Блуждающий костер

— Я вот таких людей никогда не понимала. Ну что это значит — не уметь сделать решительный шаг? Неужели лучше сидеть в городе, в этом болоте? Понятно же, что в походе во сто раз лучше, — сказала Яна.

— Там не про поход речь идет. Он же про чемодан поет. А какой чемодан в походе? — отозвался Данила, дожевывая печенье.

— Это вообще метафора. Мол, человек не способен меняться, и так киснет всю жизнь, — разъяснил через плечо Генка, полулежа в спальнике. Он светил фонарем в свою книжку. — На самом деле таких людей полно. Это типичный офисный планктон. Причем чемоданы у них как раз не пылятся. Это только в советское время вариантов не было — или в поход иди, или дома сиди. А сейчас-то они по всему свету разъезжают. И у них все хорошо — отели, пляжи, спа-салоны…

— Фу, бе-е! — Володя красноречиво выразил свое отношение к образу респектабельного туриста.

— Скука смертная! И как они это выдерживают? — поддакнул Петя. — Это ж все одинаковое, глянцевое, упакованное, как в супермаркете!

Критику консьюмеристского общества он считал долгом любого образованного человека.

— Ну почему одинаковое? Ты что, пробовал? — Генка насмешливо взглянул на него и, не получив ответа, продолжал: — Каждому — свое. Кто-то ловит кайф от походов, кто-то — от средневековых замков на Луаре, а кто-то — от коктейлей на пляже. Почему нет? Они ж тебе не мешают, верно?

— Коктейли, хе-хе?

— Они никому из нас не мешают, — вставил Димыч. — Но ценности нам эти непонятны, вот и все.

Он опять зашивал рукавицу — уже другую.

— Да самое обидное-то не это. Самое обидное то, что нормальные люди, походники, почему-то вот в таких вот в итоге и превращаются! — неожиданно горестно воскликнул Володя. — Вот взять хотя бы Сашку Петрова. В «пятерки» ведь ходил, в «шестерки»! В таких суровках бывал! А потом раз — и как отрезало. Теперь он такой чистенький, модный, передвигается только на машине и на самолете. Дайвинг, понимаешь, кайтинг, яхтинг… Тьфу. А ведь какой был мужик! Сколько вместе пройдено!

Он готов был прослезиться.

— А что такого? Небось, женился, а жена и говорит: хочу рестораны и все такое. А про горы твои и рюкзаки забудь. Вот и свернула мужика, — пустился в рассуждения Данила.

— Правильно, во всем женщины виноваты! — заржал Петя, покуда не знавший близко ни одной женщины.

— Причем тут женщины? — нахмурился Генка. Ему было досадно за вульгарную трактовку своих слов, и он снова оторвался от книги. — Человек ведь не стоит на месте, он развивается. На каком-то этапе ему интересно одно, потом — другое. Нельзя утверждать, что комфортный туризм — назовем его так — это обязательно регресс в сравнении с туризмом, так сказать, рюкзачным. Это просто некий иной мир, и у него своя ценность… — Он заметил, как высокопарно говорит, и улыбнулся, как бы извиняясь. — В общем, мне кажется, есть какая-то ограниченность в том, что мы не принимаем чужой образ жизни только потому, что он нам не нравится, — осторожно закончил он.

— Может, я и ограниченный, но мне не нравится, что нормальных походников становится все меньше! — обиженно сказал Володя. — А и те, что есть — такие распальцованные… У них все по-западному: денег куры не клюют, их на вертолетах забрасывают, на джипах подвозят, у них все снаряжение — гортексы-хренексы. Блин, один костюм стоит больше, чем вся наша снаряга. А двадцать лет назад ведь ничего такого не было! Ходили во всем самошивном, палатки-«гробики» на стойках, спальники — по пять килограмм. И ничего ведь, ходили как-то! Но и люди, понимаешь, были другие! Душевность какая-то во всем этом была… А не то, как теперь в американских фильмах: ты в порядке? Ну и я в порядке. И давай, полезли в постель…

Генка подавил змеившуюся на губах усмешку.

— Гм, ты смешиваешь сухое с горячим. Тебе что не нравится — американская свобода нравов, общество потребления или то, что люди стремятся ходить в походы с более качественным снаряжением?

— Да мне все не нравится! Потому что все это, по сути, одно и то же.

Володя не был силен в полемике, но искренне верил в свою правоту. Он чувствовал, что молодые обходят его в спорах, и оттого еще сильнее раздражался.

— Короче, тебе просто хочется, чтобы все было, «как раньше». Чтобы ходить в пудовых ботинках-вибрамах, спать в мокрых ватных спальниках, чтоб никаких подбросок-забросок, все только ножками, верно? И никаких чтоб культпоездок. Отпуск — исключительно в тайгу и в тундру. Только так куется настоящий мужской характер, да?

Вроде бы Генка доходчиво сформулировал то, что путано и сбивчиво пытался выразить его собеседник; но почему-то в его изложении эта мысль приобрела комический оттенок. Володя сердито сдвинул брови и открыл было рот, чтобы горячо заспорить, но тут из угла снова заскрипел голос Димыча.

— Народ! Может, теоретические дискуссии на завтра перенесем, а? Нам как бы рано вставать. Забыли, что мы из графика вышли?

Заход был умен; Генка, который уже сожалел о своей несдержанности, благодарно взглянул на товарища. Володя мгновенно вышел из роли поборника ортодоксальной старины и снова стал ответственным руководителем: лирика — побоку, главное — цель!

— Точно… Нам же еще спускаться неизвестно где. Стоянка-то наша внизу должна быть, а мы до нее еще и не дошли. Короче — завтра выход в семь, подъем дежурного — в пять. Все, мыться-бриться-стелиться!

Женя, услышав приговор, отнимавший у нее, как у кухонной дежурной, самый сладостный час утреннего сна, сначала привычно вздрогнула. Но тут же успокоилась. Ведь чем быстрее они встанут и чем дальше уйдут от того места, тем лучше! Весь вечер в ней медленно нарастала тревога: а вдруг, пока они тут сидят, то самое успеет догнать их? Она снова представила себе склон — пока не стемнело, он выделялся светлой голубизной на сапфирово-синем небе. Не зрение, но какое-то иное чувство помогло вообразить посреди него аморфное нечто, что спешит за группой, оставляя пустые следы… Ох. Будь ее воля, она, Женя, прямо сейчас побежала бы вниз, к лесу. Но, понятно, она готова бежать только с товарищами; в одиночестве ужас растерзал бы ее. Поэтому, глубоко вздохнув, она постаралась уверить себя, что за ночь нечто не успеет перейти перевал. А утром будет поздно. Солнечные лучи дезактивируют преследователя, кем бы и чем бы он ни был, и группа уйдет от него навсегда.

Перед сном ей удалось избавиться хотя бы от части обычных страхов: она пригласила Катю сбегать «до ветру» вместе. Далеко уходить, к счастью, не пришлось: еще вечером, чтобы защитить шатер от того самого ветра, они выстроили со стороны перевала высокую стенку из толстых снежных кирпичей. Стенка естественным образом превратилась и в туалетную загородку. Решили, что под ее прикрытием можно будет ходить даже «по большому». Никакой хозяйственной деятельности по ту сторону не велось, и можно было не стесняться посторонних глаз. Петя в порыве энтузиазма (строительство воодушевило всех, как в детстве) предложил сделать дополнительную перпендикулярную перегородку между отсеками «М» и «Ж». Но на это сил уже не хватило.

— Здорово, что туалет построили, — сказала Катя, ежась от ветра, который за стенкой показывал всю свою злость. — Ночью-то еще разыграется.

— Да, точно, — пробормотала Женя. Она оглядывалась во мглу, ожидая и боясь увидеть то, что она даже не знала, как выглядит.

— Хорошо все-таки, что у нас шатер есть! — Катя совсем озябла от неподвижного сидения, и голос ее стал сдавленным.

— Верно, хорошо…

В спарке, как Женя и представляла, они с Катей прижались к противоположным бортам и замерли, ожидая вход Димыча. А он, пряча смущение за сопеньем и охами, принялся неловко всовывать тело в получившуюся щель.

— Да не натягивайте вы так, мне ж не забраться, — наконец, вымолвил он.

Девчонки пошевелились и подвинулись к центру ровно на сантиметр каждая. Никому не хотелось соприкоснуться с чуждой плотью, и Димыч их хорошо понимал.

— Бли-ин, — обреченно протянул он, и кое-как ввинтил себя в спарку. Но не прошло и нескольких секунд, как он ощутил предчувствие неземного блаженства. Тепло, которого он и не чаял получить, вдруг полилось к нему отовсюду, из каждого уголка, из каждой складочки. Источником тепла были два женских тела, пытавшиеся уползти от него как можно дальше. В душе у него мелькнула если не благодарность, то примирение с этими телами: ну надо же, оказывается, они могут сгодится на что-то путное… Не успев додумать эту мысль, он провалился в сон.

То ли стеснение от присутствия мужчины сковало её движения, способствуя успокоению, то ли она просто устала, и физически, и душевно — но вскоре после Димыча забылась и Женя. Краем сознания она еще улавливала приглушенные разговоры соседей, забиравшихся в свои спальники, и они вплетались в волшебную ткань ее сновидения. Ей снилось, что шатер их выглядит, как дорогой отель — точнее, это был очень странный отель, но во сне все казалось естественным. Было много света, который непонятно, откуда шел. Сверху, с заостренного потолка свешивались красивые полупрозрачные драпировки, как в фильмах про восточные гаремы. Везде были подушки и даже большие диваны, каким-то образом помещавшиеся здесь; вместо черной закопченной печки был камин, в котором красиво пылали дрова. На диванах и подушках сидели и возлежали ее товарищи. Они были одеты и обуты в самое дорогое туристское снаряжение, которое она только могла себе представить. Точнее, она ничего не могла представить, но точно знала, что это и есть самое дороге снаряжение. Рядом находились, почему-то совсем не занимая места и никому не мешая, различные атрибуты дорогих спортивных развлечений: горные лыжи, сноуборды и что-то еще, названия чему Женя не знала, и даже вида их не могла вообразить. Но опять-таки, она точно знала, что все это она видит. Ее товарищи пили вино из больших прозрачных бокалов и закусывали аппетитными желтыми кусочками, похожими на элитный французский сыр. Женя подумала, что ей тоже хочется попробовать этого сыра; но, стило ей протянуть руку, как она заметила, что среди присутствующих есть и незнакомые люди. Ей стало неловко, она убрала протянутую руку, а просьбу угостить спрятала обратно в горло. «Ну ничего, — подумала она, — главное, что здесь есть и мои знакомые, и мне нечего стесняться». Однако, начав разглядывать лица пирующих, она поняла, что незнакомцев здесь гораздо больше, чем знакомых, а потом — что знакомых нет и вовсе. Тогда взгляд ее упал на языки пламени в камине. И тут она осознала, что это не камин, а тот самый костер, который был среди деревьев, а люди рядом с ним — это те самые тени, которые она видела прошлой ночью. И точно — они потемнели, черты лиц исчезли, и только оранжевые отблески освещали их. Женя похолодела от ужаса. Теперь она мечтала лишь о том, чтобы эти люди не заметили ее, лежащую в спарке. Ей казалось, что это возможно — ведь она лежит в углу, а темные люди заняты своей трапезой. Но в следующую минуту она поняла, что жестоко ошиблась. Она сама виновата, что выдала себя, потянувшись за сыром. Темные люди давно заметили ее, просто они не сразу отвлеклись, потому что им надо было выпить, поесть и поговорить. Но когда все было закончено, один из них встал и целенаправленно шагнул к ней. Остальные, не меняя поз, следили за его действиями. Незнакомец нагнулся и, не торопясь, протянул руку к жениному горлу. Женя хотела отползти или хотя бы вскрикнуть, но тело словно парализовало: она не могла пошевелиться, и голос застыл внутри. Темная рука еще не коснулась ее шеи, но Женя уже знала, что она холодна и остра, как нож. Единственное, что ее слушалось, были веки. Чтобы не видеть того, что сейчас произойдет, она зажмурилась и… открыла глаза.