Алый камень

***

Ограниченные средства и покалеченный велосипед не позволяют мне отправится на Тайби, когда я возвращаюсь домой после того, как отвезла Нелли на дневной сеанс кино с субтитрами и обед в том же кафе, куда меня водил Тео. Это была моя идея. К сожалению, карма сегодня днем вздремнула; иначе, я уверена, она бы устроила так, что Гарольд Мур тоже был бы там, со своим развлечением недели.

Хорошие новости? У меня есть стационарный телефон. Плохая новость? Я не знаю номер мобильного Тео. Я должна была вытянуть бумажник Гарольда и взять достаточно наличных, чтобы оплатить такси до Тайби. Мы могли бы назвать это компенсацией за травму. Гребаный дрочер!

Не припомню случая, чтобы мне приходилось жить в таком ограниченном бюджете. Дэниел не предложил мне денег, хотя я положила на его счет почти пятьдесят тысяч фунтов перед отъездом из Лондона.

Я уверена, что это было недосмотром с его стороны, но у меня не хватило наглости попросить вернуть хоть что-то после того, как я разрушила его жизнь.

Я живу в нескольких улицах от библиотеки. Библиотеки с компьютерами и интернетом. Я несколько раз проходила мимо нее, как алкоголик проходит мимо нелегального алкогольного магазина. Но я не могу этого сделать. Хакеры могут играть с компьютером в Бога. Простой поиск в интернете превращается в горстку преступлений в течение нескольких минут. Мое желание уничтожить человека, который впечатал меня лицом в стену, слишком велико, чтобы дать мне доступ в Интернет. Это было бы заряженным пистолетом в моей руке.

Я разваливаюсь на своем десятидолларовом стуле для пикника посреди пустой комнаты.

— Черт! — я поморщилась, забыв, что мне нужно избегать любого вида плюханья.

В мою дверь стучат.

— Если вы не убийца, впустите себя.

Дверь легко открывается.

— Привет. — Я вливаю в свое приветствие столько энтузиазма, сколько могу.

Легче было бы упасть на меч, чем смотреть на боль, вытравленную на лице красивого мужчины передо мной: Тео в своих рваных, свободных джинсах, старой черной футболке с разрывом у шеи и черных ботинках. Я не вижу в нем жизни, и это заставляет меня в очередной раз усомниться в своем существовании. Медленное прощание не приносит ничего, кроме затянувшейся боли. Я сделала это с Дэниелом, а теперь делаю это с Тео.

Я могу заплакать, глядя, как он стоит здесь, не говоря ни слова. Мое сердце бьется о клетку из ребер, желая вырваться и прижаться к нему. Я не могу следовать за своим сердцем, но как же я этого хочу.

Я не пыталась полюбить тебя.

Он закрывает за собой дверь и идет ко мне, опускаясь на колени между моих ног. Мой нос покалывает. Глаза горят.

Ты мое спасение или мое проклятие?

Я открываю рот, но не могу говорить. Мое горло распухло. Дыхание — это отдельный подвиг. Тео кладет голову мне на колени и обхватывает руками мою талию, но ничего не говорит.

Медленно вдохнув и задержав дыхание, я поднимаю глаза к потолку и стараюсь не моргать. Верните мне смертный приговор. Позвольте мне умереть, потому что такие страдания слишком невыносимы. Проводя пальцами по его волосам, я моргаю и поддаюсь слезам, которые не просто падают — они приходят как огромная волна, сотрясая все мое тело.

Он прижимает меня к себе еще крепче.

Меня зовут Скарлет Стоун, и моя бабушка говорила мне, что я не пойму, влюблена ли, пока мое сердце не будет разбито. Любовь звучит не так уж здорово.

— Не уходи, — шепчу я сквозь эмоции, душащие меня. — Я знаю, что ты должен уйти, но я… я должна была произнести эти слова. — Я борюсь с рыданиями. — Мне жаль… Я должна была это сказать. — Наклонившись вперед, я кладу свою голову на его, и мы остаемся так, пока боль не становится оцепеневшей реальностью, которую мы больше не можем отрицать.

Когда мои слезы высыхают, и я думаю, не заснул ли он вообще, я целую его ухо.

— Я украла сердце. Дэниелу нужна была пересадка сердца, и я… украла его. Когда я беру то, что мне не принадлежит, я не оставляю следов. Но эмоции сделали меня небрежной. Я все испортила. Дэниел не знал. Мой отец признался, сдался с гарантией, что Дэниел никогда не узнает, что он сделал. Но он ничего не делал. Это сделала я. Мой отец сидит в тюрьме за преступление, которое совершила я. Он хотел счастья для своей дочери. Я ненавидела его за это.

Я смеюсь.

— Разве это не безумие? Как я могу ненавидеть его за то, что он носит коммунальные трусы, которые могли бы быть моими? Как я могу ненавидеть его за то, что он дал мне свободу, будущее, жизнь? Он сказал, что когда-нибудь у меня будет свой ребенок, и я пойму, что нет ничего такого, чего бы не сделали родители, чтобы подарить им весь мир.

— А твоя мама? — он зашевелился.

— Она умерла от рака — до того, как мне исполнилось два года. Моя лучшая подруга тоже умерла от рака.

— Но ты не умерла.

Я снова целую его ухо, запоминая ощущение каждой точки соединения наших тел, запоминая запах океана в его волосах, редкую уязвимость в его голосе.

— Нет. Еще нет.

— Почему ты так думаешь?

— Почему ты плаваешь в океане?

Его длинные ресницы трепещут, когда он несколько раз моргает.

— Это кажется естественным и… свободным. Это место, где я отпускаю все, и это…

Я сажусь и прижимаю руку к его щеке. Он откидывается на пятки, как я уже миллион раз видела, когда он работал.

— Что…это?

Его губы кривятся.

— Это единственное время, когда ничто не имеет смысла. Есть только я, мое дыхание, мое сердцебиение, и весь остальной мир может перестать существовать в этот момент, и мне будет все равно. — Он снимает с меня кроссовки и носки, и кладет мои ноги себе на ноги, прижимая к ним ладони.

Я впиваюсь пальцами ног в джинсовую ткань, не желая терять нашу связь.

— Вот почему я ушла. Не было ни одного момента великой надежды, что я смогу победить рак. Тот, кто побеждает смертельный рак любыми возможными способами, — это чертово чудо. Я много кто, но я никогда не думала, что стану чудом. Мне нужно было хоть раз найти свое дыхание, почувствовать биение сердца и позволить остальному миру… исчезнуть. Я хотела умереть без страха и сожаления. Я хотела найти хоть крупицу смысла в своей жизни.

Я качаю головой, когда его руки скользят по моим босым ногам.

— Я думаю, так много вещей в моей жизни питали болезнь, и когда я действительно отпустил все это… ей больше нечем было питаться.

Тео смотрит вверх, и я не чувствую себя сумасшедшей или осуждаемой. Я бы хотела, чтобы Дэниел мог так смотреть на меня. Хотя бы раз.

— Мне нужно было уйти, и я не могла этого объяснить. Я должна была уйти.

Он медленно кивает.

— Вот почему я не буду тебя удерживать. Если тебе все равно нужно уйти, зная, как отчаянно я хочу, чтобы ты остался, то я не буду стоять у тебя на пути.

Его подбородок опускается вниз, а горло подрагивает.

— Я постараюсь вернуться, — пробормотал он.

Мне не нужна даже нить обещания, возможность, которая заставит меня постоянно задерживать дыхание — ждать, надеяться, умирать понемногу каждый день, когда он не вернется.

— Я не буду тебя ждать.

Я улавливаю намек на кивок. Неужели ему так же больно думать о том, что меня не будет здесь, если он вернется, как мне думать о том, что он не вернется? Если так, то карма сегодня снова в ударе.

Наклонившись вперед, я игриво дергаю его за бороду, пока он не поднимает на меня глаза. Не думаю, что Теодор Рид пролил хоть одну слезу после смерти своих родителей, но сейчас, клянусь, я вижу слезы в его налитых кровью глазах.

— Если есть другая жизнь после этой, мы должны запланировать встречу.

Уголок его рта слегка искривляется.

— Еда. Светская беседа. Может быть, я скажу что-то, что заставит тебя ухмыльнуться. Может быть, ты скажешь что-то, что заставит меня рассмеяться. Может быть, еда дрянь, и мы выпьем слишком много вина. Может быть, полная луна поманит нас на пляж, где мы прогуляемся в тени ночи. Может быть, ты расскажешь мне что-то о себе. Но может быть… просто может быть, это будет что-то настолько искреннее, что я не смогу не влюбиться в тебя. А может быть, ты построишь мне дом и наполнишь его сотнями растений и даже собакой. У меня никогда не было собаки.

Он обнимает мое лицо своими руками, а я его своими, и мы просто… вдыхаем… и выдыхаем…

Раз.

Два.

Три.

— Это свидание. — Он улыбается, а я плачу.

К черту. Жизнь слишком коротка, чтобы сдерживать хоть одну слезу, смех, вздох. Биология — это то, как мы существуем. Эмоции — это то, как мы живем.