Книга Розы

Четверг, 15 апреля

После того как запретили религию, единственным местом, куда люди могли прийти в поисках утешения, а также поразмышлять, расслабиться и встретиться с себе подобными, остался кинотеатр.

Гражданам не хватало не только тепла человеческого общения. Повсеместное отсутствие отопления означало, что мало кто пренебрегал возможностью собраться в закрытом помещении и, забыв на пару часов о превратностях судьбы, посмеяться и помечтать. Формально эскапизм не приветствовался, ибо кому же захочется уйти от райских реалий Союза, однако поклонение богам и богиням кинематографа считалось допустимой слабостью, при условии, что божества проявляли политическую сознательность, как в личной жизни, так и на экране.

При старом режиме, до Союза, звезды кино красовались на обложках всех женских журналов, это сохранилось и поныне, но теперь для поклонения предлагалась новая порода кинозвезд, таких как Ханс Альберс, Кристина Содербаум и Лилиан Харви. И если считать кинематограф новой церковью, то «Одеон» на Лестер-сквер представал самым настоящим «собором»: гигантский помпезный домина в стиле ар-деко из черного полированного гранита, освещенный голубыми неоновыми огнями, пахнущий отсыревшим твидом и застарелым сигаретным дымом.

Роза, Хелена и их подруга Бриджит Фэншо из Департамента печати разместились в элитном секторе, отделенном пурпурным бархатным шнуром от мест, предназначенных для низших классов. Первые десять лет после учреждения протектората женщинам низших каст запрещалось посещать любые увеселительные заведения, как евреям и прочим низшим классам на континенте. Однако недавно режим решил, что кино является полезным средством пропаганды, и для некоторых категорий запрет отменили. Магды и греты, естественно, устремились в кинотеатры, где крутили дежурный набор романтических комедий и захватывающих детективов, призванных отвлечь их от повседневных лишений.

Особой популярностью пользовались шпионские истории. В стране, где царила паранойя, где любой поступок воспринимался с подозрением, где нельзя доверять соседям, идея, что шпионы таятся за каждым углом, активно поощрялась. Это помогало поддерживать бдительность и недоверчивость среди населения — по крайней мере, по мнению министерства, а опасность, исходившая от невидимого врага, отвлекала от критики режима.

Погас свет, и началась кинохроника. Перед фильмами всегда показывали новости, и, хотя слова менялись, тематика оставалась неизменной — крепнет дружба народов, усиленная международными соглашениями. Собраны небывалые урожаи, побиты рекорды производительности труда, достигнуты небывалые успехи в науке. Как правило, зрители пропускали эту информацию мимо ушей, как волны успокаивающего белого шума. Никто не осмеливался разговаривать, тем более что все знали: в зале всегда есть осведомители, готовые доложить о любом неуважении или инакомыслии, но никто и не обращал никакого внимания на экран. Женщины — поскольку в зале находились в основном женщины — в это время закуривали дешевые сигареты, скидывали с ног туфли и расслабляли ноющие плечи на спинках сидений, обитых потертым плюшем.

В тот вечер кинохроника началась с ошеломляющей новости — показывали похороны Иосифа Сталина, который умер месяц назад. На экране появилась Красная площадь в Москве. Сотни солдат стояли вдоль улиц, где катился накрытый советским флагом катафалк, запряженный вороными лошадьми, за которым следовала вереница огромных венков. Под звуки траурной музыки кортеж двигался к мавзолею с лежащей там в одиночестве мумией Ленина.

По ходу процессии камера сдвинулась вверх и показала ряд первых лиц на балконе над Красной площадью, нахохлившихся от холода и меланхолично наблюдающих за происходящим. На почетном месте стоял Вождь, болезненно бледный даже в чернобелом изображении, ссутулившийся, невзрачный, цепляющийся рукой за перила перед собой, чтобы скрыть дрожь в руке.

Хелена толкнула Розу локтем:

— Ну и видок у него, краше в гроб кладут, а?

— Ради бога. Осторожно.

— Не волнуйся. Никто не услышит.

Роза невольно посмотрела по сторонам. Все места для низших каст были заняты, но элитный сектор оставался почти пустым.

Хелена невозмутимо продолжала:

— Еле дышит. Ему самому уже место на кладбище. Глядишь, все те люди, что готовятся смотреть парад в честь коронации, его и не узнают.

Хелена была права. В первые дни Союза без конца крутили кинохроники с выступлениями Вождя: с прилипшей к блестящему от пота лбу челкой он яростно рубил рукой воздух, возвышая голос до крика. Его образ намертво отпечатался у всех на сетчатке. Но в последние годы он съежился, выглядел бледным, трясущимся, в одежде, болтающейся на теле, словно снедаемый смертельным недугом. Его уже не показывали крупным планом, снимали издалека — на встречах с мировыми лидерами или в окружении детей, гуляющим по тропинкам в Альпах.

Внизу в зале в облаках серебристого дыма низшие касты внимательно смотрели на экран. После запрета слушать зарубежные радиостанции, встречаться с иностранцами и читать не прошедшую цензуру прессу никто в Союзе не имел четкого представления о жизни за пределами острова. Кинохроники стали главным источником информации, пусть и совершенно казенным.

Однако сегодняшняя хроника, в отличие от привычной пропагандистской каши о повышении производства стали и достижениях в африканских колониях, показывала нечто совершенно необычное. Населению было запрещено выезжать за границу — большинство могло рассчитывать в лучшем случае на оздоровительную поездку в Озерный край[4], — поэтому величественная красота собора Василия Блаженного и панорама Красной площади казались чем-то невообразимым и потрясали воображение неискушенных зрителей.

«Несмотря на смерть нашего уважаемого союзника, дружба между Советским Союзом и Союзом крепка, как никогда, — вещал диктор. — В рамках нашего дальнейшего взаимодействия советские войска выдвигаются для укрепления позиций на Азиатском фронте».

Мелькнул логотип Би-би-си, и наконец начался фильм, вялая любовная история, снятая на государственной студии «УФА», со стареющей Царой Леандер[5] и Эмилем Яннингсом[6]. Но даже когда на экране замелькали кинокадры, Роза продолжала думать о только что увиденном. После введения жесткой цензуры на международные новости и почти полного запрета переписки с другими странами кинохроника осталась единственным источником, откуда можно было почерпнуть хоть какое-то представление о том, что происходит за границей. Тем, кто пытался что-то понять, приходилось, как пуантилистам, создавать цельную картину мира, собирая ее из отдельных мазков. Что означает смерть Сталина? Что может случиться с Польшей, которую Россия и Германия поделили между собой? Могут ли русские перейти под власть Вождя, как вся остальная Европа, тем самым расширив пределы Германии еще дальше, в российские степи, и поставив под контроль партии еще больше людей? И как насчет Америки, у которой, как и у Германии, есть атомная бомба — залог шаткого мира между ними?

Когда по экрану побежали титры, подруги поднялись, вышли из кинотеатра и немного постояли на улице, незаконно выкурив одну сигарету на троих под покровом опустившегося на улицы плотного смога. Прохожие с закрытыми шарфами лицами появлялись и исчезали во мгле, как привидения. Смутно виднелись лишь мигающие неоновые вывески, и в воздухе стоял всепроникающий запах копоти.

— Полагаю, ты раньше уже видела этот фильм? — спросила Бриджит.

— Конечно, — ответила Хелена. — Я его и пропустила. Надеюсь, вы не заметили ничего ужасного.

— Нет, кроме паршивого сценария и такой же актерской игры.

Хелена усмехнулась:

— Это вне моей компетенции. Иначе я бы запретила все фильмы «УФА», которые отсматриваю.

В отличие от Хелены, которую боги щедро одарили в плане внешности, Бриджит совершенно не соответствовала нордическому идеалу. Причем настолько, что сама открыто удивлялась, каким образом ей удалось попасть в класс I (А), объясняя это тем, что ее отец, мелкий аристократ, еще с 1930-х годов поддерживал Союз и в награду получил высокий пост в правительственной иерархии. У нее было угловатое лицо, очки в золотой оправе в форме летучей мыши и соответствующий строптивый характер.

Ее тщательно приглаженные непокорные вьющиеся волосы уже начинали топорщиться во все стороны из-за смога.

Она улыбнулась и дернула Розу за рукав:

Пойдем с нами, выпьем по коктейлю в «Кафе-де-Пари»? Там будут девушки из отдела печати. Оттуда собираемся двинуть в клуб «400». Сегодня играет Кен «Снейкхипс» Джонсон[7].

Хотя никому не разрешалось ездить в Америку, американская музыка пользовалась бешеной популярностью и пока что не запрещалась, за исключением свинга и джаза.

— В конце концов, не зря же мы принарядились. — Она вильнула бедрами в своей новой расклешенной юбке с экзотическими птичками по небесно-голубому фону.

— Спасибо, но не могу, — покачала головой Роза.

— Там могут быть симпатичные мужчины, — подмигнула Хелена. Она до сих пор была не замужем, но от претензий Департамента стимулирования семьи ее защищала договоренность с Рольфом Фриделем, высокопоставленным чиновником из Департамента цензуры радио. Лицо этого мужчины наводило на мысль о том, что и у Бога бывают неудачи. К тому же и говорил он только о радиочастотах и технологиях трансляции, зато предоставлял Хелене много свободы и требовал внимания к своей персоне не чаще раза в неделю. — Если только они не британцы, с которыми одни неприятности.

Многих мужчин угнали на сверхсрочную трудовую повинность, но женщины Союза оказались заброшенными не только по этой причине. Казалось, оставшихся на родине представителей сильного пола лишили их мужественности. Побежденные, неспособные защитить свою страну, они, перебрав лишнего, переставали себя контролировать. Обычным стало бытовое насилие, когда за закрытыми дверями мужья вымещали злобу на женах. Часто жертвами становились женщины элитных классов, потому, как правило, частенько связывались с иностранцами. Среди мужчин находилось немало готовых рискнуть тюрьмой, лишь бы дать волю своему гневу.

— Извини, не могу, — окончательно отказалась Роза.

— Боится, что Мартин не одобрит, — рассмеялась Бриджит.

Мартин бы не одобрил. Ему не нравились Хелена и Бриджит, он считал их не стоящими ее: «Роза, эти девицы поверхностны и тщеславны. Не понимаю, почему их вообще взяли на работу в министерство. Не вижу в них истинной преданности Союзу».

— На самом деле мне просто нужно лечь пораньше. Меня вызывает комиссар. Завтра, с самого утра. Как только вернется.

По взглядам подруг она поняла, что они ни о чем не подозревали.

— Боже мой, Роза… — Хелена машинально протянула руку и коснулась ее плеча. — Что случилось? Почему так срочно?

— Понятия не имею. — Роза натянуто улыбнулась. — Но если я исчезну…

Бриджит энергично покачала головой:

— Не драматизируй! Не сомневаюсь, речь идет о повышении.

— Кто-то на меня настучал.

— Ты разве не знаешь, что никому нельзя доверять? — Хелена озабоченно наморщила свой идеально гладкий лоб.