Книга Розы

— Вы говорите о политике с герром Кройцем?

Мартин? Неужели они интересуются Мартином, а не ею?

— Никогда.

— Ну ладно, ладно. Даже безобидные слухи не обсуждаете? Например, новую стрижку комиссара, или приезд Вождя, или… — он тихо фыркнул, — чудовищно низкую квалификацию высших чинов Министерства культуры?

— Нет.

Кальтенбруннер присел на край стола и решил копнуть с другой стороны. Роза чувствовала, что их разговор похож на танец. Как и в танце, в допросе нужны ритм и направление. Возможно, смысл заключается в том, что он делает шаг вперед, шаг назад, и в конечном итоге она падает в его объятия.

— На прошлой неделе вы были в Оксфорде. Что вы там делали?

Она вспомнила лицо комиссара. Никому не рассказывать. Однако никто, даже комиссар, не выше УБС.

— Мне поручили съездить в тамошний вдовий квартал и побеседовать с несколькими женщинами об их жизни.

Это, по крайней мере, правда.

Шеф УБС оскалился, словно она нанесла ему личное оскорбление.

— Поясните.

— Протектор пишет книгу о преданиях древней Англии и связях между германским и английским народами. Он хочет написать главу о суевериях, и, как он считает, за этим лучше всего обратиться к старухам.

Вполне правдоподобно. Увлечения протектора наводили тоску даже на Эрнста Кальтенбруннера.

— Почему именно Оксфорд?

— Так пред ложил комиссар.

— С кем вы там связывались, помимо фрид?

Перед ней всплыло лицо Бруно Шумахера. А потом Оливера Эллиса. Не было никаких причин упоминать ни о том, ни о другом.

— Ни с кем.

— Вы лжете? — От его мягкого голоса пробирала дрожь сильнее, чем от любого крика.

— Вы, с вашим опытом, наверняка легко отличите правду от лжи.

Тишину разорвал удар хлыста по столу.

— Не пытайтесь играть со мной, фройляйн Рэнсом! Уверяю вас, мы играем гораздо лучше, чем вы. Мы допросили сотрудников Лондонской библиотеки. Лени допустила вас в спецхран без разрешения.

Бедняжка, значит, ее уволили… Можно забыть о вечеринке в день коронации с подружками. Какие ужасы измыслит для нее Кальтенбруннер?

— Она рассказала, что вы проявили интерес к некоторым вырожденческим историческим трудам. Один из читателей, который просматривал книги, видел вас в этом разделе.

Твидовый костюм. Питер Стивенсон.

— Что именно вы там искали?

Что она могла сказать? Она и сама толком не знала.

— Я сейчас правлю «Джейн Эйр» для изучения в школах. Иногда мы пишем послесловие к книгам. Я хотела привести примеры вырожденческого отношения к женскому образованию.

В этом не было никакого смысла, но его не было и во всей политике Союза в отношении литературы, поэтому Кальтенбруннер, видимо, удовлетворился объяснением. Он резко поднялся, стряхнул несуществующую пылинку с рукава и сказал:

— Ну, хорошо. Вы можете идти.

Неужели на этом все закончится? Роза вся обмякла от облегчения и с трудом встала на ноги. Кальтенбруннер подошел к двери и, приоткрыв ее, остановился, держась за дверную ручку, словно внезапно о чем-то вспомнив. Потом снова закрыл дверь.

— Еще один момент. Мы нашли у вас вот это. — Он достал из кармана конверт и вытащил оттуда малюсенький квадратик тонкой бумаги, тот самый, который Роза спрятала на самом дне сумочки, за подкладкой, но сумочку у нее отобрали сразу же после задержания.

Кальтенбруннер развернул клочок бумаги и задумчиво прочел:

— «Начало всегда сегодня». Что за ерунда?

— Это девиз… — Роза судорожно искала убедительное объяснение. — Ну, понимаете, министерство каждый год к праздничным дням рассылает календари с воодушевляющими фразами. Национальный день Союза в августе. В апреле — День рождения Вождя. Мы готовили памятный буклет к коронации, и я подумала, что это подойдет туда.

Все это было правдой, и все можно было проверить. Абсолютно правдоподобно. Эти календари наверняка получали и в УБС. Возможно, пускали их на растопку.

— Девиз?

— Совсем простые фразы: «Будущее вместе». «Государство прежде себя». «Память обманывает».

Сложно было представить себе утешительные назидания Министерства культуры на этих стенах.

— Понимаю. — Кальтенбруннер посмотрел на клочок бумаги в руках, словно собираясь скатать его в шарик и бросить в корзину. Или разорвать на мелкие клочки.

— Почему же именно эта банальная… можно даже сказать, бессмысленная фраза подходит для памятного буклета?

Роза пожала плечами:

— Даже не знаю. Смысл может быть самый разный, но мне показалась, что она перекликается с идеей партии о бесконечном изменении. Сам министр Геббельс писал, что поддерживает состояние перманентной революции.

— А бумага? — Он сунул ей под нос бумажку, зажав ее между большим и указательным пальцами. — Где вы ее взяли?

Роза на секунду замешкалась. Где она взяла эту бумажку? Она мысленно вернулась в прошлое. Дело было в конторе, она только что вернулась после приезда Лени Рифеншталь. Бриджит заметила у нее на руке чернильное пятно. Она огляделась вокруг, ища, на чем бы записать фразу, и схватила обрывок бумаги со стола Оливера.

— Я взяла ее с соседнего стола.

Выйдя на улицу, она спустилась в подземку и, прижавшись к стене, глотала пыльный воздух до прибытия поезда. В вагоне стояла духота, но, несмотря на замызганные окна и вылезающую местами из-под клетчатой красно-зеленой обивки сидений вату, его привычная анонимность успокаивала. Поезд с грохотом несся по туннелю, и Роза, глядя на трясущийся пол под ногами, представляла себе все, что находится под ним — кабели, траншеи, мусор и рельсы, — как если бы ее мозг перезапустился и теперь стремился заглянуть внутрь вещей.

Она не могла понять, почему ее арестовали. Чтобы выяснить, какую книгу она читала в Лондонской библиотеке? Или же мерзкий Питер Стивенсон донес, что она вела себя подозрительно? А вдруг УБС интересовала вовсе не она, а Мартин? Если это так, теперь слишком рискованно пытаться связаться с ним. За ней будет постоянная слежка.

Глядя на свое отражение в окне напротив, она попыталась увидеть себя глазами окружающих. Есть ли в ней нечто, выделяющее ее из толпы. Вряд ли, абсолютно ничего не вызывало подозрений: от темносинего пальто поверх элегантного вечернего платья гели до аккуратно и коротко подстриженных светлых волос. Она дружила с девушками своей касты. Ее романтические отношения могли выходить за границы дозволенного партией, но не более, чем тысячи других связей гели с чиновниками.

И все же она действительно чувствовала себя иной. Неужели офицеры УБС уловили то, что она едва сознавала сама?

В слабом свете ламп за стеклянными колпаками остальные пассажиры выглядели мертвенно-бледными, словно утопленники. Никто ни на кого не смотрел. Каждый погружался в свой собственный мир и тонул в своих сокровенных мыслях. Должно быть, у всех есть тайные надежды и мечты, но как знать, мечтают ли они о другом мире, или же уже потеряли способность даже представить себе нечто иное?

Роза закрыла глаза. Она чувствовала, что ее прежняя жизнь разорвана в клочья, как обрывок газеты, катящийся по полу вагона. Началось новое существование. Прыжок во тьму, в полную неизвестность.

Глава двадцать четвертая