Шарнирные куклы. Мир под стеклом

— Вы намекаете на то, что во всём виноват лорд Генри Уоттон? — насмешливо уточнил Эштон. — Но неужели человек не способен сопротивляться чужому влиянию, каким бы сильным оно ему ни казалось?

Алина не нашлась, что на это возразить.

На несколько минут в библиотеке воцарилось полное молчание. Свечи практически догорели — тусклый свет нового дня неуверенно проникал сквозь стёкла окон и подсвечивал окружающие предметы. Становилось всё холоднее и Алина поплотнее натянула шерстяную накидку на плечи. Признаться, девушке не удавалось ни на чём сосредоточиться: она чувствовала страшную усталость — не столько физическую, сколько душевную. Чтобы чем-то себя занять, она принялась рассеянно просматривать книгу, которую взяла с письменного стола (это был какой-то сборник стихов), и напряжённо думала… о чём? Она чувствовала, что барон наблюдает за ней — и изо всех сил старалась не поднимать головы. Ей хотелось уйти, но почему-то она не могла заставить себя даже пошевелиться.

Алина подумала, что, сама того не желая, попала в глупую ситуацию. Учитывая все свои подозрения, она должна была бояться городского представителя, но, признаться, в данный момент не испытывала никакого страха. Напротив, по неизвестной причине ей было спокойно, уютно и хорошо — и это заставляло её немного злиться на саму себя. Впрочем, единственным, о чём девушка по-настоящему жалела, было, пожалуй, то, что на протяжении их разговора ей всё время не хватало проницательности: в противном случае она, наверняка, разгадала бы те намёки, которые её собеседник вкладывал в свои язвительные слова.

— Вы говорите, что Дориан Грей «не всегда был таким плохим», — внезапно произнёс Эштон — Алина вздрогнула и едва не выронила книгу. Его голос приобрёл какое-то странное выражение: — Но знаете, миссис Лайтер, что я вам скажу? Четыре года назад Джессамина Рейвен Виламар тоже не была такой, какая она сейчас. Внешность, характер, голос, манеры — в той девушке, которую все считают моей невестой, давно уже не осталось ничего прежнего. Как вы думаете, может ли человек в одночасье стать совершенно другим?

Он замолчал и посмотрел на неё, видимо, ожидая какого-нибудь ответа.

— В смысле? — искренне удивилась девушка.

Признаться, сейчас она в меньшей степени, чем когда-либо, понимала, что он имеет в виду.

— В самом прямом, — неожиданно тепло улыбнулся барон и наклонился вперёд, будто хотел сообщить ей какую-то тайну. — Девушка, которую вы видели вчера, была совершенно не похожа на Джессамину Виламар — на ту Джессамину Виламар, которой она была всю свою жизнь. Вы удивлены, миссис Лайтер? Но поверьте, это подлинная правда. Неужели вы думаете, что я не способен узнать своей собственной невесты? Право, это же очевидно! Раньше у неё были светло-русые прямые волосы, хризолитовые глаза и загадочная улыбка Моны Лизы. А что же теперь? Каждый раз, когда я вижу нынешнюю мисс Виламар, то задаюсь одним и тем же вопросом: как же такое красивое лицо может быть в то же время таким… отталкивающим. Знаю, вы думаете иначе — но поверьте, ваша новая знакомая не так уж мила, как кажется на первый взгляд.

Алина промолчала. Слова городского представителя почему-то показались ей отчасти лишёнными смысла, а тихий, вкрадчивый голос заставил насторожиться — девушка прищурила свои бледно-зелёные глаза и внимательно посмотрела ему в лицо.

— В отличие от своей «преемницы», прежняя Джессамина никогда не была «совершенством», — некоторое время спустя продолжил молодой человек, так же не спуская с неё проницательного взгляда. — Но те немногие, кто действительно знали эту девушку, любили её больше всего на свете. Сколько я её помню, она всегда была молчалива, задумчива и грустна — но именно это мне и нравилось в ней. Мы дружили с глубокого детства, и, признаться, только с ней я чувствовал себя по-настоящему счастливым.

А что же теперь? Не спорю, что «Джессамина Виламар», если захочет, может показаться обворожительной и милой — ну и что с того? В действительности эта девушка приторна, злоблива и пуста. Скажите, миссис Лайтер, разве может человек так сильно изменить свой характер и уж тем более внешность?

Алина машинально покачала головой. Она подумала, что всё это подозрительно напоминает сон. Ведь не мог же, в конце концов, городской представитель говорить всё это на самом деле? Или, может быть, она что-то не так поняла? Но Эштон прямо намекал на то, что Джессамина Виламар была, мало того, что лицемерна и испорчена, так ещё и притворялась другим человеком. Непостижимо. Эта милая, улыбчивая молодая особа никак не могла быть настолько плохой — пусть даже по неизвестной причине будущий муж и хотел обвинить её во всех смертных грехах.

Но если всё же на секунду предположить, что его слова действительно были правдой, то, что же в таком случае произошло с настоящей Джессаминой Рейвен Виламар? Счастлива ли она? Жива ли?

С другой стороны, что если эта девушка вообще никогда не существовала в реальном мире? «Кто вы теперь такая на самом деле? Вы никогда не задумывались о том, что гордой, молчаливой, застенчивой идеалистки R больше не существует? О, простите, вы, наверняка, даже не догадываетесь о том, что я имею в виду. Тем не менее не удивляйтесь, если окажется, что вы не более чем выдумка. Поломанная кукла. Говорят, что мы существуем до тех пор, пока те, кто нам дороги, помнят о нас. К сожалению, в вашем случае, было бы глупо на это надеяться».

Алина, сама не зная почему, резко побледнела, вспомнив предсмертные слова Джанет Блейн. На что они все намекали? Впрочем, она тут же отогнала от себя эти навязчивые мысли: признаться, ей нисколько не хотелось об этом думать. В конце концов, всё это не имело к ней совершенно никакого отношения. Со дня её приезда в Туманный Утёс произошло столько странного и необъяснимого, что девушке казалось, будто она уже потеряла всякую способность удивляться.

— Я знаю, что в глубине души вы со мной полностью согласны, — мягко проговорил Эштон Блад и, криво усмехнувшись, посмотрел на неё с каким-то затаённым лукавством: — Раньше моя невеста любила три вещи: чёрный цвет, «Ворона» и «Портрет Дориана Грея». И знаете что? Сегодняшняя Джессамина Виламар буквально ненавидит всё это. Если бы она так не страшилась мнения света, то, пожалуй, даже на похороны приходила бы в белом платье.

Алина, сама того не замечая, улыбнулась его шутке. Тем не менее что-то её тревожило: она не могла избавиться от мысли, что где-то уже слышала это высказывание — про цвет и книги.

— Лорд Блад, я, конечно, понимаю ваши сомнения, — осторожно начала девушка, тщательно подбирая слова. — Но… Простите за бестактность, но почему вы вообще решили поделиться всем этим со мной?

— Вы, правда, хотите знать ответ на этот вопрос? — уточнил барон, глядя на неё с хитрой улыбкой.

Алина кивнула, отчего-то смутившись.

— Возможно… — но вдруг он оборвал себя на полуслове и с недовольным видом посмотрел в сторону двери.

— Дорогие мои, признаюсь, я удивлена! — послышался низкий напевный голос Элизабет Валлоу — объёмистые юбки зашуршали в такт её шагов. — За ужином редко услышишь, чтобы вы перекинулись хотя бы словом — а теперь разговариваете прямо как любящие супруги. Как же я рада…

Алина резко обернулась — и когда графиня разглядела её лицо, освещённое тусклым светом раннего утра, то тут же поняла свою ошибку. Обе дамы почувствовали страшную неловкость. Что же до барона, то он постарался придать своему лицу безразличное выражение и вежливо притворился, будто не слышал её слов.

— О, миссис Лайтер, простите! — сконфуженно воскликнула хозяйка особняка, но спустя мгновение её прекрасное лицо вновь приобрело знакомое любезное выражение: — Я приняла вас за свою дочь — не зря говорят, что вы с Джесси чем-то похожи. Правда, она крайне редко заходит в библиотеку… Но, надеюсь, вы не сердитесь на меня?

Алина заверила её, что всё в полном порядке: признаться, ей хотелось поскорее загладить эту неприятную сцену. Леди Валлоу одарила её материнской улыбкой, и некоторое время они все вместе вели непринуждённый светский разговор — правда, говорила в основном одна графиня: молодые люди предпочитали молчать или отделываться односложными фразами. Как бы то ни было, девушка чувствовала, что больше не в силах оставаться в этой комнате. Сославшись на сильную головную боль, она извинилась и, неловко поднявшись с кресла, направилась в сторону двери. Алина готова была поклясться, что две пары проницательных глаз провожали её до тех пор, пока она не скрылась в коридоре.

Оказавшись в гостевой спальне, она тихо прикрыла за собой дверь и устало опустилась на деревянный пол. В комнате царил ночной полумрак: слабые солнечные лучи ещё не могли пробиться сквозь тяжёлые шторы, и только из-под двери лилась едва заметная полоска тусклого, призрачного света. Девушку трясло от холода, но она не обращала на это никакого внимания. У неё на редкость ничего не болело, но ей почему-то казалось, что к горлу поднимаются удушающие рыдания — мгновение и она захлебнётся потоком слёз и уже больше никогда не сможет остановиться.

Признаться, девушка не понимала причины, по которой ей неожиданно стало так горько. В самом деле, это была, пожалуй, лишь обыкновенная истерика, вызванная тревогой и переутомлением. По правде сказать, у неё не было совершенно никакого повода чувствовать себя такой несчастной и разбитой. Впрочем, холодный рассудок доказывал одно, а упрямые эмоции утверждали обратное — и, в конце концов, им всё же удалось взять над ней вверх.

Но когда она закрыла лицо руками и уже была готова предаться беспросветному отчаянию, то вдруг поняла, что ничего нет. Внутри была лишь чёрная, затягивающая пустота. Дыхание замерло и сделалось едва слышным. Она потрогала пульс — и ей показалось, что он тоже исчез. Осталась лишь шарнирная кукла. Бесконечный кошмар. Навязчивая фантазия.

Стань, как Лигейя.

Пожалуй, именно эта пустая оболочка, в которую превратилось её тело, и была Алиной Лайтер.

Тупая, неотвязная, непрерывная боль в душе — только сейчас девушка поняла, что она была с ней всегда. Конечно, в её жизни бывали моменты, когда с ней случалось что-то хорошее и осмысленное, но неиссякаемый источник горестей рано или поздно всё равно давал о себе знать.

Говорят, что апатия — это своего рода бегство от реальности. Алина Лайтер была не способна ни чувствовать, ни смеяться, ни плакать, ни уж тем более страдать. Внезапно ей стало жаль — не себя, вовсе нет: ведь у неё не было ни малейшей причины проявлять сочувствие к самой себе. Она была свободна и счастлива — и могла бы стать, кем угодно, стоило ей только захотеть.

Но та — другая — была по-настоящему сломлена и несчастна. Она, точно птица в позолоченной клетке, стремилась вырваться на волю, но никак не могла. Не потому что не хотела, а, скорее, по той причине, что слишком привыкла к своей маленькой, правильной и уютной тюрьме.

Внезапно она засмеялась тихим, почти неслышным смехом, который отдавал лёгкой истерикой. Она готова была пожалеть девушку, которой сама же становилась во снах и фантазиях. Кем, возможно, она и являлась на самом деле. Или хотела быть.