Жизнь моя [перевод С. Одинцовой]

Глава 24

Ля Бастид, начало февраля

Поистине замечательно — говорить! — думала Антония, стоя в телефонной кабине и лелея свое похмелье.

— Что ты сказала им?! — завопила Кейт.

— Я была злая. И пьяная. А она вела себя так, словно это место — ее владения. И видела бы ты ее лицо, когда я это сказала! Просто одна натянутая улыбка. Это было ужасно. Кроме того, — добавила она, как будто вспомнив, — у меня будет время, чтобы попытаться самой отыскать эту проклятую вещь.

Кейт недоверчиво фыркнула.

— И что это должно означать?

— Это означает вот что: похоже, это меньше относится к мертвому римлянину, чем к живому Патрику МакМаллану.

— Ах, оставь, Кейт. Он никакого отношения к этому не имеет. Его даже не будет здесь большую часть времени.

— Ты, кажется, говорила, что они останутся до конца недели.

Антония остудила лоб, прислонившись к стенке телефонной кабины, и подавила накатывающую тошноту. Как же неумолима ее подруга!

— Я просто думаю, — сказала Кейт, — ты должна уяснить для себя, почему ты остаешься. Если для того, чтобы наконец найти этот кубок и оправдать себя и своего отца, то хорошо. Если для того, чтобы утереть нос Пасморам и этому человеку, то — плохо.

Антония посоветовала ей не разыгрывать мелодраму и повесила трубку.

Двумя часами позже она сидела за кухонным столом, опершись подбородком на руку и рассматривая красную папку с заметками по Кассию. Она зашла настолько далеко, что вынула открытку с Кассием и прикрепила ее на холодильник, но все еще не могла заставить себя начать.

— Начать что, если быть точной? — спрашивала она себя. — Что ты думаешь делать?

Чтобы увильнуть от ответа, она убрала кухню так хорошо, как только могла, двигаясь осторожно, чтобы избежать неприятного покалывания в своей голове. Потом постирала в раковине пару бюстгальтеров и трусов. Она уже почти закончила с оттягиванием задач и несла ковш с водой в мастерскую на случай, если вдруг вернется бешеная лошадь, когда в дверях возникла Моджи.

На ней были те же черные леггинсы, что и накануне вечером, с trainers и тяжелым мужским свитером, разумеется, черным. Ее кожа шелушилась от несвежей многодневной косметики, а глаза были щелочками — как от ветра.

Грязным ногтем большого пальца она ковыряла притолоку.

— Вы уделали мою маму, — сказала она.

— Я сама уделалась, — ответила Антония.

Моджи метнула в нее взгляд:

— Каким образом?

— Прошлой ночью перебрала и теперь чувствую себя ужасно.

Моджи фыркнула.

— Патрика ты тоже уделала.

Если даже и так, то прошлой ночью он этого не показал. Когда она выболтала, что собирается найти кантарос, стоило посмотреть на его лицо — полное отсутствие реакции. Боже, как он владел собой!

— Он классный, ты ведь знаешь, — сказала Моджи, следуя за ее мыслями. — Когда я была в школе, он обычно посылал мне открытки из суда. Иногда он делал наброски. Прилегший отдохнуть судья или еще кто-нибудь. Он говорит, я — единственная, кто может прочитать написанное им. Он пишет ужасно. Он должен был учиться заново после того, как обжег руку.

Для Моджи это была речь эпических масштабов. Она поймала взгляд Антонии и вспыхнула. Потом кивнула на ковш:

— Это для чего?

— Ипполиту. Наше знакомство началось неважно.

— Он просто нервный из-за глаза.

— Именно так и сказал твой папа. Я переживала из-за этого. Потому и ковш.

— Я думала, ты не любишь лошадей.

— Не любила, — сказала Антония, удивленная тем, что она это помнит. — Но все же.

— Это не то место, — сказала вдруг Моджи.

Антония кинула на нее заинтересованный взгляд.

Моджи заважничала.

— Правда! Ипполит теперь сюда не вернется, потому что вы здесь. И, если хотите знать, лошадиные орешки были бы лучше, чем просто вода.

— Лошадиные орешки, — повторила Антония, гадая, что это такое.

Последовала неловкая пауза. Чтобы заполнить ее, Антония спросила Моджи, любит ли она лошадей.

Та пожала плечами.

— Они хорошие. По крайней мере, не поучают тебя. — Помолчав, она добавила: — Чем я хотела бы заниматься, так это работать с лошадьми. Есть такой курс в Ньюмаркете. Но я никогда не попаду туда.

— Почему же?

— Мама хочет, чтобы я поступала в Оксфорд, как Идеал.

Антонии потребовалось время сообразить, что она говорит о Майлзе. Майлз? Идеал? Конечно, Дебра навела посмертный глянец. Бедный Майлз! Ему бы это страшно не понравилось.

— Каким он был? — внезапно спросила Моджи.

Антония покусала губу. Потом сказала:

— Иногда он бывал редким засранцем.

Моджи, утратив крутизну бывалой девицы, задохнулась.

— Но в случае Майлза дело было в том, — продолжала Антония, — что он это знал. И когда бывал в хорошем настроении, мог посмеяться над собой. У него было потрясающее чувство юмора. Очень черного юмора. — Она сделала паузу. — Мне это в нем нравилось.

Моджи притворялась, что не слушает. Она продолжала атаковать притолоку грязным ногтем.

Антония подобрала ковш.

— Так где же мне его поставить?

Опять пожатие плеч.

— Не знаю. Просто не так близко к мельнице.

— Покажи мне.

Моджи тяжело вздохнула. Они покинули мельницу. На мосту Антония обернулась и посмотрела на дорогу, ведущую к источнику.

Моджи отстранилась.

— Я не пойду туда, — сказала она обвиняюще, как будто Антония стремилась заманить ее в ловушку.

— Почему?

— Я никогда не хожу туда.

Антония посмотрела на дорогу. Внезапно она вспомнила восьмилетнюю девочку, скулящую, как щенок.

— Моджи, извини. Я должна была сообразить.

— Какая разница?! — вспыхнула Моджи. — Я этого даже не помню. — В ответ на удивленный взгляд Антонии она закатила глаза. — А с чего бы? Мне ведь было всего восемь. — Она помолчала. — Я думаю, ты помнишь. Я думаю, ты помнишь все.

— Я… стараюсь не думать об этом слишком много.

— Тогда зачем ты вернулась? Это бессмысленно.

Антония думала об этом. Моджи была права.

Моджи указала на место, шагах в двенадцати от дороги, около куртины зловещего вида морозника.

— Оставь здесь. Местечко ничуть не хуже любого другого.

Антония прошла по дороге и поставила ковш. Моджи осталась стоять, где была. Антония позвала ее:

— Я хочу немного пройтись. Может, ты пройдешь со мной часть пути?

— Я же тебе говорила, — вскричала Моджи, — я никогда не поднимаюсь туда!

Антония вздохнула. Более чем достаточно общения с трудно поддающейся воспитанию молодежью за одно утро.

Она уже была почти вне пределов слышимости, когда Моджи пронзительно позвала ее:

— Антония! Что ты имела в виду, когда это сказала?

— Что сказала?

Лицо девушки было белым и напряженным.

— Ты знаешь, о чем я! Прошлой ночью… ты всерьез говорила насчет того, чтобы поискать этот… эту вещь?

Антония остановилась.

— Да, — сказала она наконец.

«По крайней мере, — произнесла она про себя, — я тогда так и думала. А сейчас?»