Странная дружба

Глава 25. Как в первый раз

Была ли важная причина, почему девчонки вдруг прочно обосновались на кухне, Максим не знал. Но они даже не переругивались между собой, а это уже наводило на некоторые подозрения. Так что Максим, хоть и без особой необходимости, но всё-таки тоже зашёл в кухню и присел на стул. Даже если они решили его отравить… Лучше перед смертью смотреть на что-то красивое. Например, на них.

Женька в это время ловко нарезала овощи — Максиму было видно, как аккуратные локти ныряют туда-сюда около точёной талии. Кажется, ещё немного, и они заденут белоснежный бантик, подчеркивающий тонкий девичий стан — Женька для антуража надела белоснежный фартук. Который, к счастью, совершенно не скрывал своей длиной стройных ног. Да и вообще их ничто не скрывало — Максимова футболка, в которую облачилась Женька, заканчивалась, едва-едва прикрывая выступающую попу. Как будто у неё мало здесь своих вещей — Женька таскает Максимовы… Да и вообще — и у неё, и у Таньки здесь столько шмоток, что Максим уже ютится на самой крайней и неудобной полке шкафа. Хотя, надо признать, вещи на ней всегда выстираны и выглажены. Один из плюсов проживания с двумя девушками — даже если одна психанёт, вторая непременно наведёт порядок. Чисто из принципа.

Кстати, попа у Женьки не просто выступает. Она, подчиняясь слаженному движению всего тела, то и дело мелькает белой тканью, когда серая футболка вдруг удачно собирается на поясничном прогибе. Совсем ненадолго. И белое мелькает, как кроличий хвостик.

Танька сегодня особой страсти к готовке не испытывает. Зато испытывает страсть к чистоте. Настолько сильную, что даже залезла на табуретку и возит теперь тряпкой по верхушке холодильника. Неслыханное проявление чистоплотности. Стопы её выгибаются, высоко-высоко приподнимая пятки над мягкой поверхностью стула — роста даже с учётом его не хватает. Но Танька не сдаётся — упорно делает рывки вверх, не жалея стройных икр и поднимаясь чуть ли не на кончики пальцев. Кто-то явно в детстве грезил о карьере балерины.

Максим в балете разбирается, как утка в апельсинах. Но на балет с участием Таньки определённо посмотрел бы. Особенно если бы на Таньке было балетное трико и эта уверенно торчащая вверх юбочка. Вместо ярко-розовых шорт по самое колено.

Путём неимоверных усилий Танька всё-таки расправляется с холодильником. И явно не собирается на достигнутом останавливаться — разворачивается на девяносто градусов и теперь всем телом вытягивается к люстре. Багровая тряпка с размаху накрывает плафон, который от влаги тут же становится прозрачным. Максим видит, как Танькин живот по инерции втягивается в тело, создавая дополнительное ощущение хрупкости. Но увесистая грудь тут же его компенсирует, ещё сильнее от напряжения плеч подтягиваясь вперёд.

Танька вся вытянуть в сосредоточенную струнку. А Женька продолжает ритмично нарезать салат — толчки ножика мерно ложатся на утомлённое сознание. Эта неделя в Максимовском универе выдалась на редкость тяжёлой. Настолько, что у него гудят ноги и нет никаких сил помогать ни Таньке, ни Женьке. Хорошо, что они об этом и не просят.

За окном мелкая морось — осень в этом году подкралась очень незаметно, сменив серостью и прохладой жаркое солнечное лето. На стекло скользкими мазками ложатся меленькие капли — их прекрасно видно в мягком свете уличных фонарей. Задувает ветер, норовя проникнуть в мельчайшие стекольные зазоры. Но ему это не грозит — внутри слишком тепло, чтобы чувствовать его бессильно-злобные порывы. И все вакантные места уже заняты. А сгущающаяся вечерняя темнота надёжно разгоняется электрическим свечением — особенно после того, как Танька заканчивает протирать плафоны. Максим погружается во что-то вроде дрёмы. И не может стопроцентно сказать, на самом деле всё это происходит или просто грезится. Картинка как-то размывается, словно акварельная. Того и гляди пойдут титры и окажется, что всё это — просто чья-то фантазия.

— Хорошо, что завтра суббота, — Женькин звонкий, живой голос вдруг придаёт всему происходящему объёма. Ощущение грёзы отступает и рассеивается в запахе помидоров и масла.

Это всё — по-настоящему. Это всё — здесь. Это всё — их.

Максим, сам не зная чему, улыбается.

А свет в кухне тем временем неуловимо изменился. Он не стал ни ярче, ни тусклее. Просто по светлой плиточной стене над Женькиной макушкой пробежалась прозрачная тень. Если не присматриваться, то и не заметишь. Но Максим заметил. И машинально глянул на источник света — люстру. Как оказалось, очень вовремя.

Танька ещё не закончила протирать плафоны. Или, скорее всего, уже закончила — потому что люстра под её руками опасливо накренилась ближе к потоку, как если бы Танька её отталкивала. А сама её кукольная фигура вдруг вытянулась по диагонали, как если бы она решила с места выполнять команду «упал-отжался». Вот только ничего такого она не решала — видно по резко выпученным глазам и проступающей на лице бледности, несмотря на несошедший персиковый загар.

Падает Танька нестерпимо медленно. Настолько, что кровь ударяет Максу в голову и вообще во все места. Не чувствуя себя, а будто превращаясь в сплошной рефлекс, он оказывается рядом. А Танька, оказывается, уже у самой земли!

Её тело тяжело бухается ему на руки, с утроенной силой давя и будто норовя их оторвать. Мышцы сами собой деревенеют в попытке замереть и удержать чужой вес. Бесконечная, долгая секунда…

И, наконец, мир снова обретает привычное течение времени. И краски — тени от светильника теперь ходят ходуном, люстра шатается, как ненормальная.

Танька запоздало цепляется Максиму за руки. Тело её становится легче. Максим чувствует чужой учащённый пульс — как раз держится в районе груди. Взгляд его цепляется за порыжевшую макушку, а потом за расширенные карие глаза, радужка которых безнадёжно тонет вокруг белизны и будто посылает прощальные желтоватые салюты — у Таньки глаза с крапинками.

— Офигеть у тебя реакция, — восторженно сообщает она через испуганное дыхание. И пальцы её, будто на всякий случай, сжимают чужие напряжённые сухожилия — бездумно проверяют, выдержат ли.

— Не лазай больше под потолком, — всё, что получается ответить у Максима. Хорошо, хоть голос звучит ровно, несмотря на продолжающее колотиться сердце.

А Женька только сейчас поняла, что в кухне что-то происходит. Обернувшись и не выпуская из руки острого ножа, она окинула взглядом и Максима, и Таньку. И обоим показалось, будто сейчас, как безумный персонаж какого-нибудь триллера, пойдёт с этим ножом в атаку. И они на всякий случай замерли, будто это хоть как-то могло помочь.

Но впечатление оказалось ложным — это просто свет растревоженной люстры не пришёл в нужную кондицию. А когда тени выровнялись, оказалось, что Женька смотрит на них вполне спокойно, пусть даже как на дураков.

— Давай-давай, срывай люстры, — посоветовала она. — В темноте удобнее по ночам есть.

Танька сделала возмущённое лицо.

— Ой, кто бы говорил — салатики-салатики, а потом конфеты пакетами пропадают.

— Не ссорьтесь, девушки, — решил вмешаться Максим, поудобнее перехватывая Таньку. — Мы живём в экономически развитой стране, и перебоев с поставками продуктов не предвидится.

— Причём тут продукты? — разочарованно фыркнула Танька — а ведь начиналась такая приятная дружеская разборка.

— Вот именно, — поддержала Женька. — Избыток питания ещё никому на пользу не шёл.

Она тоже была не против лёгкой перебранки.

— Ну… — Максим уселся на освободившуюся табуретку, одновременно усаживая Таньку на коленки. Задумчиво дёрнул им несколько раз, будто играя в лошадку. — Избытка веса тут ни у кого не наблюдается. Так что…

Танька развеселилась, оседлав Максим сверху и оказываясь с ним лицом к лицу. И нарочно двинулась так, чтобы сходящимися бёдрами задеть район паха.

Ярко-розовая ткань соединилась с чёрной. Так гармонично, что сверху даже казалось, что никакого соединения и нет, и это всё тканевый монолит. В котором, впрочем, всё равно вмешался жизненный дисбаланс — из-за поднимающегося бугорка на чёрном.

— С-с-с! — нет, змей в кухню не проникло — шипела Женька. У которой и в мыслях не было нарушать чёрно-розовое единение. Просто нож соскользнул с мокрой шкурки помидора и прошёлся ровно по фалангам указательного пальца. Но Танька всё равно, как по команде, соскочила с Максимовых коленок и даже будто встала по стойке смирно. Как ребёнок, смутно догадывающийся о своей вине.

Максим тоже не остался на месте и уже держал в руке Женькину, очень тонкую по сравнению с его, ладонь. Где безошибочно читался след от ножа — тонкая красная линия, смешивающаяся со влагой и растекающаяся ниточками. Норовящими заполнить все складочки и мельчайшие бороздки кожи. Беспомощная дрожь пораненного пальца. Ладонь, такая беззащитная, полностью скрытая в его руке. Женькина рука теперь тоже немного его. Поэтому, как и всякий нормальный человек, Максим сделал единственно верное движение — потянул повреждённую ранку к губам.

Женька вздрогнула, и ладонь её инстинктивно сжалась. Но так и не смогла уйти от соприкосновения с осторожным, ласкающим языком. Её щёки стали красными, будто на них остались отпечатки помидоров. А ранку уже перестало щипать.

— Ну вот, до свадьбы заживёт, — весело сообщил Максим, глядя на Женькины пальцы — следа от пореза больше не было видно. А щёки её налились ещё сильнее. Надо будет почаще её смущать.

Вообще-то есть не хотелось. А вот утащить разморенных спокойным пятничным вечером девушек в уютную норку — очень даже. Может, уютной комнату можно было назвать и с натяжкой… Хотя почему с натяжкой?

Девчонки уже практически переселились сюда, и всё реже ночевали дома. Так что части своих жизней они тоже успели тихой сапой перетащить на эту территорию. И теперь несмотря на то, что зима только приближается, широкую стену украшала длинная гирлянда с мигающими огоньками. Реально украшала — придавая помещению нарядной загадочности и будто даже расширяя территорию. Кроме того, на стенах появились по-девичьи светлые картинки с со смешными подсолнухами, авокадками и мотивирующими надписями. Даже диван после согласования с хозяевами был заменён на кровать. Не настолько широкую, насколько надо бы, но в тесноте да не в обиде. А ещё всякие милые безделушки на полках будто заставляли остановиться в дневной суете и начать их разглядывать, придумывая им тайные жизни.

Максиму придумывать какие-то жизни нет ни малейшей надобности — ему вполне сгодится и своя. Если у кого-то две девушки, то значит у кого-то — ни одной. Значит Максим уже — победитель по жизни. Кроме шуток.

Кровать упруго прогнулась, принимая на себя усиленный тройной вес. Потянувшись, Женька выключила свет, оставляя в пространстве только огоньки гирлянды и свет ночничков — ещё одно девичье дизайнерское решение.

Голубые сумерки за окном, чуть-чуть разбавленные зажигаемыми фонарями. Женькин тёплый живот, вплотную упирающийся в Максимов бок. Танькины ноги, перекинутые ему через коленки. И тишина. Космически уютная тишина. Перемежаемая только чужим дыханием у самого уха.