока и ужаса.

— Что ты делаешь? — она хрипит, ее голос болит от криков и неровный после сна.

— Амелия?

Она качает головой.

— Нет, ты не можешь.

Я вскидываю брови.

— О чем ты говоришь?

— Ты не можешь меня увидеть! — она вскрикнула.

Исчезла женщина, наполненная желанием, и вместо нее появилась та, в глазах которой было слишком много страха. Костяшки пальцев побелели от хватки, которой она вцепилась в простыни, укрывающей ее полностью.

Я поднимаю руки вверх, смущенный.

— Хорошо. Хорошо, успокойся.

Она сглатывает.

Медленно, чтобы не спугнуть ее, я поднимаюсь с кровати и иду к своим ящикам, доставая оттуда рубашку с длинными рукавами и протягиваю ей.

Она осторожно берет ее и смотрит в ожидании.

— Ты хочешь, чтобы я повернулся?

Она кивает.

Я только что трахал эту женщину шестью разными способами, но поворачиваюсь, давая ей пространство. Я слышу шорох постельного белья и одежды, прежде чем она говорит.

— Хорошо.

Я поворачиваюсь и вижу, что она сидит, простыни лежат у нее на коленях, а ноготь большого пальца зажат между зубами.

— Мне очень жаль.

Я смягчаю вздох, пересекая пространство. Она не запрещает мне сесть рядом с ней или потянуться вперед, чтобы провести рукой по ее щеке. Она обнимает меня, закрывая глаза.

— Я просто хотел разбудить тебя, чтобы ты приняла душ, прежде чем мы уснем. Нам нужно помыть тебя.

— Я не могу уснуть, — она открывает глаза, поворачивает лицо к моей руке и целует мою ладонь, от этого движения у меня защемило сердце. — Мне нужно вернуться к Линкольну. Я приму душ в своей комнате.

— Тебе нечего стыдиться передо мной, Амелия, — я провожу большим пальцем по ее губам. — Ты прекрасна.

Она отстраняется.

— Я в порядке, я просто пойду.

— Амелия.

— Я в порядке, Габриэль.

— Почему ты прячешься от меня?

— Я не прячусь! — она огрызается.

***

Она закрывается от меня, но я стараюсь не давать.

Я снимаю напряжение в тренажерном зале, пока Атлас не сообщает мне, что сегодня утром они поймали двух мужчин, пробирающихся через пристань, в фирменных черных костюмах и масках тех, кто нападал на мой город в последние несколько недель.

Инцидент в казино все еще был в моей памяти, сообщение и знакомый голос были на первом плане.

Я натягиваю на голову футболку и спускаюсь за братом в подвал, где нахожу их подвешенными, а кровь моих предыдущих пленников все еще пачкает пол.

Энцо сегодня не было, но это не страшно. У меня были другие методы.

— Привет, мальчики, — улыбнулся я.

Маски были сняты, и я увидел лица двух своих людей. Недавно принятых и молодых.

Атлас стоит у меня за спиной, сложив руки. Они смотрят на него с мольбой.

Интересно.

В моей голове начали зарождаться подозрения, но я был лидером и не стал бы слепо обвинять без доказательств и свидетелей.

Я бы брал пленных, ожидая, что один из них заговорит, И хотя я вырос в семье с собственными правилами, некоторые люди не воспринимали их всерьез.

Близнецы вполне могут быть теми самыми людьми, которые делают из меня врага. И если бы это было так, я бы их убил, братья они или нет.

— Я понимаю, вы молоды, вы новички, может быть, вы еще не до конца все поняли, — я сажусь на стул, опираясь лодыжкой на колено. — Но вы же знаете, что я делаю с предателями?

— Да пошел ты.

— Я могу тебе пообещать, что с кем бы ты ни работал, они ничто по сравнению со мной.

Тот, что слева, переводит взгляд на Атласа, потом на меня.

— Мы ни с кем не работаем.

Я улыбаюсь.

— Ты думаешь, что я дурак?

Они молчат. Я наклоняюсь к столу и беру со столешницы маленький нож, надавливая самым кончиком на палец, но не настолько сильно, чтобы прорвать кожу.

— Я предлагаю вам сделку, — говорю я им. — Вы назовете мне имя, и я оставлю одного из вас в живых.

— Я не крыса, — огрызается тот, что слева, и сплевывает.

Не дав ему возможности сказать что-либо еще, я бросаюсь вперед и всаживаю нож ему в горло. Его глаза расширяются, и кровь заливает мою руку, пока я держу нож, вдавливая в него. Тот, кто висит рядом с ним, кричит, бьется об ограничители, удерживающие его в подвешенном состоянии.

Я наслаждаюсь тем, как жизнь уходит из глаз предателя, и только когда его голова запрокидывается вперед, а грудь замирает, я выдергиваю нож из его горла и медленно делаю шаг в сторону, становясь прямо перед другим.

Его лицо бледно, глаза расширены, и он пытается скрыть свой страх за рычанием, но это так же плохо, как и его игра в крутого парня.

— Открой рот, — приказываю я.

— Пошел ты!

Это была его ошибка. Я засовываю внутрь нож, прижимая лезвие к его языку и даю ему почувствовать вкус крови его друга.

Я делаю это осторожно, чтобы случайно не отрезать ему язык, мне нужно, чтобы он заговорил, в конце концов. Он кричит, сопротивляясь лезвию, а когда я выдергиваю его, то парня рвет на пол: кровь, слюна и содержимое его желудка брызгами падают на бетон.

— Мне кажется, тебе не понравился вкус, — говорю я ему, перешагивая через беспорядок к его мертвому другу. — Атлас, сделай одолжение, поверни его голову в мою сторону.

Атлас молча подходит и поворачивает лицо парня в мою сторону, заставляя его смотреть, как я медленно ввожу лезвие в горло мертвеца, все еще истекающего кровью. Звук хлюпающей плоти и мышц смешивается с его рвотными позывами и хныканьем.

— Дело в том, — бесстрастно говорю я, покачивая лезвием и покрывая им сталь. — Что мы, люди, считаем себя несокрушимыми. Мол с нами ничего не может случиться, но видишь, какая мягкая эта плоть? Видишь, как легко ее разрезать глубоко и ровно?

Я слышу, как он бьется, вырываясь из рук Атласа.

Я достаю нож и поворачиваюсь, обнаружив, что Атлас уже держит рот парня открытым. Я медленно ввожу нож внутрь, давая ему почувствовать вкус, ощутить, как кровь покрывает его язык. Даю ему понять, что происходит с теми, кто идет против гребаных Сэйнтов. Мы — короли, которые сидят на троне, семья, которая правит, и те, кто против нас, будут страдать.

Вот только я не знал, что он действительно захочет умереть. Никто не хочет. Это неизбежно, и как раньше, когда мы считали себя несокрушимыми, мы пытались избежать смерти, делая вид, что конец не наступит для всех нас. Поэтому я не ожидаю, что он приложит все свои силы, чтобы оттолкнуться от Атласа и всадить нож в горло.

Я не успеваю вытащить его, и лезвие протыкает горло.

Он булькает и захлебывается, изо рта льется кровь.

— Нет! Cazzo (прим. пер. — Черт)! — кричу я, потянувшись к веревкам. — Позовите Девона!

Атлас выбегает из комнаты, когда я дергаю парня и укладываю его на пол, но я не знаю, что делать, а мне нужна была эта гребаная информация! Черт.

— Merda (прим. пер. — Дерьмо)!

Кровь свободно льется, заливая парня. Она течет из его рта, по щекам, но глаза, они улыбаются, как будто он победил.

— Stonzo (прим. пер. — Мудак)! — кричу я.

Девон прибегает вместе с Атласом, бросает взгляд на мужчину и насмехается.

— Он мертв.

— Тогда, блядь, спаси его! Мне нужно имя!

— Он разорвал дыхательное пути, я не могу это исправить.

В ярости я бросаюсь на тело. Я бью кулаком в лицо парня, один удар, второй, превращая его в окровавленное месиво. Мужчины просто стоят и смотрят, как я реву от злости, а потом пинаю тело и выбегаю из подвала. Я не стал отмываться от крови и снова отправился в спортзал. Мой кулак летит в грушу, кровь размазывается по материалу, а по костяшкам пальцев пробегает боль. Я разбил их о его лицо, а удар еще больше разорвал раны.

Я позволил боли и злости поглотить меня, позволил ей взорваться.

С каждым ударом костяшки пальцев все больше болели, кровь ручьями стекала по рукам и ладоням, падала на деревянный пол и размазывалась по подошвам моих ботинок.

— Габриэль?

Я замираю от ее голоса, прежде чем обратить гнев на нее.

— Амелия, — я бросаюсь к ней, и ее лицо искажается от страха, когда она видит кровь, беспорядок на моих руках и, вероятно, на лице, поэтому отшатывается назад. — О, все еще боишься меня, да? — я смеюсь без юмора. — Жаль, что ты не показывала этого, когда я трахал тебя прошлой ночью.

Она хмурит брови.

— Что случилось?

— Хочешь знать, Амелия? — я останавливаюсь в дюйме от нее, дышу тяжело и громко, достаточно, чтобы пошевелить пряди волос, обрамляющие ее лицо. — Я только что убил человека и заставил его друга выпить его кровь, — она сглатывает, глаза расширяются. — Я взял нож и вонзил его в горло.

— О Боже!

— Моей красивой жене это не нравится? — я рычу. — Ты опять собираешься бежать? Убегать от всего этого, как ты и умеешь, — ее ноздри раздуваются. — Ну же, Амелия, разозлись. Покажи мне эту гребаную leonessa в себе.

— Пошел ты, Габриэль.

— Я бы не отказался трахнуть тебя прямо сейчас. Вонзиться прямо в твою тугую киску. Ты ведь не будешь сопротивляться, тебе же так этого хочется. Ты притворяешься, что ты охуенно сильная. Заботливая мать, готовая на все ради своего сына, но ты отчаянно жаждешь моего внимания, даже если сама, блядь, в это не веришь. Я это вижу, — я прижимаюсь к ней, сталкивая наши груди. — Так давай трахаться, Амелия, давай дадим тебе то внимание, которого ты так жаждешь.

Она бьет меня.

Сильно. Моя щека горит от боли, а голова поворачивается в сторону. Кровь струйкой стекает на язык из того места, где зубы разрезали щеку.

Но этого достаточно. Не настолько, чтобы ярость отступила, а рациональное мышление вернулось на место. Но этого достаточно, чтобы распознать боль на ее лице, а не страх.

— Амелия, — начинаю я.

— Пошел ты. Пошел ты, Габриэль Сэйнт. Иди к черту! — она отталкивается от меня и выбегает из комнаты.

— Амелия! — я с ревом бросаюсь за ней. — Амелия, подожди!

Она останавливается у подножия лестницы и поворачивается ко мне.

— Ты никогда больше не прикоснешься ко мне, Габриэль. Никогда. Я ненавижу тебя.

— Амелия, мне жаль…

— Жаль? Тебе жаль? — она смеется. — Мне тоже, Габриэль. Мне тоже жаль, что я позволила себе думать о том, что ты можешь быть больше, чем монстр, которым ты и оказался. Ты можешь получить мою свободу. Мою жизнь. Но я? Меня ты не получишь.

Я разрешил ей уйти и опустил голову, закрыв глаза от тяжелого груза разочарования, свалившегося на мою грудь.

Все катилось к чертям. Весь мой гребаный мир рушился у меня под ногами.