Жернова. Книга 2

— Ничего не поделаешь, — с притворным сожалением пропел жрец, — к сожалению, чудесное лекарство, о котором я вам рассказывал, очень быстро разрушает организмы, и за десять лет девы превращаются вот в таких сморщенных старух. В первую очередь стареют лица, выпадают зубы и волосы. Лишь тело еще несколько лет остается молодым.

Ларс понял, что его сейчас вывернет наизнанку от этих мерзостных уточнений, но продолжал слушать Зиона, будто загипнотизированный его рассказом. А тот все не останавливался, дополняя сведения о служителях культа продажной любви. — После потери товарного вида хусру выбрасывают из Веселого дома. Если же «старые хусры» пытаются продавать себя без получения инъекций, от них избавляются, как от преступников. Некоторые из них, как эта вот, — он с презрением покосился на старуху, — при должном усердии, остаются из милости в Доме и зарабатывают ротовыми ласками, получая взамен немного пищи. Вы зря кривитесь, господа, — многие мужчины пристрастились к таким услугам, ведь беззубые десны старух способны творить чудеса, не в пример зубастым молодухам.

Ларс сделал над собой усилие и отвернулся и от Зиона, и от угодливо хихикающей старухи. — А там, что там? — Гуннар с подозрением смотрел в полутемный переулок, куда выходила задняя дверь Веселого дома. Из низкой повозки краснолицый селянин выводил двух плачущих девочек-подростков, которые цеплялись за его жилетку.

— Обычное дело: отец привез дочерей на продажу, — равнодушно пояснил Зион. Видя потрясенные лица кузенов, жрец решил уточнить: — Родителям дозволено продавать своих детей. Но в Веселые дома поставляют только совершеннолетних. Скорее всего, завтра-послезавтра им исполнится тринадцать, вот отец и привез их накануне, чтобы все было по закону.

— По закону, — повторил Ларс, наблюдая, как служка у дверей грубо хватал девочек за шиворот и вталкивал внутрь дома.

— Множество многодетных простолюдинов так пополняют свои кошели. Женщинам запрещено вытравливать плод, и поэтому они рожают почти непрерывно. Ну, и часть приплода, вырастив до пяти-шести лет, продают государственным закупочным службам, которые в свою очередь с большой прибылью перепродают приплод в Арианию и другие страны…

— То есть, в Лааре запрещено употреблять детей, а продавать их в другие страны для богатых извращенцев — не запрещено. Так? — прервал его Ларс, еле сдерживая злость. Зион молчал, сложив руки на груди и благочестиво опустив глаза.

— Рожать детей на продажу — это же моральное уродство! — не выдержал Гуннар.

— Для вас, Ваше Высочество, это наверное, кажется, неправильным, и это прискорбно, — поджал губы жрец, услышав гнев в голосе высокого гостя, — но такова древняя традиция. И хотя наша Милостивая королева уже давно уговаривает супруга запретить или хотя бы ограничить такие правила, у короля Готфрида свои резоны… Он предпочитает чтить традиции, если его подданных это устраивает.

***

Раздраженный принц повернулся к брату: — Ты прав, мой поэтичный брат, — эта страна и чарует, и вызывает отвращение, будто корзина цветочницы, где между розами лежат кучки смрадного дерьма. — Он даже не понижал голос, игнорируя настороженно прислушивающегося Зиона.

— А тебе не хочется прогуляться без поводка? — шепнул Ларс. — Меня утомили речи, от которых начинает корежить…

— Но как от них отвязаться?

— Придется вернуться в… как ее… — в «Долину любви»… Зайдем, выберем пару девочек, щедро заплатим, и вежливо выйдем через окно… Решеток тут нет, слава Богу…

Гуннар повеселел и обернувшись, подозвал Зиона, сообщив, что они все же решили расслабиться, чему помощник секретаря явно обрадовался. Хмурые и недовольные эдиры остались у входа, а Зион, к удивлению Гуннара, вошел в двери Долины любви весьма уверенно. Он вел себя по-хозяйски и особо не выбирая, купил рослую грудастую хусру на полголовы выше себя, тут же принявшись щипать ее толстый зад, не дожидаясь уединения.

— Порочный Непорочный… — пробормотал Ларс, толкнув локтем кузена, — ты смотри, как оживился, скотина. Думаю, что и у нас в монастырях не все монахи праведники, но до такого непотребства, как привычные посещения борделей, не скатываются…

Пышнотелая хозяйка Долины любви, придя в восторг от посещения целых двух благородных чужестранцев и почтенного нобиля-жреца, встретила их со всевозможными поклонами, демонстрируя в глубоком, до пупка, вырезе объемную грудь. Особо не заморачиваясь, Гуннар выбрал двух светлокудрых дев, одетых наиболее скромно — их грудь и ягодицы были завлекательно прикрыты кружевом. Судя по внешности выбранного «товара» — девушки были сестрами, а судя по неуверенному поведению, — девственницами. Так и оказалось.

— Мой господин обладает отменным вкусом — эти девы невинны, чисты и свежи, как розовые бутоны. Еще ни разу не опробованные! — с гордостью заявила владелица Дома. Ларс потребовал комнату на первом этаже, якобы не желая утруждать себя подъемом по лестнице, и с окнами в переулок, чтобы вопли мужчин и парней, перекликающихся с хусрами на балконе, не мешали приятному отдыху.

— Подайте в номер пирожных, клубники, персиков, шоколадных конфет и лучших сладких вин… — велел Гуннар, поглаживая острое полудетское плечико временной подружки, которая прижималась к нему, неумело лаская его шею.

***

У них все получилось.

С поклонами и похотливым хихиканьем хозяйка проводила их в самую лучшую комнату борделя судя по роскошной обстановке и удалилась, свирепо глянув на сжавшихся девушек. — Почему вы не сбежите отсюда? — первым делом спросил Ларс, когда в коридоре стихли ее шаги.

— Это бесполезно, мой господин, — прошептала одна из сестер, указав на клеймо, уродовавшее ее лоб. — Нас схватят в любом городе или деревне и ужасно накажут, отправив в солдатские казармы. Нигде не скрыться.

Ни Гуннар, ни Ларс не знали, что на это ответить. Обоим было неловко в обществе полуобнаженных девочек, которым едва ли исполнилось четырнадцать. — Ешьте и пейте вволю, малышки, — пробормотал Гуннар, подойдя к выходящему на тихую полутемную улицу окну с расписанными на стекле скабрезными картинками. Тихая улица — то, что нужно. Но вот с окном оказалось не так просто, как хотелось — оно открывалось лишь на треть, чтобы впустить вечернюю свежесть, и в такую щель не могла бы протиснуться даже худенькая девочка.

— Придется разбить… а как иначе… — решил он и засмеялся, увидев округлившиеся глаза девушек.

— Услышат! — подскочил Ларс с бархатного дивана, но покачнувшись, снова сел. — Что-то мне не очень…

— Не услышат, — отмахнулся Гуннар, — в Доме и у главного входа шумно, музыка, вопли, а пьяные гости, наверное, нередко бьют посуду! Так ведь, девчонки? — заблестел он белыми зубами, подмигивая сестрам.

— Очень часто, господин, и бутылки, и окна…

— Вот видишь, кузен, я прав, — натянув кожаную куртку, принц быстро и резко ударил локтем в середину оконного стекла. Звук разлетевшихся осколков действительно оказался не таким звонким. — Ты как, братишка? — обеспокоенно посмотрел он на Ларса. — Голова не кружится? Сможешь пролезть, не задев руку?

Ларс потер виски. — Смогу. С твоей помощью. Хотя рука опять стала ныть, но зато соображать я стал вроде как лучше…

— Но как-же… как-же наши услуги? — прошептала одна из сестер, приоткрыв розовые губки, и рассеянно глядя, как Гуннар избавляется от острых сколов в проеме окна.

— Нам ничего от вас не нужно, малышки. Отдыхайте. А чтобы вас не наказали, через два часа сообщите хозяйке, что упившиеся, как свиньи, гости, только что покинули заведение прямо через окно, довольные и веселые…

Они оставили достаточно денег, чтобы покрыть и «услуги» хуср, и расколотое стекло. У поворота с улочки на площадь Сухого дуба Ларс оглянулся, увидев кудрявые головки высунувшихся из разбитого окна девочек, которые тоскливо смотрели им вслед.

***

— Хорррошо то как! — глубоко вдохнул свежий вечерний воздух принц. Они перестали оглядываться, ожидая увидеть спешащих за ними эдиров и жреца, и шли без цели, на шум, смех и звуки лютни, доносившихся с площади.

— Не думай о них, Ларс, — заглянул Гуннар в глаза кузена, заметив, что он слишком задумался. — В публичных домах Эббы таких девиц — пруд пруди… Ну не в силах мы помочь всем проституткам Энрадда и всем хусрам Лаара.

— Не можешь помочь всем, помоги хотя бы одному, говорил отец.

— Дельный совет. Но в этом случае — вряд ли применим… Мы купим их, увезем с собой в Энрадд и пристроим куда — опять в бордель? Только уже не в Бхаддуаре, а в Эббе… Вот и вся разница…

— Для начала мы легко устроим их в хороший приют под покровительством церкви, поручим их воспитание даме-наставнице, чтобы приучить к жизни в нашем обществе, дадим образование с учетом их способностей. Это возможно, Гуннар! По нашим законам — они еще дети…

— Ладно, ты прав, можем. И сделаем. — согласился Гуннар. — Хотя и у нас вопрос с проституцией завязан на социальные проблемы и ужасные условия, в которых пребывают женщины из бедных слоев…

— И тебе, кузен, как будущему императору, придется разбираться в этой густой прокисшей каше…

— Разберемся, — беспечно кивнул Гуннар, устремляясь к гомонящей толпе возле разукрашенного декорациями помоста уличного театра, — ты только глянь, что творят!

Ларс неожиданно зажмурился, покачнувшись. — Погоди, голова…

— Может, зря мы отправились в самостоятельное плавание по чужим водам? — наклонился к нему Гуннар. — Вдруг тебе станет хуже?

— Прикурить дай, — мне уже легче, — отмахнулся Ларс. Нашарив в кармане куртки потемневшую серебряную зажигалку, принц протянул ее брату. Зажав в губах коричневую сигарету, Ларс затянулся, с усмешкой поймав заинтересованный взгляд проходящего мимо деда, пыхавшего корявой глиняной трубкой, и двух пареньков — невысокого светловолосого подростка и кудрявого здоровяка. — Свобода — это вещь! Сразу это понимаешь, когда тебя зажмут в тиски принудительной опеки и присмотра, — бодро заявил Ларс. Но перед глазами поплыло и он стал падать, уже не ощущая, как руки Гуннара подхватывают его, не давая приложиться головой о каменную мостовую.

Ларс очнулся, чувствуя, что виски обхватывают крепкие ладони а на глазные яблоки под дергающимися веками давят пальцы, от которых по всему телу растекается жар. — Горячо, — поморщился он, и давление на веки тут же прекратилось. Он открыл глаза, пытаясь сосредоточить взгляд на лице склонившегося над ним белобрысого парнишки, и когда ему это удалось, пробормотал: — Желтое солнце, синяя вода…

— Ларс, ты бредишь? — в голосе Гуннара слышались отголоски паники.

— Отстань, твое Высочество, — Ларс присел. Рука не болела, дурнота развеялась, как дым. — Просто у молодого лекаря разноцветные глаза — желтый и синий. Забавно…

Он осторожно поднялся, позволив кузену поддержать себя, внимательно и с благодарностью оглядывая жилистого худого мальчишку. Торчащие вихрами светлые волосы, темно-загорелая кожа в царапинах и ссадинах. Обветренные губы и цепкий взгляд из-под темных бровей, в котором искрился явный интерес, но не детский, восторженный — каким окидывал богатых северян его кудрявый приятель, а оценивающий, недоверчивый, наполненный какой-то совсем не мальчишьей тоской.