В долине солнца

18 октября

Солнце слабо светило, вырисовывая очертания темной пустыни. Где-то в Нью-Мексико, перед соляными равнинами, он свернул с шоссе и въехал в автокемпинг под названием «Голодный поворот». Заплатил толстому служащему со стеклянным взглядом пятнадцать долларов за зарядку. Служащий передал через стойку обрывок бумаги, приговорив: «Номер одиннадцать», и отвернулся на табуретке обратно к переносному двенадцатидюймовому телевизору, показывавшему рекламу мыла.

Тревис встал на крыльцо здания из необожженного кирпича, служившего здесь офисом, с бумажкой в руке. Его пикап стоял неподалеку от коновязи, к центру которой был привинчен коровий череп. Над головой у него висела тусклая лампочка, засиженная мотыльками. К востоку небо теплело, будто земля, что лежала за горизонтом, была объята огнем. Запад же выглядел темным и холодным. Тревис видел огоньки буровой установки на шоссе, примерно в четверти мили от островка света, в котором он находился.

«Теперь она – все, что у меня есть, – подумал он. – Но они останутся в безопасности».

Он закрыл глаза и, впервые за несколько недель, услышал музыку, попытался вызвать ее во тьме, не засовывая четвертак в автомат. Он слушал дождь, стучащий по стене гостиной, слушал приятное царапанье иглы в канавке. Но сейчас лишь стояла тишина – оглушительная, как ветер в пустом ущелье. Он подумал, что больше не услышит музыку и что теперь она тоже потеряна.

Как и все, что у него было.

До Гаскинов он даже не представлял, что способен потерять больше, чем потерял прежде.

«Ее обещания ничего не стоят, – подумал он. – Они лживы, все до единого».

Он почувствовал что-то влажное у себя в боку и, опустив глаза, увидел, что рана под рубашкой снова закровоточила. Шов разошелся – нити высвободились без видимых причин, будто сама кровь вытолкнула их в безумной злости, из мстительных побуждений. Теперь кровь пропитала серую футболку Тома Гаскина.

«Но я ей нужен. Так же, как и она мне. И, может, поэтому на этот раз будет по-другому», – подумал он. Потому что он тоже был нужен.

Солнце выползло из-за темных гор на горизонте.

Он залез в свой пикап и увел «Роудраннер» со стоянки офиса, сделал широкий круг по гравию у кемпинга, где среди кактусов и пустынных цветов белела деревянная беседка. Въехал на узкую стоянку, с обеих сторон окаймленную большими камнями с прожилками кварца. Его место было отмечено номером одиннадцать и ничем не отличалось от десятого или двенадцатого. Он заглушил двигатель и выбрался из кабины, чтобы прохромать к задней двери и, открыв ее, бросить последний, исполненный страхом взгляд через плечо на тот ужас, что нарастал на востоке.

Поднявшись внутрь, он тотчас запер дверь.

Она ждала его в прохладной темноте спального места, в тесном пространстве, что стало чем-то вроде полки в его сердце. Он стоял неподвижно в сумраке, глядя на нее. Она тоже не сводила с него глаз, то горевших красных огнем, то затухавших до черноты.

Тревис представлял, будто голый, разведя руки, идет по пустыне, будто кающийся грешник, пересекающий вброд реку Иордан. «Я это сделаю, – подумал он. – Вот увидишь. Буду сидеть, скрестив ноги, на песке среди камней и ящериц, как какой-нибудь мистик в духовных исканиях. Я буду ждать. И солнце взойдет и вскипятит ненавистную кровь в моих венах. Потом останется только сухое и пустое чучело, такое рыхлое, что оно сломится и его развеет ветер. И ты там тоже будешь».

Она зашевелилась, будто возбужденная змея, заизвивалась, вздыбилась. Луч солнца проник в щель над изголовьем спального места, осветив ее чудовищную голову огненной короной.

Тревис увидел завиток дыма у нее над макушкой, запахло чем-то, напомнившем ему о деревне на другом конце света, где трещали своими соломенными крышами горящие дома.

Она напряженно улыбнулась сквозь боль и, тлея, сдвинулась в тень. «Видишь, как я от тебя горю». Она рассмеялась.

У него заурчало в животе – протяжно, сердито. У него будто сжалось все внутри.

Он подумал о мальчике, о фермерском доме. Об Аннабель Гаскин и рыжем коте.

– Тревис, – выдохнула Рю. – О, Тревис, посмотри на меня теперь.

Он увидел, как она выступила из тени в серый утренний свет, и на лице, что он увидел, оказалась не чудовищная ухмыляющаяся гримаса – оно было белым, округлым и красивым, обрамленным нимбом из рыжих кудрей.

– Не оставляй меня, – сказала она. – Позволь мне тебя любить. И быть твоей семьей.

Рука, сжимавшая его руку, была как никогда теплой, и он чувствовал, как ее кровь стремится по его венам, спеша приветствовать ее ложное тепло, и как она шумит у него под кожей, будто жадный, голодный зверь. Она улыбалась, и он знал: она говорила одновременно и правду, и ложь. Он чувствовал, как последние силы покидают ее, пока она боролась за сохранение иллюзии, что была способна источать тепло. Ее фигура казалась такой знакомой, такой подобной музыке, и это была ложь, к какой она прибегла, чтобы привязать его к себе. Но правда была такова, что ей не нужна была его любовь.

– Мы вечны в своей нужде, Тревис. Какая может быть польза от женщины и мальчика, если не принять их в пищу?

Его тошнило, у него кружилась голова.

– Ты так устал, так ослаб, – сказала она. – Нам нужно поспать. Поспать, любовь моя.

Смутно осознавая, что с ним что-то начало происходить – то, что уже происходило раньше и что он сам сделал с Гаскин тем утром, – теперь казалось, это было целую вечность назад, – он вспоминал музыкальный автомат в «Калхунс» и звезды, что вращались на небе снаружи. Он взобрался на спальное место, устроившись на боку, чтобы не видеть ее, но чувствовал теперь все истинное давление, что она на него оказывала. Последним, что она прошептала, холодя ему шею своим дыханием, были слова развеянной иллюзии:

– Я люблю тебя, Тревис. Я люблю тебя.

«Я тебя ненавижу, – думал он, пока она спала. – Ты не то, чего я хочу. Не то, что потерял».

Но он устал.

Так устал.

Он уснул.

Аннабель поблагодарила девушку в окошке «Тейсти Фриз» и взяла два пропитанных жиром бумажных пакета и стаканчики из вощеной бумаги, чтобы отнести их к столику для пикника, где ее ждал Билли Калхун. Она была в джинсах и клетчатой блузке, а волосы собрала в голубой платок, который завязала на макушке. На блузке стояли пятна желтой краски после того раза, когда они с Сэнди красили кухню вскоре после того, как умер Том. «Не старайся хорошо выглядеть ради него, – сказала она себе этим утром, глядя на свой открытый гардероб. «Это не то, нет». Она надела рубашку и, отвернувшись от зеркала комода, увидела отброшенное покрывало на своей кровати и вмятину на простыне, оставшуюся от тела ковбоя после того, как он спал здесь накануне. «Это не то», – подумала она снова.

Калхун взял у Аннабель бургер, но не стал сразу его есть. Она села напротив него и убрала обертку со своего. Девушка из «Тейсти Фриз» наблюдала за ними, подперев руками подбородок.

– Завтра у него день рождения, – сообщила Аннабель.

– Я помню, – сказал Калхун.

– Джек Муни сказал, что приедет и наполнит бассейн, без дополнительной платы.

– Джек – хороший мужик.

– Я подумала, и ты мог бы прийти.

Калхун отпил содовой и посмотрел на шоссе, что тянулось вдоль всего города. Аннабель проследила за его взглядом и поняла, что он наблюдает за мамой с дочкой, которые усаживались в «Шевроле» на стоянке «Бережливого Дэна». Руки девочки были заняты бумажными пакетами размером почти с нее саму. Мать взяла пакеты и поместила их в багажник «Шевроле». Она поцеловала дочь в макушку и захлопнула багажник.

Калхун снял обертку с бургера и откусил. Затем вытер руки бумажной салфеткой.

– Мой жилец уехал, – сказала Аннабель. – Вчера ночью.

– Что-то случилось?

– Не знаю, – ответила она.

– Не знаешь?

– Он меня напугал.

– Это как? Он что-то сделал?

– Ничего он не делал. Не знаю. Все нормально, просто…

– Просто что?

Она покачала головой.

«Не помню, – подумала она. – Боже, почему я не помню?»

– Уехал. Я захотела, чтобы он уехал, и он уехал. Вот и все.

– Тогда оно и к лучшему, – сказал Калхун. – Вы с Сэнди в порядке?

Она кивнула и успокаивающе ему улыбнулась, после чего залезла в свой бумажный пакет и съела жареную картошку.

– В общем, – сказала она, – ты приглашен на вечеринку.

– Я могу прийти и быть собой? – спросил Калхун.

– Это не костюмированная вечеринка.

– Ты понимаешь, о чем я.

Она положила руки себе на колени, прижала большие пальцы друг к дружке, так что те стали похожи на бодающихся баранов.

– Он к этому не готов, – ответила она.

– Аннабель.

– Я к этому не готова.

– Ты просто тянешь время и не признаешь правду. Ты это понимаешь?

– Ты, кажется, мне уже пару раз это говорил.

– Тома нет уже год, – напомнил он.

Она съела еще картошку.

– Тебе нечего стыдиться, пойми. Мы сделали что сделали. Десять лет назад, и я не…

– Одиннадцать, – поправила она. – Сэнди будет одиннадцать. И я этого не стыжусь. – Она бросила хрустящий кусочек картошки одинокому скворцу, который прыгал по бетону. Тот схватил еду и улетел на ветку можжевелового дерева на стоянке неподалеку, где скакала и чирикала еще дюжина птиц. Аннабель опустила глаза на бургер Калхуна, с которого жир капал на бумажную обертку. На булку села муха и поползла по ней. Аннабель махнула рукой, прогнав ее. – Я хочу, чтобы ты пришел на праздник Сэнди, – сказала она. – Разве этого не может быть достаточно для меня, хотя бы сейчас?

Он положил бургер и сложил над ним руки домиком.

– В чем дело? – спросил он.

– Что именно?

– Каждый раз, когда мы встречаемся, у меня такое чувство, что я все больше от тебя отдаляюсь. – Он развел руками. – Как будто ты отсвечиваешь где-то на дороге, а я тебя никак не догоню. Бывает, я сам себя спрашиваю: может, это я где-то не туда свернул?

Помешкав, она подалась вперед и коснулась его руки.

Он будто бы этому удивился.

Она сжала его руку и, встретив его взгляд, произнесла:

– Иногда мне правда нужно, чтобы меня спасли. Но не как ты думаешь. Бывает, мне просто нужен друг, больше, чем кто бы то ни было. Больше, чем Иисус, муж или чем тот парень, который помогал мне с бассейном. Может, есть и еще что-то, что мне нужно, просто я об этом не знаю, но это не должно никак влиять на завтрашний день рождения Сэнди. Или на то, чего я испугалась, когда проснулась сегодня утром, и мне до сих пор страшно, сама не знаю почему. Но сейчас, когда я сижу тут с тобой, мне уже не так страшно. Так, может, это для тебя что-то да значит?

Он накрыл ее руку своей и, кивнув, ответил только:

– Мне жаль.

– Не жалей, – сказала Аннабель. – Просто будь моим другом.

Так они посидели некоторое время, пока солнце нагревало жестяной навес над ними, и из окошка, где девушка в бумажном колпаке подавала рожок обмакнутого в шоколад мороженого старику в комбинезоне, доносился запах готовящегося мяса. По дороге разъезжали машины, одни направлялись в город, другие на гравийную стоянку, где были припаркованы фургон и пикап Калхуна. Еще несколько скворцов скакали, клюя жучков, сверкая пурпурными головками на послеполуденном солнце.