Шарнирные куклы. Мир под стеклом

ГЛАВА 15. Эхо прежних лет

Алина Лидия Лайтер.

Любимая дочь, сестра и подруга.

В который раз уже она перечитывала эти строки, выгравированные на пугающе знакомом надгробии? Наверное, по меньшей мере, в сотый. Тем не менее она прекрасно понимала, что они не изменятся, даже если она прочтёт их ещё столько же. Ничего уже, по-видимому, не изменится. Никогда.

Какое ужасное слово. Никогда.

Этой девушке было всего восемнадцать, когда более четырёх лет назад она умерла от чёрной смерти. Если бы она осталась в живых, то сейчас бы ей было двадцать два — столько же, сколько и самой Алине.

Пожалуй, во всём этом было слишком много совпадений: даже дата рождения — и та была у них совершенно одинаковой. Ясно было одно: каким-то образом в этой могиле была похоронена именно она. Но как же такое было возможно?!

Казалось, что на мгновение отчаяние заполнило всё её существо — не такое отчаяние, которое лечат ядом или одиночным выстрелом, а, скорее, холодное, тупое отчаяние, сродни чувству полной безысходности. Что же ей делать? Чему верить, а что поставить под сомнение?

На надгробии, кроме имени и дат, также было выгравировано мелкими буквами какое-то стихотворение: оно чем-то напоминало местную песню, которую исполняла Джессамина Виламар в главном зале графского особняка в первый день их приезда на остров. С одной стороны, эти ритмичные строки звучали как проклятие, но в то же время… В то же время создавалось впечатление, будто они несли в себе не только чувство горечи и неизбежности, но и некую надежду — почему-то девушке пришла в голову нелепая мысль, что, возможно, в далёком прошлом они были написаны ей самой.

Родясь из пепла и греха,

Она свой дом забудет.

Душой чиста, а кровью зла,

Она своих осудит.

Глаза её зелёны,

Как камень, что в кольце.

По следу на ладони

Отыщешь путь к себе.

Родня хранит проклятье,

Их узы непрочны.

У них нет прав на счастье:

Здесь все обречены.

Останутся лишь двое —

Судьба их нелегка:

Преследует их горе

И нет ему конца.

Но связь их будет вечна —

Пройдут они сквозь беды.

А жизнь, что быстротечна,

Воздаст и им победу.

Девушке очень хотелось провести пальцами по надгробию: холодная, слегка шершавая гранитная плита так и притягивала, манила к себе, но по неизвестной причине она не могла заставить свою руку даже пошевелиться. Её сковало мучительное оцепенение — и чем старательнее она пыталась вернуть присутствие духа, тем сильнее чувствовала себя потерянной и разбитой.

Она зябко поёжилась. На улице по-прежнему было очень холодно, несмотря на то, что робкое, будто болезненный ребёнок, октябрьское солнце изредка боязливо выглядывало из-за тяжёлых, непроницаемых туч. Подул резкий, порывистый ветер, какой бывает лишь на открытом пространстве. Он поднял в воздух опавшие, потемневшие почти до черноты, листья и устало закружил их в сыром островном воздухе.

Она глубоко вздохнула, успокаиваясь, и, поднявшись с колен, медленно побрела вдоль многочисленных надгробий. Настроение было подавленным, а в душе разливалась противная пустота и равнодушие. Но хуже всего было то, что пряталось под ними.

Страх. Смертельный, обволакивающий ужас от того, что все догадки и подозрения, по-видимому, оказались правдой.

Она ошибалась — сейчас девушка понимала это так ясно, как никогда раньше. Все эти годы она обманывала саму себя — и была вполне счастлива в собственном коконе неведения. Но было ли это глупо или же, напротив, ей руководил исключительно инстинкт самосохранения? Да, она непроизвольно подавляла в себе все малейшие проблески воспоминаний или чувств, которые были с ними связаны, — но что если это был единственный способ спасти её рассудок от неминуемой гибели?

Алина Лайтер. По правде сказать, она никогда ей не была, как бы сильно не цеплялась за это имя. Всё это — столичный дом, работа, родственники-служебники, даже любящая бабушка — было отчасти «ненастоящим». Несбыточной мечтой о жизни — пусть и не лучшей, но, по крайней мере, спокойной и тихой, большей частью совершенно лишённой тревог и волнений. В «Алине Лайтер» была что-то нейтральное, поверхностное, ни к чему не обязывающее — и, признаться, именно за это девушка и любила это имя.

И всё же такая жизнь была неправильна. Нельзя играть навязанную роль, по крайней мере, не после того, как стала известна вся правда. Она, конечно, понимала это, но боялась потерять свой мир — такой хрупкий и неустойчивый, будто огромная хрустальная люстра в её прежней комнате в графском особняке.

Так какой же путь ей следовало избрать теперь? Столичная жизнь, пусть никогда и не была идеальной, тоже стала ей по-своему дорога и любима. Да, она хотела бы в ней многое изменить, переделать на свой лад, но, в целом, её всё устраивало. Девушка по-прежнему скучала по тому рациональному, логичному миру, который был так резко противопоставлен всей этой суете, сплетням, интригам, клубку чувств и сомнений — и потому она бы, скорее, вернулась в Сентену, чем хотя бы ещё на один день осталась на острове. Да и зачем?.. Держит ли её здесь хоть что-нибудь?

Признаться, она до сих пор не помнила всего, что случилось: это были лишь первые проблески. Тем не менее постепенно, шаг за шагом, многое становилось ей ясным.

Джессамина Рейвен Виламар. Всё началось с неё, а закончилось Алиной Лайтер. Воспоминания, лучистые от нереальности. Признаться, они всегда были с ней, просто раньше — ещё даже несколько часов назад — она их постоянно блокировала, отгоняла от себя, будто досадную помеху. Теперь же эти далёкие образы превратились в навязчивый сон: чем старательнее она пыталась их вспомнить, тем быстрее они от неё ускользали. Её мысли вихрились кругами и, разочарованные, шли камнем ко дну.

Сырой, колючий ветер больно ударял по лицу — она поморщилась и, наконец, отвернулась в другую сторону. Могила Алины Лайтер была расположена почти у самой кромки леса, и потому её рассеянный взгляд тут же упёрся в непроницаемую гущу стволов и ветвей. Тьма — вечная тьма — даже днём разливалась по мрачному, непроходимому лесу. Внезапно ей захотелось спрятаться, укрыться среди этих огромных, будто сказочные исполины, вековых деревьев, почувствовать себя защищённой. Девушка вдруг вспомнила о своей боязни открытых пространств, которая особенно сильно преследовала её в раннем возрасте — впрочем, чего только она не боялась тогда!

Огромные дикие вороны, до этого притаившиеся в ветвях близстоящих деревьев, неожиданно встрепенулись, будто их кто-то потревожил, и с хриплым приглушённым карканьем взмыли в воздух. Хлопанье тяжёлых смоляных крыльев эхом отдавалось по всей окрестности. Пару минут они медленно кружили почти над самой головой девушки, а потом отлетели на несколько метров и расселись на соседних деревьях. Впрочем, ещё в течение долгого времени слышалось их недовольное, ворчливое карканье: видимо, птицы никак не могли решить, на какой ветке им будет удобнее — не зря говорят, что у другого нам всегда кажется лучше, чем у самих себя.

Глядя на птиц, девушка рассеянно подумала о том вороне, который жил в огромной позолоченной клетке: она кормила его с руки в одном из своих снов. Интересно, что с ним сейчас? Жив ли он? Или погиб во время одной из тех морозных островных зим, когда некому его было даже покормить?

Но если он всё же жив, то помнит ли свою прежнюю хозяйку? Когда она в прошлый раз была на кладбище — во время похорон Джанет Блейн — одна из местных птиц проявляла к ней явное внимание. Мог ли тот ворон с умными, любопытными чернильно-чёрными глазами-бусинками быть тем самым? К сожалению, девушка не могла знать этого наверняка. Как бы то ни было, она искренне надеялась, что её догадка, в конце концов, подтвердится: ручная птица была ей весьма дорога — не только как память о прошлом, но также как и добрый преданный друг, которых у неё, признаться, всегда было немного.

На мгновение ей показалось, что в зарослях одного из раскидистых кустарников мелькнуло какое-то движение — как бы то ни было, девушка не была уверена в том, что видела. Она мимолётно подумала, что наверное, это просто была игра тени и света, и тут же вновь погрузилась в собственные тяжёлые мысли.

Так что же всё-таки случилось с ней — с ней самой — более четырёх лет назад? Впрочем, это, пожалуй, уже не имело особенного значения. Теперь она знала, что родилась и выросла в Туманном Утёсе — именно на этом острове и был её настоящий дом. Смутные воспоминания, плохие и хорошие, были неразрывно связаны с этим местом. У неё были родители — однако она никогда не была их любимой дочерью. Им, в особенности графу, всегда нравилась лишь она — её прекрасная, но совершенно испорченная кузина, Алина Лайтер, которая на людях умела быть верхом любезности и доброты.

И в итоге случилось так, что все они получили то, чего хотели. Или, как сказала Джанет Блейн, более или менее.

Джессамина Виламар… У неё были светло-русые прямые волосы, хризолитовые глаза и загадочная улыбка Моны Лизы. Но как же она не догадалась об этом раньше?! Скорее всего, ей просто не хотелось замечать очевидного: Джессамина Виламар и была ей самой — она родилась и прожила с этим именем шестнадцать лет.

А теперь его носит другая. Они, две совершенно непохожие друг на друга кузины, поменялись всем, что только можно себе представить: именем, фамилией, датой рождения, семьёй, титулом — и даже судьбами. И, как видно из поведения местных жителей, большинство людей вполне устраивает подобная замена. Впрочем, какая разница?

Теперь становилось понятным, почему, живя в столице, она привыкла чувствовать себя нежеланным гостем, но частью семьи — никогда. Нищая, бесполезная родственница, у которой есть крыша над головой только по милости добросердечных хозяев. Конечно, бабушка любила её, но, скорее всего, главным образом лишь потому, что убедила себя в том, будто незнакомка является отражением Роберта Лайтера — её безвременно погибшего младшего сына.

Девушка устало оглянулась по сторонам. Казалось, что кресты и надгробия были неотъемлемой частью этого мрачного, безнадёжного мира, погрязшего во лжи и преступлениях. Её кузина была похоронена всего в нескольких метрах, тем не менее девушка прекрасно понимала, что всё это: надгробие, крест, гранитная плита, даже трогательная надпись и грустное, отчасти ироничное стихотворение — было лишь очередным островным обманом. Алина Лайтер — настоящая Алина Лайтер — была жива и здорова… и с непередаваемой искренностью на своём прекрасном лице называла себя Джессаминой Рейвен Виламар.

Умирал ли вообще хоть кто-нибудь в Туманном Утёсе, за исключением старых и больных? Алина Лайтер, Питер Блейн, Авалайн Кларк, Олеандр Оливер, Сергий Валлоу, Лия Грэм — все они официально числились мёртвыми. Но было ли так на самом деле? Едва ли. По крайней мере, троим из них точно «удалось» выжить — теперь она была уверена в этом так, как никогда раньше.

Но какую же цель, в конце концов, преследовали подобные импровизации? Пожалуй, на этот вопрос, так же как и на многие другие, ей ещё предстояло найти ответы.