Блуждающий костер

Тьма

После ужина Женя с радостью бы немедленно завернулась в спальник и легла (благо, мыть котлы сегодня полагалось не ей), но предстояло преодолеть еще одно маленькое препятствие — впрочем, в сравнении с предыдущими это было ничто. Однако же, не сделай она этого, наслаждение вечера было бы отравлено. А главное, рано или поздно ей все равно предстояло на это решиться, Короче, надо было встать, накинуть пуховку (шатер уже так нагрелся, что она сидела в одной кофте) и выйти перед сном по нужде. Половина товарищей уже сходили «в открытый космос» за той же надобностью, и теперь заслуженно нежились в теплых покровах. Женя же оттягивала мучительную минуту до конца — отчасти для того, чтобы собрать в мочевом пузыре максимум влаги, и дабы не пришлось к большой досаде вставать после еще раз; а отчасти оттого, что она боялась темноты. После того, как все товарищи перешли в шатер, пространство, защищенное от лесного мрака их храбростью (точнее, их неведением страха) сузилось до его пределов. Если прежде, в виду мелькавших фонариков, Женя спокойно отходила из зоны лагеря метров на десять-пятнадцать (ну, положим, не спокойно, но все же отходила), то теперь она изумлялась и завидовала себе давешней. Уйти во тьму, потерять связь со спасительным шатром теперь казалось немыслимым. Ночь и холод, прежде отогнанные туристами за дальние ели, вернулись и обступили шатер. Лагерь принадлежал им, да еще тому неведомому, что приходило вместе с ними. «Как они все не боятся? Как могут спокойно болтать, смеяться, а главное — безо всякой задней мысли уходить чуть ли не самую чащу? — думала она. — Ну, мужики-то понятно, а ведь и девчонки тоже как будто ничего не замечают». Женя, хотя и понимала, что сама придумывает себе страхи, справиться с собой не могла. Днем от холода тряслось ее тело, а вечером и ночью в обогретом теле содрогалась душа. И ведь она знала, что утром с первыми лучами солнца морок развеется, и страшные, похожие на мертвых великанов ели весело заиграют искорками снега на могучих лапах, сейчас она была не в силах прогнать ужас перед ночным лесом. Потому что утром — да, ничего не будет, но сейчас, когда мир поглотила тьма, она верила и, больше того, знала, что в лесу что-то есть. Это что-то не имело формы и очертаний. У него даже не было каких-то специфических намерений относительно Жени — ну, например, схватить и съесть ее, как в фильмах-хоррорах, которых она до жути боялась. Это нечто просто было, и уже само его существование настолько противоречило человеческой, а в особенности ее, жениной, жизни, что одно соприкосновение с ним могло запросто ее уничтожить. Женя давно смирилась с тем, что она трусиха, и перестала страдать от стыда. Пусть другие ничего не видят и не понимают, но она, которой по несчастью это понимание дано, будет делать все, чтобы защитить себя. Поэтому, презрев всякое стеснение, она не уходила по нужде далеко, а присаживалась метрах в трех от стенки шатра, чтобы, сделав дело, тут же, не успев натянуть штанов, опрометью кинуться назад и вкатиться под его спасительные своды, будто бы кто-то тянул ее наружу, а она сопротивлялась. Только так можно было удержать невидимую нить, что крепила ее к миру живых, и не дать мраку, обступившему хрупкий матерчатый домик со всех сторон, всосать ее в себя. Если бы она осмелилась представить, что именно сделает мрак, если она окажется в его власти (хотя она старалась об этом не думать), то глагол «всасывать» подходил лучше всего. Да, именно так — он всосет ее, всосет без остатка. Она исчезнет и для себя, и для всех остальных, оставив вместо себя один вечный ужас. Женя ежилась при мысли об этом, и радовалась, что соприкосновение с тьмой (когда она все-таки заставит себя отправиться в туалет) будет коротким.

Но хуже всего было то, что толстокожие ее товарищи принялись подливать масла в огонь. Володя, наевшись и побренчав перед сном на гитаре походных песенок, некстати наткнулся на тему лесных страшилок. А заметив благодарную реакцию публики, еще больше воодушевился.

— …Короче, так до сих пор никто и не знает, что они там увидели. Или услышали, или почувствовали, — говорил он загробным шепотом, обводя взглядом свою притихшую паству. — Но факт в том, что все вдруг внезапно встали — неодетые, в чем были — каждый схватил нож, и…

— Зарезали друг друга? — пискнула Яна. Она попыталась усмехнуться, но у нее не вышло.

— Не-ет… — Володя сделал паузу, наслаждаясь произведенным эффектом. — Они разрезали каждый свою стенку шатра, и выползли в разные стороны. И так ползли, пока не замерзли. Их так и нашли — лежат себе, как лучи у звезды, метрах в пятидесяти от шатра. Синие, окоченевшие. А глаза — открытые, и в глазах — ужас. И у каждого в вытянутой руке — нож!

— Брр… И обязательно такое на ночь рассказывать? — поежилась Катя. Она ни на секунду не поверила в реальность этой истории, но все равно было как-то не по себе.

— Блин, это ж история про перевал Дятлова! Только все перепутано. Они не в разные стороны пошли, а в одну. Вниз, к лесу. И шатер их лавиной завалило. Там все банально было. — Димыч поднял голову, блеснув стеклами очков. Он зашивал рукавицу, и не стал бы отвлекаться на всякие глупости, но Володя уже слишком погрешил против здравого смысла.

— Какой там Дятлова! Про Дятлова я все знаю. И не лавина там была, а зэки беглые их зарезали, — обиделся Володя. — А это — другое. Это ж даже не на Урале, а на Кольском было. И никто особенно не афишировал, потому что… сверхсекретное оружие там испытывали! Психотропное. Может, звук какой-то был, на особой частоте, от которой в мозгу галлюцинации бывают. Короче, у них паника началась. Не соображали, что делают…

Димыч выразительно вздохнул, как вздыхал обыкновенно на непроходимую тупость женской части группы. Руководителя он уважал, и потому был весьма удивлен, услышав от него столь низкопробные рассуждения. «Что делать — Вован практик, а не теоретик», — заключил Димыч и снова склонился над руковицей.

— А вот почему они именно в разные стороны от центра пошли? — спросил Петя. — Получается, что источник страха был в центре шатра!

Все невольно посмотрели в середину шатра, где в этот момент стоял, согнувшись, Данила — он развешивал на сучках фикуса отсыревшие носки. Секунда — и все разразились смехом.

— У нас из центра шатра может быть не психотропная атака, а разве что газовая, — отсмеявшись, сказал Генка.

И правда — увешанный снизу до верху носками, ботинками, шапками и варежками фикус походил на новогоднюю елку. Потные испарения от сырых вещей клубились под потолком вперемешку с чадом от печки, и фонарь светил из-под конька мутным глазом. Правда, почувствовать вонь от носков мог бы разве только очень взыскательный нос: все запахи в шатре перемешались. А Жене они и вовсе казались приятными, потому что символизировали тепло и уют — в противовес морозу и страху улицы. «Это ж надо быть таким нечувствительным к холоду, чтобы обращать внимание на вонь! — с завистью думала она. — Меня вот хоть всю обложите грязными носками — я буду только рада, потому что тепло». Правда, по прошлому походу она помнила, что после попадания в теплое сухое помещение — поезда или вокзала — приоритеты у туристов сразу смещаются. Как только проблема холода и сырости отступает, нос сразу ощущает неприятные запахи, и телу остро хочется помыться и одеться в чистое. Но сейчас эта перспектива казалась такой же туманной, как — иногда ей приходила в голову эта мысль — само существование где-то там, далеко, городов, поездов, дорог и прочего цивилизованного мира. Сейчас она была во власти леса, и было совсем неочевидно, что она сумеет отсюда выбраться. Это было неразумно, но сердце все равно сомневалось. Вот потому-то и нельзя уходить далеко от шатра. Эх, а выйти все-таки придется… Проклятый мочевой пузырь!

… — А может, они там что-то увидели… Например, ведьму! — не унимался Петя.

— Ага… У-у-у! — Данила выпучил глаза и растопырил пальцы.

Артистичность не была ему свойственна, поэтому публика рассмеялась, но не испугалась. Но у Жени, которой было довольно любого повода, чтобы раздуть огонь страха, по спине пробежал холодок.

«А что, если правда… Что, если действительно… Данила, у которого даже воображение-то, наверное, отсутствует, вдруг окажется существом из потустороннего мира? Почему бы и нет?» Она понимала, что невольно реализует самый дешевый сюжетный ход мистической литературы, когда зло отыскивается в наименее подходящих для этого персонажах — детях-ангелочках, старушках-одуванчиках и тому подобных. А главное — она нарочно будоражит свой страх, чтобы испытать мазохистское удовольствие. Да-да, все тут ясно, можно не объяснять. Но… если она все понимает, почему же страх не уходит?

— Ребят, а давайте об этом не будем, а? — жалобно улыбнулась она. — Мне ж еще ночью дежурить. А я впечатлительная…

Но лишенные воображения товарищи, как водится, не увидели за ее улыбкой крика души, и довольно расхохотались. Особенно Володя, который радовался благодарной аудитории. Даже Димыч, погруженный в шитье, поднял стекла очков и отрывисто каркнул — это у него означало усмешку.

— Бедная Женечка! Она теперь, наверное, до утра не уснет.

— Какие мы все-таки сволочи — запугали на ночь глядя юное создание!

— Данил Егорыч, прячься живо в спальник! Женька тебя боится.

Нащупав родник эмоций, которых в походе остро не хватало, товарищи спешили испить из него.

— Ты чё, реально боишься, а-ха-ха? — Катя ради такого случая перелезла на другую сторону баррикад.

— Не волнуйся, Женечка, ведьм не существует! — подал голос уже лежащий в спальнике Генка. Все удивленно посмотрели на него: зачем было перекрывать ценный источник? Но по хитрому блеску генкиных глаз сразу догадались — не все так просто! И Генка не подкачал. — Никаких ведьм здесь нет. Здесь только нявки встречаются. — Он притворно зевнул.

— Какие нявки?

Возникла тишина. Слушатели ждали, какой сюрприз приготовит Генка.

— Да ты чё, правда не знаешь? Я думал, все про них знают.

Женя понимала, что ее ждет наивная, не стоящая выеденного яйца хитрость, и все же сердце против воли леденело от ужаса.

— А, нявки! Ну конечно. — Володя решил подхватить игру: его лицо приняло деланно-скучное выражение.

— Это даже ребенок знает, — поддакнула Катя.

Женя умоляюще переводила взгляд с одного на другого, ожидая, что маски притворства вот-вот прорвутся дружным смехом, но они держались крепко.

— Р-ребят, ну что вы несете… Перестаньте уже!

— Да ничего мы не несем. И ничего тут страшного нет. Когда поодиночке, нявки вообще неопасные. Они ж маленькие.

— Вот таку-усенькие!

— Только глазки, бывает, горят в темноте.

— Но они ж близко не подходят.

— Не подходят, если их мало. Но бывает иногда, что побольше собираются.

— Угу, они ж почкованием размножаются…

— Ага! Бывает, что весь лес — в их глазах! — вытаращив собственные глаза, утробным шепотом вторил Петя.

— Гм, не совсем. — Генка нахмурился оттого, что его задумку неверно поняли, и незаметно сделал Пете знак. — Вообще-то, когда их много становится, они под снег прячутся. И под снегом передвигаются. Быстро-быстро…