1918-й год на Востоке России

* * *

Перехожу теперь к описанию образования Восточного фронта, сыгравшего затем такую серьезную роль во всем антибольшевистском движении в России.

Моментом образования восточно-большевистского фронта является занятие чехословаками средней Волги с городами Сызранью, Самарой, Уфой, когда был отрезан восток от центра России. Эти события относятся к началу июня месяца 1918 года. Они имели огромное значение в том отношении, что способствовали развитию борьбы с большевиками в отрезанных от центра России районах; и накоплявшиеся до этого антибольшевистские силы в Сибири получили возможность вылиться в формы, годные для борьбы с большевизмом.

Появление чехословацких войск в приволжских губерниях относится, как я уже указывал, к первой половине марта 1918 года, и появление их в этой местности объясняется осуществлением договора их командного состава с советской властью, по которому Чехословацкий корпус, начало формирования которого относится еще к дореволюционному периоду и насчитывавший при появлении его на Волге до 60 000 человек, должен был быть эвакуирован в Чехию через Сибирь.

По первоначальному плану эвакуация должна была быть произведена через Архангельск, но какие-то осложнения, а может быть, и всегдашняя путаность и нерешительность в союзнических действиях помешали приведению этого плана в исполнение, почему чехи из пределов Украины были направлены к Волге. Эвакуация производилась с большими затруднениями, как из-за возникновения различных препятствий, чинимых чехам комиссарами, требовавшими отдачи оружия, снаряжения, аэропланов и т. д., так и вследствие малой пропускной способности железных дорог, которые, как, например, Самаро-Златоустовская, могли пропускать лишь по одному эшелону в сутки.

Однако, несмотря на все это, чехи постепенно продвигались, и к 20-м числам мая по новому стилю головные эшелоны уже достигали Челябинска, хвост же их подходил к городу Балашову, стоящему на Рязанско-Уральской железной дороге. Независимо от этого, небольшой отряд находился в Забайкалье.

Но к этому времени отношение советской власти к чехам по настоянию германского посла в Москве графа Мирбаха стало проявляться все в более и более настойчивом требовании приостановки их передвижения и разоружения. По-видимому, Мирбах, по указанию из Берлина, должен был препятствовать усилению союзной армии Чехословацким корпусом, и потому задачей его было остановить корпус в пределах России, разоружить его, а личный состав перевести на положение военнопленных. Уступчивость чехов, проявленная ими в начале весны в центральных губерниях и приведшая к отдаче части своего оружия, прекратилась, и они стали выказывать явное желание не подчиняться.

Тогда из Москвы было отдано распоряжение отобрать оружие силой, и в городе Пензе, где в это время их находилось около 4 тысяч, после безрезультатных уговоров местного комиссара был послан большевиками отряд мадьяр для приведения московского приказа в исполнение. Последнее обстоятельство страшно возмутило чехов, появление мадьяр оскорбило их национальное достоинство, и солдаты потребовали у своего командования дать отпор. 20 мая большевики открыли из орудий огонь по поездам, чехи же начали подтягивать свои отставшие эшелоны, выдержавшие за это время тоже бой около ст. Ртищево Рязанско-Уральской железной дороги. Не надеясь удержать город в своих руках, ввиду высылки красным командованием из Москвы тяжелой артиллерии и войск, они через 3 дня оставили Пензу и ушли на восток, где в это время шли бои у Самары и Уфы.

Создавшееся положение вызвало у большевистских комиссаров страшную панику. Они, как мне говорили очевидцы, видимо, совершенно не ожидали быстрых и решительных действий со стороны чешского командования, а также не предвидели и не рассчитали неспособности своих частей оказывать сопротивление; небоеспособность же их действительно оказалась феноменальной. Потери чехов за этот бой выразились что-то цифрой около полутора десятка, тогда как у красных она достигала более полутораста человек, в числе коих попалось и несколько комиссаров.

Местный Совет обратился с воззванием за помощью к населению, призывая его стать на защиту крестьянского и рабочего правительства.

Но отношение крестьян было самое отрицательное или в лучшем случае выжидательное. Часть сел просто отказалась дать помощь, часть же, после долгих обсуждений, решила послать ходоков узнать, как обстоит на самом деле дело. Испугали еще крестьян прибежавшие из города односельчане, служившие в Красной армии, дезертировавшие во время паники и рассказывавшие различные ужасы о происшедшем бое: будто бы часть города сравнена с землей и т. д. Комиссаров, удиравших на поездах, провожали по дороге на станциях со свистом и улюлюканьем.

То, что делалось в освобожденных чехами городах, как, например, в Пензе, Сердобске, Кузнецке, Сызрани, нельзя себе и представить. Все облегченно вздохнули, чувствовали себя как на Светлом Празднике.

В городах собрались немедленно думы выборов времен Керенского. Но в Пензе, например, открыто взять на себя власть опасались, ограничиваясь лишь специальной работой, организацией продовольственной помощи или милиции, словом, той, без которой обойтись нельзя было. Это происходило оттого, что чехи предупредили, что они оставаться в городе не предполагают из-за военных соображений, но думают все же скоро вернуться. Однако побывать им в этой местности больше не было суждено. Отойдя по Сызрано-Вяземской железной дороге по направлению на Сызрань, которая в это время уже была в их руках, они остановились примерно в 70 верстах от Волги.

Самара, получив соответствующее распоряжение из Москвы об обезоружении Чешского корпуса, пробовала тоже сопротивляться, но гарнизон ее был наголову разбит. Чехи начали обстреливать город, затем, сделав вид, что отступают, неожиданно отрезали красных от города и загнали их в речку Самарку. Поднявшееся в это время в Самаре восстание помогло освобождению города. Часть комиссаров была растерзана рассвирепевшей толпой, причем ловили и спасшихся из воды красных, вбегавших в город голыми.

Зато в городах, оставленных чехами, водворившимися назад большевиками был учинен суд и расправа над всеми горожанами, так или иначе проявившими симпатию к чехам. Так, например, буфетчик одного из вокзалов в Пензе отсидел под арестом более двух месяцев за то, что дал какому-то чеху напиться чаю. Павшие во время боя красноармейцы были торжественно похоронены как жертвы контрреволюции, причем жители под угрозой обвинения в сочувствии чехам должны были присутствовать на этом торжестве.

После освобождения Самары от большевиков там начала организовываться Народная армия, мобилизуя офицеров и призывая добровольцев. Приблизительно через месяц пал Симбирск, а вскоре и Рязань. Вниз по Волге очищен был Хвалынск, а также и Вольск, в котором при приближении белых произошло офицерское восстание. В течение лета были полностью очищены местности к востоку от Самары, взята Уфа, Екатеринбург, Челябинск. Одновременно шли бои и в Западной Сибири, и в Забайкалье, и на Дальнем Востоке. В особенности стоило много трудов очищение от красных Байкальского района, где, благодаря горной местности, они долго оказывали сопротивление, сильно разрушив Кругобайкальскую железную дорогу. Все же к концу августа железная дорога была от красных очищена и Владивосток с Самарой соединился.

Как я указал выше, я жил в это время в деревне. Жилось там сравнительно спокойно, и все рассчитывали на скорое приближение чехов, к чему было полное основание, ибо красные отскакивали с невероятной легкостью и быстротой, оставляя нейтральную зону в 50 и более верст.

Как-то в июле месяце красная печать оповестила, что большевиками взята Сызрань, через два дня появилось по Сызранской железной дороге много раненых и оказалось, что чехи, заманив большевиков, вновь перешли в небольшое наступление, при котором Кузнецк, находившийся на полпути между Сызранью и Пензой, был красными очищен, хотя чехи и не думали к нему подходить. Пенза же стала экстренно эвакуироваться, для чего большевики пользовались ночами, в течение которых выход на улицу запрещался.

Бои, конечно, шли преимущественно по линиям железных дорог, фронт же обозначался лишь разведочными отрядами, как с той, так и с другой стороны.

Внутренняя политика Советов к этому времени выражалась в учреждении по деревням комитетов бедноты, в стремлении через продовольственные комитеты получить оставшийся от помещиков хлеб, в реквизициях у городского населения продовольственных запасов. В составы комитетов бедноты, однако, не попадали одни лишь бедняки, как это проектировалось декретами, крестьяне ухитрялись зачастую ставить туда середняков. Вообще же власть чувствовала себя, по крайней мере в прифронтовой полосе, весьма непрочно. Из городов и со станций эвакуированы были все запасы и подвижной состав, а комиссары в городах неоднократно были наготове к бегству, для чего всегда держались паровозы под парами.

Однако, видя, что чехи не наступают, что Донская армия, взяв Новохоперск, на Балашов не двигается, большевики постепенно начали успокаиваться и чувствовать себя увереннее, и к концу июля стали появляться симптомы более агрессивной деятельности, и в связи с этим по городам России начались требования различных регистраций, как военных, так и гражданских, между прочим, судейских чинов; была также объявлена офицерская мобилизация. Таковы были, по-видимому, задания из центра.

Все это кончилось появлением по всем уездным городам особых Чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией, состоявших из петроградских и московских рабочих. В том уезде, где я был, во главе ее стоял местный молодой еврей, а в помощь ему даны были два петроградских рабочих. Приехав на место, эта комиссия сразу произвела аресты самых видных людей в городе, причем вначале ограничивались только задержанием более известных своей предыдущей деятельностью на общественном поприще и потому, по-видимому, казавшихся им более строптивыми.

Это происходило до ранения Ленина и убийства Урицкого. Эти два эпизода узаконили борьбу с контрреволюцией, и тут же с объявлением террора началась вакханалия, не поддающаяся описанию и казавшаяся в то время мирному русскому обывателю невыносимой. В городах хватали в ночь по нескольку десятков человек сразу, преимущественно офицеров, чиновников, промышленников; на места же была разослана телеграмма с приказом волостным Советам немедленно арестовать всех бывших офицеров, помещиков, кулаков, бывших полицейских чинов, священников и вообще всех контрреволюционеров с угрозой в случае неисполнения этого приказа предать составы волостных Советов суду трибуналов. Фраза, упоминающая о контрреволюционерах, могла трактоваться весьма свободно, и под это понятие мог подойти всякий и каждый, и потому ждать добра не приходилось.

Я лично в это время был уже начеку, чуть не попался за некоторое время до этого на одной из станций железной дороги, где был случайно проездом и избег ареста лишь благодаря пьяному комиссару из местных хулиганов, который, вместо того чтобы задержать меня сразу, как это, вероятно, ему полагалось, пошел с кем-то советоваться и сноситься по телеграфу, как со мной поступить. Я воспользовался удобным моментом и скрылся со станции.