Бывший. Ворвусь в твою жизнь

Глава 32. Воспитали мерзавца!

— Ты этими хорошими моментами испортишь его! — кидаюсь за Адамом, который резко разворачивается ко мне. — Избалуешь! Делаешь второго себя?

— А, может, я воспитаю в нем ответственность за живое существо, за которым надо ухаживать, убирать, заботиться? — с издевкой приподнимает бровь. — Такое в твою голову не пришло? Хватит меня демонизировать, Мила.

— Ты хочешь убрать меня в сторону!

— Как и ты меня, — приближает свое лицо к моему. — Но я не отойду в сторону. Не теперь, Мила. И нам придется дружить.

— Я не хочу с тобой дружить!

— Наконец-то ты призналась, что хочешь большего, чем просто дружбы, — недобро щурится.

— Козел, — цежу я сквозь зубы.

— Да хорош, — Адам обнажает зубы в самодовольном оскале. — Стоит мне тебя зажать, так ты сразу готовенькая. Согласись, между нами так и искрит. И Сейчас меня даже не пугает твой синяк. Наоборот, он кажется мне безумно очаровательным. Кто бы мог подумать, что у меня будет такая эрекция на лохматую девицу в пижаме единорога и с огромным багровым синяком.

— Урод… — выдыхаю и сжимаю кулаки.

— И, может, тебе переодеться от греха подальше, — хрипло шепчет, — а то меня переклинит на злобных единорогах, которые станут моим нездоровым фетишем…

— Да что с тобой не так?! — взвизгиваю я.

— Мои родители не оценят твоего единорога, — Адам со смехом отступает.

Скрещиваю руки на груди. Ах вот как? Ему будет стыдно за меня и мою пижаму? Отлично.

— А я не буду переодеваться.

— Я так и знал, — выходит из гостиной, — ты становишься предсказуемой, Мила.

— Хочу увидеть лица твоих родителей, когда я выйду к ним в пижаме и с синяком под глазом, — следую за ним.

— Ты сыграешь не против меня, а против себя. Хотя… — оглядывается, — надо сказать, цвет пижамы изысканно подчеркивает твой синяк.

Притормаживаю. Лицо ноет и горит одновременно, и я понимаю, что не хочу показываться родителям Адама. Ни в каком виде. С синяком и без. Они ведь начнут интересоваться, кто я такая, откуда взялась и с чего вдруг появилась именно сейчас. И, конечно, встанет вопрос, что у нас за отношения?

Адам вздыхает, делает ко мне шаг и аккуратно вытягивает из-за моего уха волосы, чтобы затем ими закрыть мой синяк. Я не сопротивляюсь, не фыркаю, а просто жду.

— Так, — Адам придирчиво смотрит на меня, — ну… в принципе… можно и так, если ты сильно переживаешь.

— Я не переживаю, — убираю волосы обратно за ухо, задеваю синяк и закусываю губы тянущей боли на скуле.

— Больно? — поднимает лицо за подбородок.

— Да.

— Тебе даже синяк идет, Мила.

Теперь он точно хочет меня поцеловать. Наклоняется, приподняв мое лицо за подбородок двумя пальцами, но я отступаю, когда с лестницы доносится топот Вани.

— Я готов! Я нашел шляпу!

В глазах Адама проскальзывает легкое недовольство, а я мило улыбаюсь, но только той стороной, которая не пострадала от пятки Вани.

— Облом, да? — ехидно шепчу я.

— Еще какой, — едва слышно отвечает Адам, и его глаза загораются азартом.

— Пап! — Ваня подскакивает к нем, нахлобучив шляпу на голову, хватает за руку и подпрыгивает от нетерпения. — Пони! Идем! Идем!

А меня будто не замечает. Все внимание сосредоточено на Адаме, который должен срочно отвести его к пони.

Я сейчас я не злюсь, не ревную, а просто наблюдаю. Я в своем гневе не контролирую себя, теряю материнскую уверенность и могу на этой волне истерики навредить сыну. Очень хочется схватить Ваню и начать перетягивать его на свою сторону манипуляциями, обидами, но родительство — это игра в долгую.

— Идем! — Ваня опять подпрыгивает.

— Идем, — Адам уводит его, оборачивается на меня, а я не стою и не бегу за ними.

Я согласна, мама должна разделять радостные моменты с сыном, но… что-то мне подсказывает сейчас, что мне надо притормозить. Если Ваня позовет меня, то я пойду, однако в данный момент он не нуждается во мне и напрашиваться, втискиваться в их веселую компанию с пони мне не стоит.

У меня есть достоинство. Материнское достоинство, которое говорит, что надо выждать, пусть сердце начинает трескаться разочарованием: “я не нужна сыну”.

Я возвращаюсь в гостиную, падаю на диван и прижимаю к лицу пакет с подтаявшим льдом, мысленно убеждая себя в том, что я хорошая мать и что Ваня меня любит. И наши отношения с ним выше всяких там Конфеток.

Меня утягивает дремота, и я роняю пакет со льдом. Только мои грезы начинают углубляться, как я слышу мамин голос:

— Мила?

Я недовольно мычу и не желаю просыпаться. Сладко причмокиваю, вновь ухожу в теплые грезы, которые шипят маминым голосом:

— Это ваш сын сделал? Где он?! Да я ему сейчас голову оторву!

Испуганно сажусь. Я все еще сплю, гостиная размыта в блеклые пятна. Тру глаза, ойкаю от боли, что охватывает половину лица, и падаю на диван, тихо поскуливая:

— Больно…

— Мила! Доченька! Где Ваня?! — мамины руки стаскивают меня с дивана. — Я вас забираю! Я же не знала, что он такой урод! Господи, да что вы стоите?! Воспитали мерзавца! И рты еще открыли! А казались такими милыми и приличными людьми!