Бывший. Ворвусь в твою жизнь

Глава 40. Помнишь наше первое свидание?

— А что насчет тебя, Мила? — Адам хитро прищуривается. — Представляла меня, когда была с другими мужчинами?

Вдыхаю его горячий выдох. Ноги слабеют. Мое тело отзывается на его шепот желанием, и я хочу, чтобы он меня поцеловал. Грубо и жадно, будто желает меня сожрать.

Я не была с другими мужчинами после того, как сбежала. Сначала я страдала, пока ползала беременной, потом спряталась в материнстве. Да и не встретила я того, кто бы мог составить серьезную конкуренцию Адаму, чья усмешка может выключить мозги.

— Или ты ни с кем не была за это время? — касается моей щеки, и его ласка обжигает кожу и бежит по шее электрическим разрядом. — Ты поэтому такая дикая?

— Пусти…

— Ты не хочешь, чтобы я тебя отпускал.

— Адам…

Он поддается ко мне, но его губы замирают в сантиметре от моих. Я шумно выдыхаю.

— Помнишь, наше первое свидание, Мила?

Конечно, я его помню до самых мельчайших и постыдных подробностей. Адам затащил меня, скромную отличницу, на прогулке в подворотню и нырнул рукой под юбку.

Я краснею.

— Помнишь, — Адам расплывается в улыбке, и его ладонь медленно заползает под футболку.

— Остановись…

— Ты этого не хочешь.

Его ладонь обжигает кожу и скользит по животу к резинке шортов.

— Ты же знаешь, я тебя не обижу.

Он должен меня поцеловать, чтобы задавить во мне стыд и смущение, но он этого, не делает.

Вглядывается в глаза с улыбкой:

— Кажется, моя девочка вернулась.

Мне бы его оттолкнуть, но я изголодалась по близости, ласками и тихому шепоту.

— Адам…

— Какие на тебе сейчас трусики? — его пальцы забираются под резинку шорт.

Я сглатываю. Чувствую себя мотыльком, которого прикололи к бархатной подушечке тонкими иголочками.

— Не твое дело, — едва слышно отвечаю я. — Нам надо вернуться.

— Нет, не надо, — касается резинки моих трусиков. — И тут нам никто не помешает.

Слабо дергаюсь, и Адам рывком разворачивает меня к себе спиной и грубо прижимает к деревянной двери конюшни.

— Я надеялся, что ты взбрыкнешь, — шепчет на ухо, — и я тебя не выпущу, Мила.

Я неуклюже вскидываюсь, когда он резко стягивает с меня шорты, но безуспешно. Он наваливается на меня:

— Я, как рыцарь, который спас тебя от демонического пони, требую награды.

— Адам… Нет..

Шуршит молния ширинки, я опять вскидываюсь, но в следующую секунду вскрикиваю и замираю с открытым ртом в крепких объятиях Адама, который шумно и хрипло выдыхает мне в шею.

— Я же сказал… не пущу…

Одним глубоким рывком заполнил меня до краев сладкой и тянущей негой. В глазах темнеет, с губ срывается стон, и скребу ногтями по дереву.

— Ты и правда никого к себе не подпускала… — шепот Адам обжигает ухо, — была и осталась моей девочкой.

Я вновь вскрикиваю, когда он резко вжимается меня, и отключаюсь от реальности под неистовые и несдержанные толчки.

Мышцы, вены, кости каменеют, а после разлетаются на осколки. Мои стоны переходят на крики, спазмы волной поднимаются из низа живота и судорогами охватывают все тело. Рык Адама вибрирует в груди, и он вжимается в меня в последнем рывке, на несколько секунд сливаясь со мной в одно целое.

Я слабею, и ноги меня не держат.

— Нет… — всхлипываю я. — Нет…

— Теперь родишь мне дочку — тяжело выдыхает мне в шею, а затем разворачивает к себе лицом.

Вглядывается в глаза и щурится, а я могу издать нечеловеческий клекот отчаяния. Адам самодовольно усмехается, медленно возвращает трусики и шорты на мою попу и с легкой издевкой вздыхает:

— Кажется, я что-то забыл…

И теперь он меня целует. Самодовольно, по-хозяйски и с мужским высокомерием. Отстраняется, а я на него смотрю круглыми глазами. Что мы наделали…

— И какая ты тихая стала, Мила, — поглаживает двумя пальцами линию моей челюсти. — И ты теперь можешь идти. Разрешаю.

Отступает и застегивает ширинку, не спуская меня темного взгляда. Шарюсь рукой по двери, нахожу холодную ручку и медленно ее приоткрываю.

— Я скучал по твоим стонам.

Вылетаю из конюшни. Конфетка носится вокруг моей пижамы, напрыгивает на нее с гоготом, топчется копытами и опять бегает с победоносным ржанием. На меня — ноль внимания.

— Я же говорил, — раздается ленивый голос Адама, — проблема была в пижаме.

Оглядываюсь. Приваливается к косяку плечом, сует соломинку в зубы и скалится в улыбке. И я сейчас не в состоянии ругаться и возмущаться. И серьезных разговоров не хочу. Одно желание — упасть на кровать и поспать.

Конфетка подбегает ко мне и решительно подныривает мордой под ладонь. Тихо фыркает, требуя ласки.

— Погладь Конфетку, Мила. Не будь такой жестокой.

Перевожу взгляд на свою пижаму. Вся в грязи. Почему-то всхлипываю, похлопывая пони по ее шее, а затем плетусь прочь. Кажется, я даже немного пошатываюсь на нетвердых ногах.

Я чувствую на спине взгляд Адама, но больше не оборачиваюсь. Ну его. Хочет, пусть смотрит, а я спать. Мне тоже нужен дневной сон. Срочно.

Невменяемой и сонной амебой вхожу в дом, плетусь к лестнице и слышу мамин голос:

— Мила.

— Да, — поднимаюсь на одну ступень, пребывая на грани между сном и явью. — Я тебя внимательно слушаю.

— Ты знала, что у тебя есть сестра-почти-близнец?

Оглядываюсь. На пороге стоит бледная темноволосая девица. Копия меня пятилетней давности. Стрижка — легкий каскад, скромное бежевое платье до колен.

— Я аж сначала растерялась, — шепчет мама. — А вдруг… я двоих на самом деле родила?