И только пепел внутри…

Заскрежетал замок, дверь медленно открылась и у порога нас встретила девочка лет десяти. Её светлые глаза смотрели почти так же тухло, что и глаза того мужчины, что я держала в вертикальном состоянии.

– Вы кто? – бросила она мне со злостью в голосе.

– Я… – постаралась улыбаться девочке. – Я никто. Ты его знаешь? Просто он сказал, что живет здесь.

– Это мой папа, – хмуро отозвалась девочка.

– Катюш, – промямлил мужчина и подался вперед, вваливаясь в квартиру.

Потянул меня на себя, но в самый последний момент, перед тем, как мне упасть вместе с мужчиной, я успела выставить вперед ногу и удержаться от падения.

Вот только щенки выпали из коробки и жалобно заскулили.

– Ой-ой, мои хорошие! – спохватилась я и села на корточки, чтобы аккуратно вернуть их в коробку и тысячу раз извиниться. – Простите меня, простите!

Пока я бережно укладывала в коробку одного щенка, другого подхватила девочка.

– Это ваши? – её тон заметно потеплел. В глазах появился радостный огонёк.

Она бережно держала щенка в ладонях и даже потерлась об его нос своим немного вздернутым носиком.

– Я их только что на улице нашла, – ответила ей честно и выпрямилась рядом с ней. – Хочу пристроить в добрые руки. Может, кому-нибудь будут нужны. Может, одного себе оставлю.

– А можно мне одного взять? – с надеждой заглянула она мне в глаза.

– Ну-у… – протянула я. – Если твои родители не будут против, то, конечно, можно.

– Мама умерла, а папе всё равно, – произнесла девочка буднично и прижала щенка к щеке.

«Мама умерла…»

Внутри меня что-то оборвалось. Словно упало в пропасть и провалилось под толстый лёд.

Горло перехватило огромным острым комком сдерживаемых эмоций.

Бросила взгляд на мужчину, который, держась за стены прихожей, уходил прочь. Вероятно, в свою комнату, а, может, и в ванную – проблеваться.

«Мама умерла…»

Поэтому он напился? Поэтому на его лице нет никаких эмоций?

А кольцо?

Перевела взгляд на свою руку и поняла его.

– Можно? – напомнила о себе девочка.

Её голубые глаза горели счастьем. На губах играла самая настоящая улыбка.

– Конечно, можно, – улыбнулась ей в ответ, стараясь не позволить слезе пролиться.

– А как вы их назвали? – спросила она и заглянула в коробку ко второму щенку. – А у этого ушки черные, а у моего – белые.

– Фантик и Мультик, – выдала ей одну из версий их имен, которые придумала, пока несла на себе ее отца.

– Смешно, – хихикнула она. – А кто из них Мультик?

– Тот, у которого белые ушки.

– Можно я тоже буду называть своего щеночка Мультиком?

– Конечно, можно, – кивнула одобрительно. – Это же теперь твой щеночек.

– Спасибо! – почти подпрыгнула на месте девочка и крепче прижала к себе своего нового друга. – Мультик.

– А у меня останется Фантик, значит, – резюмировала я и погладила щенка по мягкой шерстке. – Только он грязный. Ты его помой и покорми молоком. Я со своим то же само сделаю.

– Хорошо. Обязательно, – не сводила взгляд со своего щенка девочка. Я ей уже была неинтересна.

– Ну, пока, – махнула ей рукой и стала медленно отступать к лифту.

– До свидания, – крикнула она мне в ответ, но дверь закрывать не спешила, словно давала братьям возможность попрощаться друг с другом.

Остановилась у лифта, чувствуя в груди невероятную тяжесть. Хотелось расплакаться. Лечь на пол прямо здесь в подъезде и рыдать. Отдать ей второго щенка и продолжить рыдать.

– Меня, Соня зовут, – произнесла, улыбнувшись.

– А меня Катя, – тут же поддержала девочка. – А с ним надо гулять?

– Наверное, да, – пожала я неопределенно плечами. – Чтобы приучился делать свои дела на улице, а не в квартире.

– А у меня поводка нет. И намордника тоже, – расстроилась Катя, понимая, что совсем была не готова к встречи с новым другом.

– У меня тоже ничего нет, – призналась ей честно. – Хочешь, завтра принесу?

– А можно? – ее глазки снова засияли.

– Конечно, – створки лифта разошлись в стороны. – Мы завтра утром придем. Я тут рядом живу.

– До завтра, – попрощалась со мной девочка и закрыла дверь квартиры, что-то при этом наговаривая Мультику.

Зашла в лифт и прижалась к стене. Ударилась затылком о стену и закрыла глаза, позволив слезам скатиться по щекам.

Если у каждого человека есть свой ангел-хранитель, то почему он позволяет, чтобы в жизни случалось нечто такое? Какой в них, вообще, толк, если ребенок – чистейшее, безгрешное создание – становится в один момент сиротой? Какова их высшая цель, если человек в столь юном возрасте познаёт горе?

У ангелов есть какой-то тайный контракт с преисподней? Они работают на два фронта? Или это какая-то больная гармония мира, в которой человек обязан пострадать ровно так же, как и был счастлив? Но разве можно сравнивать такие два понятия как «горе» и «радость»? У них есть какая-то балльная система оценки? Типа: «Ты недавно радовалась на все десять баллов. На тебе – смерть мамы. Теперь погорюй на десяточку».

Не уверена, что кто-то когда-либо стал бы мечтать о такой гармонии мира.