Блуждающий костер

— Те, что сидели по другую сторону — это были… мы с тобой.

— Мы? С тобой?! Но как…

Димыч закончил размазывать грязь по стеклам и водрузил очки на нос. Потом, подойдя боком на лыжах, положил руку ей на плечо. От костра донеслись смешки, но он не обратил внимания.

— Да. Женя, успокойся. Да, мы только что видели призрак нашего лагеря, и всех наших там видели, и нас с тобой — тоже. Это были… наши двойники. Нет, не спрашивай! Я не знаю, как это возможно. Может, тут какие-то подземные газы выделяются, и от них получаются галлюцинации… Не знаю. Главное, что они уже исчезли, ты видишь? — Он, пытаясь улыбнуться, указал в темную чащу. Рука дрожала. — Я думал, только в пустыне миражи бывают, а оказывается — на севере тоже.

— Мираж? — Женя посмотрела в темноту, желая удостовериться, что кошмар и впрямь пропал. — Но почему только мы его видели? И почему слышали только мы? Почему наши не…

— Эй, голубки, вы бы хоть в сторонку отошли миловаться-то! — крикнул Володя. — Если что, вас из-за елки видно.

— Да вы лыжи-то снимите! А то ведь неудобно, ха-ха.

Димыч помолчал.

— Н-не знаю, почему… Хотя погоди!

Не слушая Володю, словно тот вместе с товарищами тоже был миражем, Димыч отпустил Женю и медленно шагнул назад — туда, откуда был виден второй костер.

— Не ходи! — зашептала Женя.

— В том-то и дело. Я хочу проверить… Иди сюда!

С трудом передвигая непослушные ноги, она перешла к Димычу и снова схватилась за него. Димыч посветил фонарем по снегу.

— Видишь, где мы стояли? Примерно тут.

— Ага, вижу… Но я туда не пойду!

— А костер был во-от там.

— Там сейчас ничего нет.

— Правильно. А если мы снова встанем на то место? И точно так же развернемся?

Женя молча замотала головой, но Димыч настойчиво тянул ее за собой. Как она не упиралась, ей все же пришлось передвинуть лыжи. Потом еще немного. И тут перед ними возник костер. Это произошло так быстро, точно в кино сменился кадр. Была чернота — стала картинка. Она была такой же, как минуту назад, словно они никуда не уходили: вторая группа все так же сидела тесным кружком и громко распевала под гитару. Вот второй Генка, вот Данила, вот Володя. Звуки песни включились мгновенно, заполнив собой лес. Казалось невероятным, что около первого костра их не слышат. Более того — Женя прислушалась — здесь, в зоне второго, не было слышно первого! Как будто они стояли на границе, которую не мог преодолеть звук. … А вдруг, если они останутся здесь подольше, то не смогут вернуться к своим?! Подумав так, она тут же рванулась назад. Но Димыч удержал ее.

— Тише, они услышат нас! — От страха она не узнала собственного голоса.

— Нет. Не увидят и не услышат. Это же видение.

— Точно видение?.. Ты уверен? — Женя с трудом соображала. — Значит, можно просто подойти и пройти сквозь них, и ничего не будет?

— Гм… Теоретически можно. Но как-то не хочется. А вдруг я все-таки не прав…

Женя посмотрела на первый костер. Да нет же, он явно отодвинулся, стал меньше и слабее. Здесь точно граница! Настоящие Володя, Петя и Данила будто бы потускнели и отъехали во тьму. А мираж, наоборот, был ярким и громким, словно пытался переспорить реальность. Теперь здесь пели «Держись моя столица, зеленый океан» [2]. Второй Володя, зажмурившись, вдохновенно бил по струнам. Вдруг позади костра мелькнула тень: кто-то, сидевший в дальнем углу, поднялся на ноги.

— Дим…

Она не успела выговорить, как все пропало: это Димыч сгреб ее в охапку и оттащил назад. Снова воцарилась тишина. Костер погас.

— Ты видел?!

В вышине на морозе потрескивала ветка. Издалека доносились разговоры группы — теперь уже настоящей.

— Да, видел. Те, что сидели в дальнем углу — это были наши с тобой двойники. Мы их чуть не увидели.

— Мы не должны их видеть! Это — самое страшное!

Женя, которая прошла через все уровни страха, почему-то была уверена, что увидеть саму себя — это предел, который ей нельзя пересекать. Иначе — смерть.

— Не должны. И они, — Димыч мотнул головой в сторону настоящего костра, — не должны.

Женя тоже посмотрела туда: их костер снова приблизился.

— А ты заметил, что когда мы были там, наш костер как бы уходил? Как будто еще чуть-чуть — и совсем исчезнет.

— Да. Я думаю, тут какая-то особая зона. Пространство искривляется, или… Не знаю, как это объяснить. Такой пространственный мешок. И вход в него — вот именно там, где мы стояли, за елкой.

— Точно, искривленное… Как кривое зеркало. — Она задумалась. — Вроде бы отражает, все как есть — лагерь, людей — а все-таки по-другому.

— Ну да. У этих, у призраков, все друг друга любят. А у нас никто даром друг другу не нужен.

— Выходит, в этом зеркале мир лучше, чем на самом деле?

Димыч пожал плечами.

— Значит, нам не нужно их бояться?

— На всякий случай лучше бояться.

— …Эй, вы спать сегодня собираетесь? — позвал Володя.

С трудом, как через преграду, его голос достиг слуха стоящих под елкой. Еще раз, словно на прощанье, они посмотрели в темноту — там было все так же пусто — и развернулись к своему лагерю. У костра остались только Володя с Петей; остальные уже перебрались в шатер. Володя застегивал пуховку и осматривался. У Жени заколотилось сердце: она догадалась, что он собрается сходить «до ветру». Наиболее предпочтительной тропой в лес была как раз та, где они стояли. А дальше — ель, а за ней…

— Димка! — она потянула Димыча за рукав. — Он же сейчас увидит этих!

— …Ребят, вы чего стоите, как статуи? Не окоченели еще? — спросил Володя, поднявшись.

Недолго думая, Димыч растопырил руки, словно собирался обхватить целый сугроб, и неловко обнял Женю. От неожиданности она больно ткнулась носом в металлическую заклепку на его груди. Она хотела было спросить, зачем это, но тут же поняла: Димычу пришло в голову изобразить влюбленных, чтобы отвадить Володю от похода в запретную сторону.

— Ну, блин, голубки! Хоть бы постеснялись, — недовольно пробормотал руководитель. Но делать было нечего, и он зашагал в противоположном направлении.

Петя тоже поднялся. Поглядев на «голубков», он выразительно вздохнул и направился к шатру. Димыч, продолжая стискивать Женю в объятиях, тайком не сводил с него глаз. Лишь когда петин зад скрылся в складках входа, он расцепил руки.

— Знаешь, что? Навалим-ка веток, чтобы здесь никому ходить не хотелось.

Неловко ступая на лыжах (он так и не догадался их снять), Димыч подобрался к куче хвороста, который сам же нарубил, и отгреб половину. Откинувшись назад от тяжести, роняя по пути ветки, он перенес кучу поближе к ели и вывалил на снег.

— Все. Теперь они туда не пойдут.

Женя, не отрываясь, смотрела на ветки и на Димыча, а потом встрепенулась: ей пришла в голову новая мысль.

— Ты говоришь, что это мираж… Но вот другие — Яна, например — они в этот мираж входили и выходили. Как же так?

— А кто его знает? — Димыч взбивал руками кучу, чтобы она казалось непролазной. — Может, они и не входили, а нам все привиделось.

— И Яна привиделась?

— Ну, нет. — Димыч запутался. — Она, думаю, видела то же, что и мы. Потому и стояла обалдевшая. А потом она вошла в зону миража, и нам привиделось, что она с ними общается… Но этого всего уже не было. Да, вот, точно! — Он обрадовался внезапному открытию. — Знаешь, почему они все не помнят, что видели? Да потому что подходили слишком близко!

— К костру?

— К тому месту. Костра же никакого нет. Но там, определенно, что-то такое выходит на поверхность. Газы всякие ядовитые, миазмы… Так вот, те, кто слишком близко подошел к источнику этой дряни — им так в голову шибает, что вообще память отключается. Как, знаешь, красный лучик в «Людях в черном»!

Он просиял. Хаос наконец-то сложился в понятную схему.

— А мы, получается, помним потому, что не подходили близко к источнику?

— Именно так!

Женя отодвинулась подальше от ели.

— Так выходит, тут везде эта… патогенная зона? По всему нашему маршруту?

— Получается, так.

— Но ведь раньше никто о таком не говорил. Ну, кто тут ходил раньше. Не писали нигде…

Она запнулась, поняв, что димычева концепция вполне объясняет заговор молчания: все туристы, проходившие этим маршрутом, попадали в зону действия «миазмов» и забывали все, что видели. Конечно, он прав! Слава Богу, наконец-то все стало ясно.

— Может, им тоже память поотшибало. Не все же такие пугливые, как мы с тобой. Небось, они сразу перли к костру, ну и забывали все напрочь. Вот и некому было рассказывать. — Димыч усмехнулся. — А может, знаешь, это и началось-то недавно. Типа сейсмическая активность, вулкан какой-то древний проснулся. Как на Камчатке бывает. Ну и полезли… газы из центра Земли.

— А почему именно к костру?

— То есть — почему?

— Почему они — то есть те, кто здесь был до нас — видели именно костер? Может, у них были другие видения?

— Может, и другие. Да какая разница! Может, они видели слона, или собственную маму. В любом случае, они тут же все забывали.

— А почему мы видим именно костер? — не унималась Женя. — Причем каждую ночь — один и тот же? И еще — почему у нас с тобой обоих — одинаковый мираж? Так ведь быть не должно?

Димыч нахмурился. Он почти успокоился, найдя разгадку, но Женя на беду раздула угольки сомнений. Надо было думать заново.

— Гм, почему костер? Ну, потому что мы и так постоянно видим в походе костры. И вечерний костер с людьми, сидящими вокруг — это наше самое сильное впечатление. Это тепло, это спасение, это символ всевозможных благ. …А знаешь, что? Помнишь, мы с тобой говорили про зеркало? Что, если эти испарения… газы… они особенные? Предположим, они создают такую зону, которая действительно отражает реальность. Возникает копия предмета, который есть на самом деле. У нас в лагере есть костер — и эта зона воспроизводит точно такой же, с такими же людьми. А дальше наше воображение наделяет их теми свойствами, которые мы хотим видеть. И вот результат — мы видим добрых любящих товарищей. А на самом деле…

— Погоди. — Женя честно следовала за ходом его рассуждений, но в одном месте споткнулась. — Эти газы, то есть зеркало… Зеркало из газов… Помнишь, когда мираж видел Данила? Тогда настоящего костра уже не было, он потух. А призрачный, в березняке — был. Как же зеркало могло отражать то, чего не было?

— Э-э, это ведь все-таки не совсем зеркало. Может, оно воспроизводит реальность с отставанием? — Он понял, что опять зарывается в дебри допущений, и решил остановиться. — Короче, мы не знаем его природы, и никогда, думаю, не узнаем. Слава Богу, мы скоро отсюда уйдем. И все закончится.

— Слушай, а мы расскажем об этом другим, когда вернемся? Ведь эти испарения… это же опасно! — Женя тоже было обрадовалась, что тайна обрела разумное объяснение, но на смену мистическому страху пришел рациональный. — Представляешь, за нами сюда придут другие группы, и что же? Ведь если у них вовремя память не отобьет, они же помрут от страху. А если отобьет, то кто знает, не вредят ли эти газы здоровью? Вот даже мы с тобой сейчас…

— Знаешь, давай об этом потом подумаем. Когда отсюда выберемся. — Димыч не хотел тратить силы на страхи за судьбу будущих туристов. Он наслаждался наконец-то обретенным равновесием, и желал продлить его подольше. — Вот выйдем в цивилизацию, тогда и будем решать. И потом, подумай — а кто нам поверит? Вот наши-то — они разве нам сильно верили? Да они через час забывали даже разговор-о-разговоре-о-костре! — Он задумался, вспомнив, что надо объяснить еще одну странность в поведении товарищей. — Кстати, это, наверное, тоже следствие газов. Небось, это был для них такой стресс, что потом все, связанное с этим миражем — даже вопросы о нем — тоже автоматически из сознания убирается. Инстинкт самосохранения, понимаешь!