Тетрада Величко

— Ляг! Немедленно! — надавила ему на лоб, заодно проверяя, нет ли лихорадки.

Он рухнул на подушку, шумно дыша сквозь зубы.

Быстро прошлась руками по плечам, проверяя повязки, отбросила одеяло, игнорируя попытки Кузьмы ухватить ее за руку.

— Что болит? Где? — все выглядело нормально.

И на бедре без проблем, казалось. А его колотило, хоть он и пытался этого не показывать.

— Нормально все, мавка, — прохрипел Кузьма. Цвет лица немного вернулся вроде. — Уже нормально. Холодно только. Дико. И словно все кишки наружу, — этот придурок попытался еще и криво улыбнуться.

Отчего она таки зарыдала в голос прямо над ним. Глянула сквозь эти слезы на содержимое полиэтиленовой емкости, присоединенной к дренажу. Кровотечения не открылось. Все казалось в норме. Но судя по клинике, он все-таки умудрился немного сместить трубку дренажа и та «проехалась» по внутренностям, раздражая чувствительные рецепторы в брюшной полости. Плюс слабость.

— Идиот! — всхлипнула, аккуратно вновь укутав его одеялом. — У тебя полметра трубки в животе, а ты дергаешься. Встать он собрался. Ха! Кровопотеря такая, что многим только этого хватило бы, чтоб подохнуть. Не говоря уже про все остальное. Растворы в тебя вливаю до сих пор. Но нет, упертый, дергаешься! — ворчала она, проверяя, удобно ли подушка лежит под его шеей. — Легче? — уже не вырывалась, когда он ухватился за ее ладонь.

Слабо, без былой цепкости. Даже не удерживая, а словно сам нуждался в поддержке. Только Кузьма такого не признает, не дождешься.

Опустилась на подлокотник в изголовье софы, которая так и стояла чуть ли не впритык к кровати. Наклонилась, прижавшись лбом к его лбу. Волосы так и остались скрученными в нелепый узел, как во время операции. Сейчас выбились из-под шапочки растрепанными прядями. Обо всем с ним забыла. Все неважно.

— Тебе еще матери звонить надо. И бодрым голосом желательно. Я ее с таким трудом успокоила. А ты тут трепыхаешься, — продолжала ворчать, целуя его лоб.

Что-то не понравилось. Встала, потянулась к тумбочке, взяла термометр, включила, сама засунула ему под мышку. Кузьма все это время держал ее ладонь, которую Кристина уже не забирала, и молчал. Даже глаза закрыл. Кристина понимала, что сил у него сейчас и так «кот наплакал», а он еще и дергается, пытается тут командовать.

— Мое же «прости» ничего не изменит, правда, малыш? — едва слышно, но упрямо пробормотал он, еле приоткрыв глаза.

Но цвет лица получше стал. Не серо-синюшный уже. И давление понемногу адекватным становилось.

— Слова вообще мало что меняют, Кузьма, — так же тихо выдохнула она, вновь сев на подлокотник. Иначе не доставала до его рук и головы. Кровать высокая. — Я вон, и на коленях перед тобой стояла, а толку? — хмыкнула.

Болезненные слова. Острые. Жалящие. Обоим от них больно. Обоих эти воспоминания травят, не позволяя и сейчас дышать свободно. Сколько всего на полу той квартиры для них осталось? Когда забыть сумеют? Или хоть отпустить на все четыре стороны…

Уже даже не злость бурлила. Обида осталась. Опустошенная, измученная, душащая. Но кричать — смысл какой, если чуть ему хуже — она рядом в могилу ложиться готова?

— Пить хочешь? — поинтересовалась, поглаживая мокрый и холодный лоб Кузьмы свободной рукой.

— А можно? — пытался следить за ней сквозь прищур, но то и дело отключался.

— Можно уже.

Забрала термометр, сигнализирующий писком об окончании измерения. Тридцать семь и один. Очень даже неплохо при его ситуации. Плеснула воды в стакан, который тут же стоял, на тумбочке. И осторожно прижала к его губам, поддерживая голову так, чтобы удобней было пить.

— Что тебе снилось, мавка? — прошептал Кузьма, сделав два-три глотка.

Обессиленно откинулся на подушку. Но старался смотреть на нее. Упрямец.

Кристина тяжело вздохнула, отставила стакан. Никогда это в слова не облекала. И сейчас не хотела.

— Что ты умер. Тогда, когда тебя Вадим притащил к нам домой с ножевым. Что я пропустила внутреннее кровотечение. Не спасла. Убила… — губы едва шевелились.

Но он побледнел еще больше, показалось. И снова сжал свои зубы так, что она услышала их скрип.

— Маленькая моя… Любимая, — выражение лица, словно снова боль дикая накатила на него.

И такое мучительное напряжение в глазах. Только ей и от своих эмоций чересчур больно.

Отвернулась. Он руку слабо сжал.

— Ты же всегда все делаешь. Сверх человеческих возможностей. Кристина! Посмотри на меня, — попросил, когда она не повернулась.

Не хотела. Секунды три сопротивлялась. Но все же сдалась.

— Часто снится? — словно сам теперь все додумывал и мысли ее в голове слоями поднимал, спросил Кузьма, сосредоточенно вглядываясь в глаза Кристины.

— Мавка? — потребовал ответа шепотом, когда она молча сжимала губы, шумно дыша из-за вновь подкативших слез.

— Какая тебе разница? — огрызнулась, выплеснув, показав свою боль и обиду.

Кузьма зажмурился от ее тона. Так давно не видела его настолько несдержанным и открытым! Видно, сил на притворство уже не осталось.

— Огромная… — хрипло выдохнул. — Любимая моя…

— Не говори так, Кузьма! — не кричала, умолять начала. Не хватало сил сдерживаться и самой. — Не мучь! Не представляешь, как это больно! — задохнулась, прикусила губу.

И вдруг само прорвалось. Понеслось из нее потоком:

— Каждую ночь раньше! Каждую! Даже на лекциях, если отключалась. Едва глаза закрывала. А тебя даже рядом не было, гад, чтобы я могла убедить себя, что все нормально! Я три месяца не спала перед тем проклятым мостом! Мне прыгнуть в воду — уже просто облегчением казалось. Все в голове спуталось: явь, сон. Тебя нет… Себя теряла, — опять упрек, снова обвинение.

И боль. Господи! Откуда в ней столько боли?! Где вмещается?! Сколько она ее в себе носит?

А Кузьма не прерывает. Только черным взглядом смотрит, все сильнее сжимает челюсти.

— Ты знаешь, каково это — спать с кем-то лишь для того, чтобы меня было кому разбудить, когда ты мертвый приснишься?! — бросила в лицо то, что травило душу больше всего. — Соглашаться на компромиссы, отдаваться физически потому, что это рядом чье-то присутствие гарантирует?! И не говорить, почему воешь каждую ночь. Представляешь, как это, Кузьма?! — не голос — наждак.

Слова горло царапают.

Слезы вновь затуманили взгляд. Его черты расплывались. В ушах стучит пульс. Словно часовой механизм в голове тикает. Как бомба.

А он ее руку держит. И Кристина не забирает.

— Хотя Рус и так понимал, кажется. Потом перестал спрашивать. Мать дольше пытала. С Романом проще было, я от самого его присутствия рядом просыпалась. Если коснется случайно. Чужое, не мое совсем… Но хоть от кошмаров избавляет… И тебе назло! Чтобы было, как ты сказал. Хотел, чтобы у меня в доме мужик был, на которого рассчитывать вроде можно? Всегда рядом, в мелочах положиться можно — получи! Чтобы видел: что ни тебе, ни мне от этого не легче! Чтобы ревновал и мучился, как я мучилась!

Впервые в жизни это голосом произнесла. На него смотреть не могла сейчас. Самой больно так, что сил нет. Снова выть диким зверем хочется. От обиды. И от отвращения к себе самой. От гнева на него.

— Сколько, мавка? — хрипло и опустошенно повторил он свой вопрос. — Сколько тебе это снится, любимая?

Наверное, не назови он ее снова так, сдержалась бы. А так…

Опять закричала. Просто, без слов. Грудью, горлом, выплескивая это из себя. Выдернула свою руку у него. Встала, отошла к стене. Обхватила себя руками, не сразу поняв, что начала раскачиваться.

— Постоянно, Кузьма! Слышишь?! Постоянно! Последние года два-три пореже, когда сказал, что вышел из дела. Когда снова обманул, а я так хотела тебе верить. Сегодня… — посмотрела на него снизу вверх сквозь слезы. — Я почти каждую ночь умирала вместе с тобой. Каждую ночь за эти годы! А ты мне говоришь: отпустила бы — полегчало?!

Не знала: на него смотрит, как на сумасшедшего, или сама давно разума лишилась? А внутри — даже не боль уже. Пустота. Выговорилась. Выпустила из себя это все впервые за долгие годы. В небольшое пространство этой палаты выплеснула, на него свалив все. И что дальше делать — не знала.

Уставилась в монитор, отсчитывающий показатели его жизнедеятельности, потому что в лицо смотреть — сил нет. Но и в этих скачущих цифрах всю боль Кузьмы видела. Все опустошающее признание им своей вины. Ненависти к самому себе.

Потому и не хотела говорить. Никогда не упоминала о своем потаенном с момента, как расстались. Слишком хорошо знала своего мужчину, чтобы представлять — как и это он на себя взвалит. Только не титановый же, как ни кочевряжится. Не все сердце и тело может вынести. Хоть и заслужил, наверное.

— Кристина. Маленькая…

Грудью хрипел. Не горлом. Как она кричала несколько минут назад. У него просто сил на крик не было. Вот и хрипел.

— Думал, что от этого как раз и освобождаю… Избавляю тебя от боли. Хотел, чтобы жила спокойно… В безопасности…

Кристина прижала пальцы к щекам. Растерла лицо.

И не отдохнула, и облегчения не почувствовала. Откат только от нервов и напряжения такой, что все вокруг снесло взрывной волной, считай. Разрушительная пустошь внутри нее. И снаружи та же пустошь ощущалась — он проецировал.

Здорово! В очередной раз друг друга грейдером «пережевали» своих упреков и обвинений. И что? Кому легче?

— Как чувствуешь себя? — наивно и глупо попыталась изменить тему. — Уже не морозит? Пить еще хочешь?

Вернулась к кровати, взяла стакан.

Но Кузьма только еле-еле головой покачал.

— Мавка… — шепотом, но даже в этот едва слышный голос такую боль и вину выплеснуть умудрился, что у нее в груди заболело. — Посидишь рядом, пожалуйста? — словно в этот момент поверил, что она развернется и уйдет, прикрыв дверь, как он когда-то, мучительно виновато попросил Кузьма.

Кристина не спорила. И не говорила ничего больше. Упреков не бросала. Уже не могла.

Села все на тот же подлокотник софы.

— Руку… дашь, маленькая? — тем же тоном спросил.

Это было ужасно.

Никогда от Кузьмы такого не слышала. Полного самоуничижения и ненависти к самому себе. Отсутствия непробиваемой уверенности в выбранном курсе движения, которая не отказывала ему даже при смерти.

В солнечном сплетении мучительно болезненный узел скрутился. Сжала пальцы, вдавила ногти в ладонь.

А он не настаивал больше. Посмотрел долгим-долгим взглядом. Тоже молча. Закрыл глаза. Лицо такое, словно внутри кислота разъедает кишки. Или она дренаж схватила и по брюшине у него тягает, вытаскивая нутро наружу. Но ни слова больше не говорит. Не считает себя вправе.

Не выдержала. С тихим то ли стоном, то ли воем, коснулась его щек, которые все же отмыла от крови, погладила лоб. Прижалась губами к его стиснутому рту. И сама сжала ладонь Кузьмы (которую он даже не поднимал уже, потеряв надежду и веру, что может требовать) своими пальцами.

— Я не представляю… Понятия не имею, как это все исправить, — таким хриплым, словно совершенно чужим голосом прошептал он, переплел их пальцы. — Ни одного варианта, мавка, как хоть каплю твоей боли мне искупить…

Распахнул глаза, уставившись на нее. А Кристина зарыдала в голос, уткнувшись в подушку рядом с его головой, впервые за всю их жизнь увидев покрасневшие и воспаленные белки карих глаз любимого мужчины, в которых выступили слезы.