Блуждающий костер

Она надеялась дотянуть до пробуждения следующего дежурного, смениться и лишь потом пойти в лес, чтобы его бодрствующее сознание защитило ее. Но наблюдения за предательским комком показывали, что он потребует выхода наружу в самое ближайшее время. «Что ж, делать нечего. Значит, сейчас!» Она посветила фонариком на экран электронных часов. До конца дежурства оставалось пятнадцать минут. В общем-то, это было удобно: она как раз успевала сделать свои дела, вернуться, и после уж честно будить Катю и ложиться спать. Программа на будущее — самая радужная. Надо лишь преодолеть маленькое препятствие. Да оно и не препятствие вовсе. Так, чушь и глупость. Она уже знает, как с этим быть.

Женя обула бахилы, закинула в печь еще пару поленьев — впрок, хотя и надеялась, что ей не придется долго отсутствовать. Потом развязала узел входной трубы, распустила кулиску и, раздвинув ткань пошире, выставила на уличный снег сначала одну, а затем и вторую ногу. Выбравшись, она хотела затянуть вход, но подумала и решила оставить так. Авось, печка греет хорошо, и спящие не успеют почувствовать сквозняка. А ей, понятно, так будет спокойнее — путь в спасительный шатер открыт. «Но это, естественно, лишь ритуалы, которые помогают мне почувствовать уверенность, — рассуждала она, шагая по вытоптанной тропинке мимо горящего костра (ого, какие дрова сегодня хорошие! До сих пор не погас). — На самом деле мой разум совершенно спокоен. Он знает, что все эти страхи — лишь игра, которым воображение себя развлекает. Но, когда дело доходит до удовлетворения серьезных потребностей тела — вот, например, как сейчас, когда мне о-очень нужно сходить «по большому» — он смахивает эту шелуху, как пепел от костра». Свет фонарика упал на желтоватое пятнышко на снегу — это был след от предыдущего выхода Жени, «по маленькому». Вспомнив, как ворчал Димыч перед сном, она поспешно закопала его носком бахила. И тут же обрадовалась: раз она озабочена такими мелочами — значит, шелуха и впрямь разлетелась. «И ведь правда — ничего же такого нет! Вот я иду, иду, и совершенно не чувствую никакой тревоги. Вот «пилорама», где парни разделывали дрова. Все утыкано следами ног и усеяно опилками. Лес освоен людьми, а значит, здесь больше нет места страху. Вся штука — только в отсутствии фотонов света. Сейчас их нет, а завтра утром будут. Но пространство-то от этого не поменяется, верно?» Женя чувствовала, что надо все время говорить, пусть и про себя. Человеческая речь, пусть даже звучащая у нее в голове, отгоняла прочь все нечеловеческое. Если подумать, то в мире почти не осталось укромного уголка, где природа может спастись от двуногих, пустилась она в философские размышления. Человек подчинил себе все, проник в самые заповедные края. Это, вообще-то, очень печально. Так может, надо дать природе возможность высказать себя хотя бы тоненьким писком этого первобытного — даже не страха, а так, декоративного страшка — и тем уважить умирающего? Нет, пожалуйста, я не против. Я должна тебя бояться? У-у-у, я очень боюсь. Я просто в панике. Ты довольна, природа? Ну вот и хорошо, и живи спокойно. Отдыхай, пока очередные толпы двуногих не пришли сюда, чтобы уничтожить тебя…

После пилорамы следов не было, и Жене пришлось тропить самой, погружаясь по колено в плотную, подмерзшую за вечер снежную толщу. Она подумала было присесть прямо тут, но решила, что наличие тропы может соблазнить и других выбрать это место своим туалетом. И, хотя на последствиях оного не будет написано, что они принадлежат именно Жене, одно воспоминание о брезгливом димычевом лице заставило ее продолжить путь. Еще наткнется, еще скажет что-нибудь. Фонарь освещал пологий подъем наверх. Ну да, кажется, она еще при свете заметила, что за лагерем лежит длинный холм. На нем красиво кудрявились кроны сосен. Но сейчас она видела только шершавые стволы, искрившиеся заморозком в голубом электрическом луче. «Разве можно бояться того, что жалеешь? — продолжала витийствовать Женя. — А природа нынче достойна именно жалости. Ее вырубают, застраивают, отравляют. Она — как лежачий больной. Вот, например, эти сосны, — она обвела вокруг себя фонариком, по очереди осветив строй стволов, — разве можно их бояться, если они, по сути, уже не жильцы? Ну, понятно, не сейчас, но лет через пятьдесят-сто земля у человечества совсем закончится, и оно доберется со своими стройками и бензопилами даже сюда». Женя дошла до вершины холма и решила, что теперь уж точно можно остановиться: свой долг приличия она выполнила. Она потопталась, устраивая удобное гнездышко, чтобы присесть. Внизу среди деревьев мелькнуло оранжевое пятнышко костра. «Ну надо же, лагерь-то совсем рядом, рукой подать! А я-то боялась, ха-ха! — постаралась она рассмеяться. — Тут все близко, все — как на ладони. Все простое и понятное. Наверное, так же видят лес Димыч и Генка. Потому и не боятся ничего. Они знают, что все это — просто совокупность веток, палок и снега. Фу, даже обидно, никакой тебе романтики…» Дело, ради которого она сюда пришла, требовало известного сосредоточения. Но внутренний голос подсказывал Жене, что нельзя делать пауз в монологе. Сквозь них может пролезть нечто из темноты, в которое, как не храбрилась, Женя все-таки верила. «Ишь ты, как костер-то разгорелся, — удовлетворенно бормотала она. — Еще сильнее стал. Ага, ну и понятно, почему — ветер ведь поднялся». Действительно: над головой глухо, как далекий поезд, зашумели невидимые сосны. «Если так дальше пойдет, то утром костровому дежурному и огонь не надо будет разводить. На всем готовеньком кашу сварит. Халява!» Она невольно пыталась стилизовать манеру речи Димыча, Генки и Володи: казалось, что, притворившись ими, ей вернее удастся обмануть свой страх. «А что? Я — Димыч. Я думаю и чувствую, как он. И мне на все наплевать, кроме моих спортивных рекордов». Она старательно забросала отходы своей жизнедеятельности снегом — получился маленький белый холмик — и теперь с удовольствием протирала таким же снегом хорошо поработавший задний проход. Руки и попа коченели от холода, но Женя не чувствовала этого: борьба со страхом была важней. «Хотя нет. Димыч — урод. Лучше я буду Генкой. Красивый, сильный, умный, начитанный. И даже творческий человек. Пишет там что-то по военной истории… Все, решено — превращаюсь в Генку. Вот когда он увидит, что я — не хуже его, вот тогда пожалеет, что вовремя не обратил внимания…» Она натянула штаны, и даже позволила себе роскошь потратить несколько секунд, чтобы заправить в них кофту. Обычно она такого никогда не делала, а стремглав бежала назад к шатру, чтобы оправляться уже внутри. Но сейчас ей нужно было показать себе, что страх побежден. Она подчеркнуто небрежно, даже лениво занесла ногу, чтобы (не в коем случае не спеша) двинуться вниз к лагерю, как вдруг… нога застыла в воздухе, а голова удивленно завертелась по сторонам, щупая фонарем снег. Перед ней не было следов! При том, что костер приветливо мигал из-за темных стволов — лагерь определенно был там. «Тэк-с, странно, — пробормотала она, еще не сообразив, как следует отозваться на это странное обстоятельство — паникой или димычевой усмешкой. — Следы замести не могло: поземки нет. Лагерь — там. Откуда же я…» Она повернулась спиной к костру, и фонарь тут же осветил результаты ее пребывания — снеговой холмик, могилу ее ночных испражнений, вытоптанную ямку перед ним, а дальше — цепочку следов, спускавшихся с холма. «Ага, ну вот, хорошо… Слава тебе Господи… Но нет, погоди! Как же так? Если костер — там, — она специально повернулась, чтобы убедиться в этом, — то почему же следы ведут в противоположную сторону?» Жар прилил к телу; она мгновенно вспотела, несмотря на мороз. «А может, я просто не заметила, и сделала круг? Я ведь могу, у меня географический кретинизм». Избитое смешное словечко вернуло ей присутствие духа. «Ну конечно же, Боже мой, конечно! Наверняка я просто заложила петлю по этому холму, а сама и не заметила. Эх, далеко тебе, Женька, до Димыча!» Она обошла снежную кучку и нерешительно двинулась по следам, высоко поднимая ноги: они утопали глубже, чем в первый раз. Цепочка следов вела в темноту. Казалось, она сгущалась с каждым шагом. Пройдя метров десять, Женя убедилась, что никакой петли не предвидится: ровная нитка следов вела четко вниз, безо всяких поворотов. И это направление было абсолютно противоположным тому, где находился костер! Она остановилась и усилием воли приказала себе успокоиться. «Блин, ну ты чё? — она опять включила в себе грубоватого Димыча. — Испугалась, что ли? Да ты сама дура, закрутила следы, напетляла тут… Ну, понятно, обратно петлять неохота. Ну, уж если тебе так лениво — иди тогда напрямки к костру. Еще хорошо, что он горит. Скажи спасибо ветру!» Ей важно было уверить себя, что она вовсе не страшится идти по следам в холодную мглу; нет, ей просто лень делать лишний крюк. «Конечно, ты вот витала себе в облаках, думала о том, о сем, а сама незаметно петлю-то и заложила. Ну, срезай теперь по целине». Женя вернулась назад, к своему могильному холмику — слава Богу, хоть он был на месте — и, пыхтя, потропила по свежему снегу мигающему огоньку. «Знаешь, что — а ты выключи фонарик, — вдруг сказала она себе. — Снег-то светлый. Может, так скорее следы свои увидишь?» Непонятно было, отчего ей пришла в голову эта мысль; однако она послушно подняла руку в рукавице и нажала на кнопку налобного фонаря. Луч погас, воцарилась тьма. Стало тише, будто электрический свет привносил в пространство еще и звук. Лишь сосны по-прежнему шумели в вышине. Но здесь, среди стволов, ветер почти не ощущался. А вот огонь костра стал как будто ярче. Она уже почти спустилась с холма на его уровень; отсюда он казался высоким, чуть ли не по пояс. Таким он был вечером, когда Володя готовил ужин. Но ведь этого не может быть! — беззвучно воскликнула Женя. — Каким бы ни был ветер, он не мог раздуть такое пламя. В нем нет дров, и некому их подкладывать. А может… может кому-то не спится, или этот кто-то замерз, проснулся и вышел реанимировать костер? Боже, а вдруг печка в мое отсутствие погасла?» Страх неизвестного на миг смешался с привычным — стыдом за свои промахи и боязнью гнева товарищей. Но это был лишь миг: Женя вспомнила, что перед выходом нарочно набила печку дровами, и они сразу хорошо разгорелись; да и ходила-то она всего ничего. Нет, печка не могла погаснуть. Но, может, кто-то замерз и с печкой — тот же Димыч, например, он ведь всегда мерзнет — и вышел к костру. Нет, это какой-то абсурд. Уж явно на улице холоднее, чем внутри… Женя заметила, что по мере приближения к лагерю она непроизвольно замедляла шаги. Непонятно, почему, но она старалась идти как можно тише, ничего не задевая, и то и дело пряталась за стволами толстых деревьев. «Что со мной такое? Там же шатер, костер, ребята!» — растерянно спрашивала себя она. «А ты в этом уверена?» — прозвучал внутри ее голос сомнения. «Ну, конечно!..» — пробормотала она в ответ, однако почему-то тут же остановилась. До костра оставалось метров пятьдесят, не более. Хотя его наполовину скрывали заснеженные еловые кроны, было видно, какой он большой. Шатра видно не было — да и не могло быть, для этого нужно было подойти вплотную к поляне. Но Женя не в силах была идти дальше. Она встала за косматой елью и, выглядывая меж веток, неподвижно смотрела на ярко-оранжевые языки пламени. Она уверяла себя, что ищет свои потерянные следы: «Гм, все-таки интересно, где я могла проходить, когда шла в лес… И с какой стороны я теперь подошла к лагерю?»