В долине солнца

– Дай мне, сынок, – сказал он твердо, и что-то в его словах заставило Сэнди встрепенуться…

сынок

…и он ослабил пальцы ровно настолько, чтобы Калхун сумел их разжать.

Они остались вдвоем, не считая мириад их отражений.

Сэнди попытался заговорить, но не смог. У него будто перехватило дыхание.

Калхун положил нож на пол у ног Сэнди. Затем положил обе ладони Сэнди на предплечья и умоляющим тоном произнес имя мальчика. Встряхнул его.

Сэнди хотел ответить, но паук завернул его в свою паутину.

Калхун пристально глядел на мальчика, теребил плечи Сэнди своими большими руками. Затем прижал его к груди и крепко обнял.

Сэнди почувствовал покалывание в руках, будто они просыпались от сна. Открыл рот…

И женоподобная тварь выскочила у Калхуна за спиной и всадила осколок зеркала ему в горло.

Рю проследила за тем, как мужчина упал вдоль стены, после чего перекатился и уставился на нее с подлинным изумлением. Осколок стекла торчал из его шеи. Он медленно вытянул руку, коснулся раны, и поток крови, полившись по руке, просочился сквозь рубашку. Рю улыбнулась мальчику, стоявшему с открытым ртом и прижимавшему ножны к груди. Он издавал забавное бульканье – нормально закричать у него не получалось. Рю потянулась к осколку в горле мужчины. Он, как бы защищаясь, выставил руки. Она взяла его запястья и сложила их вместе, присела и опустила его руки ему на колени. Его глаза остекленели и больше не были ни широко раскрыты, ни выглядели испуганными. Он дернул правой ногой. Он уже не сопротивлялся, когда она вытащила из него стекло.

Кровь брызнула на пол и зеркальные стены.

Рю подставила лицо под струю, раскрыв рот, и стала пить кровь. Она пила, широко распахнув глаза и голодно глядя на собственные бесконечные отражения, прекрасные на серебристой поверхности лабиринта. Его жизненные силы со стремительностью огня переливались в нее. Новая кровь кормила старую, ее собственная кровь вновь обновлялась, вытесняя ту, что Рю взяла из Тревиса, – ту, что теперь была отравлена, пройдя через пустой, выжженный храм его сердца. Она подумала о нем, о том, что он теперь умирал где-то неподалеку, среди огней ярмарки, угасал, как старая, разрушающаяся звезда, а она, приняв вид многих тысяч Рю, пылала над бесконечным серебряным морем, открыв рот и пожирая целые миры в крови погибающего. А мальчик и его мать – следующие. Она заберет и их. Мальчик, беспомощно стоявший перед ней, а потом мать. Она подумала о том, как здорово теперь сожрать их обоих, тех, кого ее глупый Тревис, бедняга, любил, к кому стремился и потерял.

Сэнди не сводил глаз с умирающего Калхуна. Он слышал мысли женоподобной твари, потому что она все еще находилась в его голове, отчего сам он был медлительным и оцепенелым…

Я заберу вас обоих, тебя и твою мамочку

И он боялся, очень боялся, ведь он уже видел, чуть ранее в этот вечер, как его мама упала в обморок на присыпанный соломой бетонный пол возле кроликов, где какие-то люди перевернули клетки, спеша ей помочь, а он просто стоял, будто был не человеком, а пустым местом, видя перспективу своей жизни без нее – и перспектива эта представлялась ему огромной черной бездной…

прости, мама, прости, что я не смог ее остановить, не помог ему

…и теперь он увидел Роско Дженкинса, который сжимал Сэнди горло; это происходило под большим дубом на вершине холма, других детей и учителей не было рядом; Роско сжимал все туже, а Сэнди плакал…

чертов мальчик обмочил штанишки ой мальчик

…и там, у его ног, лежал нож; Калхун все истекал кровью, она сочилась повсюду, а женоподобное чудовище все пило и пило…

сын

…и вот он стоял сейчас, беспомощный, как во сне, когда волк спустился с гор, а кролики пропали и Тревис тоже пропал, и его папа, а он был следующим, а потом его мама, и этого осмыслить он не мог…

смотри за собой и за своей мамочкой, ты же думаешь, теперь будешь помнить своего дружка Тревиса

…и поэтому Сэнди смотрел на нож, что лежал у его ног, и его пальцы разжались, выпустив ножны, и он наклонился.

Потянулся.

Ухватился.

Нет.

Что-то не так.

Что-то дурное происходит.

Рю видела это в далеком отражении, в зеркалах…

они всегда говорят правду

…что-то затемнилось, промелькнуло одно из миллионов ее лиц, и это привлекло ее внимание. Когда она отстранилась от мужчины, его кровь стекала у нее по подбородку. За его плечом она увидела, как изменились очертания ее лица, как потрескалась ее прекрасная кожа. Одна трещина, две. Под глазом, на скуле – будто трещины на поверхности замерзшего озера.

Нет.

Трещины встретились. Кожа стала отслаиваться. У нее под ключицей зацвели пепельные розы, плоть таяла, проваливалась.

«Тревис», – подумала она.

Он почти умер. Она это чувствовала – как все больше замедляется его сердце. Как в ту ночь, когда она впервые заключила его в свои объятия. Только теперь он был не под ней, не между нее.

Не внутри нее.

Она становилась…

лишь кровь делает нас

…ненастоящей.

И в это мгновение она поняла: его не стало.

Как и этого лица, этого тела.

Отвлекшись, охваченная скорбью, она не заметила, как мальчик собрался с духом.

Не заметила, что он уже подбирался к ней.

Сэнди поднял нож и решительно бросился на сидящую на коленях женщину.

Глубоко вонзил в нее лезвие.

Прямо в старый белый шрам между плечом и горлом.

Рассек плоть и кости – или из чего там она состояла.

Лезвие перерезало золотую цепочку медальона, который висел у нее на шее.

Женщина отвалилась от Калхуна и рухнула на пол, и медальон упал ей на колени. Она подняла руку и ухватилась за рукоять ножа и вытащила его из своего горла. Оттуда выплеснулась кровь, описав дугу и залив зеркала и пол, заодно попав и на Сэнди.

Нож звякнул о пол.

Она попыталась закричать, но лезвие проткнуло ей трахею. Она попятилась от мальчика, убралась за угол, в тень, с широко раскрытым от ужаса, извергающим кровь ртом.

Сэнди схватил нож и побежал направо в зеркальный коридор.

К двери с надписью «ВЫХОД».

И выбежал на крикливую ярмарку.

Тревис вышел из шатра русалки, прижимая руку к прикрытому курткой животу. Сел на скамейку напротив киоска, где можно было за доллар получить три дротика для метания по воздушным шарикам. Посидел там немного, наблюдая за суетливой толпой. За его спиной располагалось озеро, вдалеке пела девушка – старую песню в стиле кантри, сладким, жалобным голосом. Он закрыл глаза и прислушался. Подумал о Рю, о том, как открыл глаза в баре и впервые ее увидел, как она двигалась с жуткой грацией, словно во сне, как бросила четвертак, держа его пальцами за ребро.

Он все еще думал о ней, когда ощутил сильную боль в шее, и перед его мысленным взором встало ее белое рассыпающееся лицо, и он открыл глаза и ахнул. Тогда он понял, что потерял ее. Слишком много крови пролилось между ними, и их странная связь оборвалась. Он коснулся левой рукой горла – в том месте, где она его ранила. Посмотрев потом на пальцы, увидел, что они стали алыми и блестят на свету. «У нее тоже кровь идет, – понял он. – И она больше не настоящая». Он расстегнул куртку и посмотрел на свою кровь – яркую, влажную. Полосы ткани, что он туда запихал, все ею пропитались. «Мы вместе становимся ненастоящими», – подумал он и запахнул куртку обратно.

Когда он поднял глаза, то увидел мальчика – тот пробирался сквозь толпу, как испуганный олененок. Мальчик тоже его увидел и остановился. В руке он держал нож Тревиса, и тот был окровавлен, а штаны на мальчике потемнели в паху. Он был бледен, смотрел во все глаза, лицо в слезах и красных брызгах.

Люди шагали вокруг него, все по своим делам, ни на что больше не обращая внимания.

Тревис, тяжело, с дрожью делавший каждый вдох, поднял руку и помахал.

Аннабель спешно прошагала мимо билетных киосков и остановилась у павильона 4-H[27], где проходил конкурс пугал. Их там было пятьдесят-шестьдесят, установленных на метлы, торчащие из тюков сена, а двор был битком набит детьми с родителями и судьями. Она влезла на один из тюков и выглянула над толпой, ища Сэнди и Калхуна. Заметила комнату смеха и спустилась, вошла в большую освещенную арку, оказавшись в той части ярмарки, где водные шарики, утиные пруды и тиры уступали аттракционам и шатрам. Когда толпа расступилась, она увидела своего мальчика: он сидел на скамейке рядом с ковбоем в черной соломенной шляпе.

Тревис Стиллуэлл сидел, держа за руку ее сына.

Ей вспомнился свой сон, привиделся слепящий свет мотеля за спиной у Стиллуэлла, теперь превратившийся в длинный горизонт ярмарки, с ним и мальчиком.

Ковбой обратил на нее взгляд. Его глаза были тусклыми и желтыми, как гаснущее пламя. Она увидела, что сквозь его джинсовую куртку сочится кровь, и рука, которой он держал Сэнди, тоже в крови. Она также видела, что он снял кожаную перчатку и положил ее на скамейку – и та была окровавлена. У мальчика на коленях лежал нож, горло ковбоя было затянуто ярко-красными повязками. Увидев все, она вспомнила. Вспомнила кровавые следы у себя на крыльце и в гостиной. Вспомнила кемпер на подъездной дорожке фермерского дома. Женский смех и звук рвущейся плоти, два белых кролика в шкафчике, брошенные ей на колени из зубов ухмыляющегося создания, оборванной женоподобной твари…

О боже.

– Сэнди! – крикнула она.

Мальчик посмотрел на нее, и Аннабель прикрыла рот ладонью, когда увидела, что его глаза были один в один как у нее: ясные, голубые, влажные, без следа серебристой пелены. Сэнди отпустил руку ковбоя и подбежал к матери, оставив окровавленный нож на скамейке.

Рука Стиллуэлла безвольно упала.

Аннабель подхватила сына на руки и пригладила ему волосы.

– Я люблю тебя, – прошептала она. – О, я люблю тебя. Я люблю тебя.

В комнате смеха вдруг закричали, и ярмарочная толпа в один миг сбавила ход и стала стекаться к месту происшествия. Аннабель поняла: что бы ни случилось – кровь, Стиллуэлл, нож – оно могло все еще продолжаться. Она прижала сына ближе к себе и заозиралась.

«Где Калхун? Его нигде нет».

Сэнди отодвинулся от маминой блузки, хотя руками по-прежнему обвивал ее шею. Он смотрел на ковбоя, который сидел на скамейке и тяжело сглатывал кровь, так что у него подпрыгивал кадык. Аннабель также видела, что Стиллуэлл пытался заговорить, его губы формировали слова, которые терялись в шуме карнавала.

– Хочешь, – проговорил Стиллуэлл, рассеянно глядя в землю. Затем влажно кашлянул. – Хочешь прокатиться на вон том колесе, – сказал он и сглотнул. Кровь полилась у него из шеи. Он закрыл глаза и открыл их снова. Посмотрел на мальчика. – Как думаешь, – продолжил он, – умыкнуть билетик?

Сэнди посмотрел на пачку билетов, торчащую из левого кармана его вельветовых брюк. И тихо ответил:

– На колесо нужно четыре билета.

– Четыре, – повторил Стиллуэлл.

Аннабель видела, что он уже едва дышал. Глаза его тускнели, кровь сочилась сквозь куртку, в области живота она стала еще темнее, и пятно не прекращало расширяться.

– Идите все со мной, – сказал Стиллуэлл, – если желаете.

Аннабель собиралась уже увести сына, чтобы пойти искать Калхуна, – вокруг комнаты смеха теперь раздавались возбужденные голоса, какой-то мужчина кричал: «ВЫЗОВИТЕ ВРАЧА, ЗДЕСЬ ЕСТЬ ВРАЧ?», – когда Сэнди выскользнул из ее объятий и, повалившись на землю, тут же вскочил и устремился к Стиллуэллу. Аннабель бросилась за ним и оттащила его за плечи, но мальчик все же успел взять окровавленную руку Стиллуэлла и вложить в нее четыре билета. Сэнди сложил ковбою пальцы на животе, поодаль от ножа, который лежал на скамейке, будто мертвая рыба на берегу. Когда Аннабель снова подхватила сына на руки, мальчик плакал. Она держала его, как малыша, целовала в макушку и снова и снова приговаривала, что любит его. И эти слова уносили ее прочь от скамейки, от комнаты смеха, от толпы.