Дар времени

Глава 39

Джинни

2001, Форт-Лодердейл

Думала, я знаю, что такое горе. Мне неоднократно приходилось испытывать его и раньше. Помню чудовищную тяжесть из-за самоубийства Мо и опустошение после ареста и тюремного заключения Гризза, и того, что, как я предполагала, было его казнью. Даже узнав, что у меня есть сестра-близнец, которая умерла в младенчестве, я пережила чувство невосполнимой утраты.

Но ничто не могло сравниться с тем, что я чувствовала после смерти Томми. У меня в груди поселилась ноющая, мучительная боль.

На этот раз я скорбела не только за себя, но и за своих детей. Боль от осознания того, что Томми не будет рядом на важных этапах жизни Мими и Джейсона, была сильнее, чем я могла вытерпеть.

Ещё свежо было воспоминание о том, как крепко прижала я к себе своих детей, когда друзья провожали нас от лимузина до места погребальной церемонии. Я крепче вцепилась в них, когда почувствовала присутствие Гризза. Я знала, что он рядом, и постаралась задвинуть мысли о нем так далеко, насколько это возможно. Меня злил любой пустяк, и по какой-то причине я перенесла эту злость на Гризза.

Я не успела поговорить с Картер с глазу на глаз, но была уверена, что она подала ему сигнал, и он был рядом, ожидая, когда я приду к нему. Я не знала, как и когда это устроят, и, по правде говоря, мне было все равно. В любом случае в этом не было смысла. В тот день, когда в Томми стреляли, Картер спросила меня в больнице как будто невзначай, не считаю ли я, что мне грозит опасность. Поскольку это имело ко мне отношение, я ясно дала ей понять, что Гризз может возвращаться туда, откуда пришел.

Следующие две недели проплыли как в тумане, когда мы утопили нашу скорбь в любви и заботе, полученной от всех тех, к кому мы обратились за помощью и утешением. Мне пришлось заниматься делами и юридическими формальностями в связи со смертью Томми. Я старалась не отпускать детей от себя и с большой неохотой позволяла им проводить время с друзьями. Но поняв, что так лучше для них, я в действительности испытала благодарность и облегчение, когда они вернулись к каким-то своим делам, которые хотя бы на время помогали им забыть, что их отца больше нет.

Алек забрал Джейсона и своих мальчишек на профессиональную хоккейную игру. Кристи отвезла Мими в торговый центр. Дейзи — младшей дочке Энтони и Кристи — нужно было купить новое платье, и она подумала, что Мими понравится пройтись по магазинам.

Дом остался в моем полном распоряжении. Дети разошлись. Визиты друзей медленно сошли на нет. Люди вернулись к своей обычной жизни и графику.

Однако в своем будущем я не видела ничего нормального или обычного. Это было слишком больно — думать о том, что Томми уже никогда не станет его частью. Почти абсолютная тишина давила сильнее любого шума. Тиканье маятника часов, глухой стук упавшего кубика в генераторе льда морозильной камеры, негромкое гудение сушилки. Во мне поднималось нелепейшее чувство, что бытовая техника в нашем доме меня предала. Как они могли по-прежнему функционировать когда я не могла? Откуда у них брались силы? Из электрической розетки? Мне хотелось, чтобы все было так же просто и для человеческих существ. Всего-то подключи себя к стене и продолжай жить.

До меня вдруг дошло, что мне совершенно нечем заняться. В доме был порядок, а в холодильнике и морозилке достаточно еды, чтобы прокормить нас в течение целого месяца. И я решила отправиться туда, где, я точно знала, найду утешение. Моя Библия.

Только я собралась подняться наверх, чтобы забрать ее с прикроватной тумбочки, как мое внимание привлек клаксон почтового фургона. Я подошла к окну и увидела, как он остановился возле нашего почтового ящика. Мне ужасно захотелось посмотреть, есть ли там какие-нибудь открытки или письма с соболезнованиями. Меня утешали мысли о том, что кто-то нашел время, чтобы написать и прислать по почте открытку со своими соболезнованиями.

Опустив голову и сортируя на ходу корреспонденцию, я медленно шла обратно в дом. Увидев, что счёт за электричество смешался с остальными письмами, я возмутилась. Неужели никто не понимает, что мой муж умер? Неужели сотрудники в электрической компании не знают, что моя жизнь никогда не будет прежней? Да как они посмели прислать мне счет в разгар всего этого? Как смели они ожидать, что я продолжу жить, как будто все в порядке? В порядке не будет уже никогда.

Среди остальных был по виду официальный конверт от властей штата Флорида. Я поджала губы. Очевидно, его свидетельство о смерти.

Я зашла в дом, машинально закрыв за собой дверь. Положила корреспонденцию на столик у входной двери и вскрыла конверт с официальной государственной печатью.

Когда осознала, на что смотрю, я рухнула на пол и заплакала навзрыд. Ледяная кафельная плитка хорошо охлаждала мою измученную кожу.

Это оказалось не свидетельство о смерти Томми. Это были официальные свидетельства о рождении, которые он обещал мне сделать в тот день, когда я прибиралась в гараже Картер. Мы всегда пользовались поддельными документами. Эти были настоящими. Теперь я официально и законно стала Гвиневрой Лав Лемон, а он Томасом Джеймсом Диллоном.

Вот только сейчас это уже не имело никакого значения. Потому что он умер.

В конце концов рыдания прекратились, но я не смогла заставить себя встать. Понятия не имею, сколько пролежала там, раздавленная мыслями о том, что мне придется разбираться с личными вещами Томми. Как мне это сделать? Я уже два раза сталкивалась с этой задачей. Впервые — когда умерла Мо, а второй раз — после ареста Гризза. Оба раза я избежала своих обязанностей и позволила кому-нибудь другому сделать это. В этот раз я так делать не буду.

Я почерпнула стойкости из невероятно замечательного и неожиданного источника: Мими.

В тот день, после того, как Кристи привезла домой Мими, мы сидели в кабинете и говорили о её отце.

— Мам, могу я тебя кое-что спросить? — прошептала она.

— Конечно, можешь, детка, — ответила я, потягивая травяной чай, который заварила для нас обоих.

— Я не знаю правил этикета или что считается приличным. Хочу сказать, что прошло ещё совсем мало времени. Но это, должно быть, невыносимо для тебя — заходить в вашу спальню каждую ночь. Видеть его вещи, которые он оставил тем утром.

Она была права. Я ничего не трогала. Отказывалась выбросить смятые обертки от конфет, которые Томми разбросал по всему дому. Даже оставленную им на краю раковины зубную щетку я не могла заставить себя взять и положить на место обратно в держатель. Каждую ночь я засыпала, прижимая его подушку к груди и вдыхая его запах. Я боялась, что забуду, как он пахнет. Я цепенела от ужаса при мысли, что не вспомню его голос, его ласки, мягкость губ на моих или чувство единения, когда мы занимались любовью.

— Да, это… это… — сказала я внезапно охрипшим голосом. — Это пытка.

— Позволь я помогу тебе, — сказала она. — Не все и сразу, но, может быть, постепенно, маленькими шажками. Разреши помочь тебе принять решение. Решить, от чего можно избавиться и что нужно сохранить. Давай вместе посмеемся, потому что ты обязательно вспомнишь какие-нибудь забавные истории, связанные с ним, — и прежде, чем я успела ей ответить, она продолжила: — и разреши мне поплакать с тобой, потому что я-то знаю: если мое сердце разбито, то твоё, должно быть, расколото на миллион крошечных осколков.

Я сдержала подступившие было слезы и кивнула. Моя дочь выросла.