Блуждающий костер

— Так и так плохо сплю. Ладно уж, подежурю.

— Ну, вот и славненько! Тогда, получается, первой — Яна, потом Женька, а потом ты. Или ты первым хочешь?

Первое дежурство было привилегией, так как позволяло быстро выполнить свой долг и спокойно спать до утра — что куда лучше, чем быть разбуженным среди ночи. Димыч подумал, прилично ли ему, как мужику, выпрашивать себе послаблений, и решил, что неприлично.

— Бли-ин… Черт с вами, буду третьим.

Он направился к «пилораме», чтобы не было соблазна передумать. Но Володя окликнул его.

— Слышь, ты там это… Если сильно мерзнешь, то можем тебя в середину переложить! Теплей будет.

Димыч задумчиво остановился. Кодекс чести героя требовал отказаться от сочувственной помощи, но мысль о том, что в своем недоспальнике ему предстоит по-настоящему холодная ночь, сковала готовые сорваться с языка возражения. Он молчал и ждал, что преподнесет ему судьба.

— У тебя ж не спальник, а тряпочка. А ты с краю лежишь. — Володя как будто только сейчас сообразил, что у Димыча тряпочка и что он лежит с краю.

— Э-э… Гм… Ну-у… — неопределенно замычал Димыч.

— И правда, ты ж не спишь почти. Я слышал, как ты всю ночь ворочался, — неожиданно пришел на помощь Генка.

— В конце концов, можно и спарку состегнуть, и вдвоем-втроем лечь, — предложила Яна.

Вообще-то она ни за что не стала бы заботиться о сохранности Димыча — тем более, что его самого чужая сохранность, как известно, меньше всего заботила, а непрошенное сочувствие он обычно холодно и резко пресекал, заставляя сочувствующего ощутить себя полным идиотом — но тут ее вмешательства требовал долг. В походе Яна исполняла должность доктора. Обычно ее обязанности сводились к выдаче по утрам витаминок, а по вечерам — пластыря для заклейки стертых пяток. Но сейчас, когда один из участников собирался в ближайшее время умереть от переохлаждения, она сочла нужным изречь формальный врачебный совет — который, она была уверена, Димыч не станет его исполнять. Однако пациент вместо обычной презрительной усмешки почему-то отмалчивался, словно ждал развития темы. Спарка, о которой шла речь, означала спальник на двоих или троих. В туристском обиходе существовали готовые спарки, обычно самодельные. Но володина группа предпочитала просто состегивать при необходимости одинарные спальники, чтобы иметь свободу маневра: если в шатре тепло, все наслаждаются комфортом поодиночке, если прохладно — то теснятся и конфузятся дуэтом. Особенностью импровизированной, состегнутой (а если «молнии» спальников не походили друг к другу, то наскоро сшитой) спарки было то, что ее внутренний объем оказывался гораздо больше, чем у готовой. Двоим в ней было слишком свободно, а значит — холодно. Приходилось залезать втроем, что еще более сковывало свободу движений. Особенно тому, кто оказывался в центре. Но сегодня, кажется, был как раз тот случай, когда можно было забыть об удобстве ради тепла. Услышав о спарке, Володя оживился.

— А что, может и впрямь?.. Димыч, а? Запихнем тебя под бочок… да вот хоть к девчонкам! — Володя оглянулся на девушек и выразительно хихикнул. Слово «девчонки» активировали в нем походного ловеласа — роль, вообще-то совершенно ему не свойственную. Но он искренне считал, что она входит в необходимый пакет хорошего руководителя, и честно ее исполнял. Девушкам в таких случаях надлежало изображать крайнее смущение от его плоских шуток и неуклюжих намеков; они тоже честно отрабатывали свою роль, зная, что так почему-то надо. — А-ха-ха, они тебя сра-азу согреют! Ну чё, девоньки, возьмете себе красивого молодца?

«Какого хрена?!» — воскликнула про себя Катя, снаружи кокетливо улыбаясь и опустив очи долу.

«Кто, бл…, меня за язык тянул?» — досадливо подумала Яна, тоже растягивая рот в улыбке.

Женя представила, как угловатый, вечно недовольный Димыч, сопя, залезает в спарку, где они с Катей (а может, с Яной) уже стыдливо вжались в стенки, растянув до предела ткань — лишь бы не соприкоснуться с его острыми локтями и твердыми, как камень, коленями, лишь бы не смутить его и от этого еще сильнее смутиться самим… Еще вчера эта картина вызвала бы в ней неприятные чувства. Но нынче так много других чувств отделяло ее беспечное вчера от неведомо-страшного сегодня, что, как не старалась, она не смогла отыскать в себе раздражения. Она лишь пожала плечами и пробормотала:

— Ну что ж, так и правда теплее будет, наверное…

Повернув голову, она посмотрела на покинутый перевал. Солнце почти село, и он уже перестал быть оранжево-стеклянным, а стал розово-фарфоровым, сдержанно мерцая на фоне загустевшего фиолетового неба. Со склона доносился далекий гул — ветер наверху крепчал. Иногда над седловиной взлетал прозрачный протуберанец метели, ложно казавшийся снизу маленьким и безобидным. Мужчины, с важным видом поглядывая на перевал, обменивались замечаниями, что, мол, вовремя они оттуда свалились. Женя же думала только об одном — надежно ли эта глянцевитая стена с крошечной выемкой-галочкой посередине защищает ее от того, что осталось по ту сторону? Иногда она представляла, как это нечто — в ее видениях оно не имело формы — скачет за группой в метельном тумане. Почему именно скачет? Наверное, потому, что единственными материальными свидетельствами его существования были глубокие следы ног в утреннем снегу. Жене виделось, как цепочка этих следов бежит через перевал, спеша к стоянке. А то, что их оставляло, имело ту же призрачную природу, что и поземка над перевалом. Только оно само было темнее — совсем как тень на дне следа, в который заглядывала Женя.

— Ну, если и дамы не против, то дело решенное! — ухмыльнулся Володя. — Осталось только выбрать двух счастливиц из трех. Главное — не передеритесь, девчонки. — Девчонки явно не собирались драться за Димыча, поэтому счастливиц пришлось назначать. — Как я понимаю, Женечка, ты готова… — Он подмигнул Жене, которая почти не слышала его — она не сводила глаз с горы. — А еще кто? Ян, может, ты? Ты худенькая — как раз втроем поместитесь…

— Э-э, я бы, если можно, предпочла остаться в своем спальнике! — поспешно заговорила Яна. — Нет, конечно, если других вариантов нет…

Яна была обладательницей новенького, чудовищно дорогого, толстого и вместе с тем невероятно легкого пухового спальника. Ни у кого в группе такого не было. Она вполне могла позволить себе брезговать согревающей теснотой спарки. Жестоко было заставлять аристократа сливаться с народом, пусть он и первый опрометчиво заговорил о народном благе. Володя понимающе вздохнул.

— Ну, тогда Катюшка! Вот и разобрались.

Во время этого диалога Димыч не произнес ни слова, всем видом изображая смиренную готовность принять любое решение руководителя. Но в душе он торжествовал: холодная смерть на сегодня отменялась, и заменялась теплым спокойным сном в течение всей ночи, чего у него не было уже трое суток. Это было сказочно. И получалось, что всему виной — отставание девушек на спуске. Конечно, он был далек от того, чтобы поблагодарить их, пусть даже в душе. Но в этот вечер он почти не ворчал. То ли он совестился перед своими невольными спасительницами, то ли предвкушение ночи сообщало благодушное настроение, но в этот вечер участницам шатровой команды ни разу не пришлось украдкой переглядываться и строить гримасы, изображая противного Димыча.

С наступлением темноты, словно осмелев без хозяйского глаза солнца, метель совсем разбушевалась. С невидимого перевала доносились рев и вой. Страшно было представить, что происходит наверху. И, хотя сюда снежные порывы долетали в разреженном виде, оставаться у костра никому не хотелось. Решение ужинать в шатре было принято само собой. Горячие котлы внесли внутрь, вход завязали, и праздник тепла начался. Ветер громко хлопал стенками, бесполезно грозя и пугая; его старания только усиливали в маленьком капроновом домике ощущение уюта. Володя сперва хотел провести «разбор полетов», пожурив провинившихся девчонок, но подумав, махнул рукой и велел верному Пете расчехлить гитару. Его музыкальные способности были более чем скромными: пел он сипло и почти без интонации, загрубевшие от мороза пальцы плохо попадали по струнам. Но душам слушателей, изголодавшимся по гармоническим звукам, его песни казались верхом совершенства, и они, не дыша, внимали каждой ноте. Парни сидели и лежали, задумчиво прозревая в бесхитростных туристских песенках то, чего там не было, а именно — обещание каждому стать героем; а девушки, разрумянившись и тихо улыбаясь, впервые за много дней почувствовали проблеск идеального похода, с добрыми и радушными спутниками, о котором они мечтали.

Перебрав свой незатейливый репертуар про снега, вершины и суровую мужскую дружбу, руководитель замолчал, пытаясь вспомнить еще что-нибудь. Данила в это время с самым серьезным видом разливал по кружкам вечерние двадцать грамм (смешанные с водой, они превращались в пятьдесят). Володя, которому давно хотелось выпить, решил, что ночевка у них сегодня по спортивным меркам — почти аварийная, а значит, разрешается принять согревающее «в чисто медицинских целях».

— Доктор у нас не против? — лукаво посмотрел он на Яну.

— А если и против, это что-то изменит, ха-ха? — хмыкнула она.

Кружек «под лекарство» подле Данилы стояло только шесть: Женя и Яна отказались.

— Молодцы, девчонки, нам больше достанется! — приговаривал Генка, плотоядно следя за тоненькой прозрачной струйкой, льющейся из пластиковой бутылочки.

Воздух был наполнен благодушием. Всем было хорошо, и никто ни на кого не обижался.

— А может, вы и от колбасы откажетесь, а? — в шутку, но с затаенной надеждой на серьез спросил Данила.

— Правильно, нечего на непьющих закусь переводить! — подхватил Генка.

— Но-но-но! В таком случае в следующий раз доктор добро не даст! — Яна разнежилась в непривычно теплой атмосфере, и осмелела.

— О, вспомнил! — Володя хлопнул ладонью по облупленной деке гитары, заклеенной по краю синей изолентой. — Попробую, только б слова не забыть.

Эта песня была незнакома Жене, и по всем статьям она была на порядок сильнее предыдущих. Речь в ней шла о странном глупом человеке, который вроде бы мечтает уехать путешествовать, но ему мешает безволие и боязнь изменить свою жизнь: «А я занят, я спецзаказом к земле прижат, и слоем пыли на чемодане мои намерения лежат». А может, и нет никакого спецзаказа, а просто «держит дома меня холера, а может, дело, а может, лень». В тексте были запоминающиеся обороты, типа «зеленый поезд виляет задом, а я с моста на него плюю» [1], и они были вправлены в интересную мелодию, но при этом песня оставляла впечатление безысходности, с которой герой не силах справиться. И хотя для сидящих в шатре эта проблема, вроде бы, не стояла: они между условным спецзаказом и условным поездом обычно выбирали последний (хотя бы потому, что спецзаказ никто и не предлагал), глаза слушателей подернулись легкой грустью. После завершающего аккорда повисло несколько секунд молчания — вернейший знак того, что песня задела за живое.

— Хорошо хоть, что у нас эта проблема не стоит! — выразил общее мнение Петя, шутливо оглядываясь на спартанскую обстановку.