Книга Розы

Мартин залпом осушил бокал и огляделся в поисках следующего.

— Не знаю, как я выдержу эти несколько дней. Ты не представляешь, сколько на меня всего взвалили. Еда для Вождя — понятия не имею, какое отношение она имеет к культуре, но, очевидно, имеет — можно с ума сойти! Мне прислали подробную схему сервировки завтрака: где тарелка, где чашка, где чайная ложка и где солонка. Представляешь? Кофе он не пьет, только яблочный сок. Никакого мяса. Никакого алкоголя. Его любимое блюдо — лапша с сыром. И льняное масло на хлебе. Льняное! Подумать только. Не говоря уже о поездках и ночлеге.

Что-то изменилось. Неужели Мартин устал от своей преданности Вождю? В его голосе явно слышались неодобрение и раздражение.

— Ну ты же можешь кому-то перепоручить часть обязанностей.

— Как будто у меня нет еще тысячи других дел до коронации. Просто безумие! И все это только довесок к конференции в Бленхейме. Мы организуем самую важную конференцию десятилетия, я отвечаю за повестку дня, а мне шлют указания о сервировке стола. Подумать только!

— Ты ничего не говорил мне о конференции.

— Она назначена на следующий день после коронации. Хотя, по правде говоря, это и есть главное событие.

— Почему ты скрыл от меня?

— Тебя это совершенно не касается.

— Все равно.

— Но я же только что рассказал, разве нет?

— Ты из-за этого так волнуешься?

Он испустил очередной раздраженный вздох.

— Нет, на самом деле меня волнует другое. — Мартин злобно посмотрел на стену, словно хотел ударить по ней. — Ситуация с надписями на стенах ухудшается.

У Розы пересохло во рту.

— Что произошло?

— Это происходит по всей стране. Были случаи в Бирмингеме и Лидсе. В Бристоле вчера написали что-то на стене фабрики, прямо напротив выхода для магд. Сотни работниц успели увидеть эту чушь. Что-то вроде: «Она слишком любит книги, они перевернули ей ум».

Роза сразу вспомнила: фраза, произнесенная Кристи, героиней произведения Луизы Мэй Олкотт. Снова ирония.

— И в Кембридже, на стене одного из колледжей, очередная пакость. Кингс-колледж, кажется. Там все в ярости.

— Что же написали?

— Не все ли равно? Не важно, что там написано, важен сам факт.

— Скажи.

Он закатил глаза.

— Вот: «Я не птица, и никакие сети не удержат меня. Я свободное человеческое существо с независимой волей».

Мартин нервно рыкнул на лилии в вазе, словно собирался поотрывать им головки.

Все это настолько… нелепо. Что за идиотизм — осквернять государственные здания! Глупые, никчемные старухи, от них одни проблемы. Наверняка высунутся где-нибудь во время визита Вождя. Представляю себе его реакцию при виде вырожденческой гнусности, намалеванной на архитектурных достопримечательностях. Сплошной позор и пустая трата сил полиции. Складывается впечатление, что мы не в состоянии защитить наш родной протекторат от кучки беззубых старых ведьм. — Он остановился и глубоко вдохнул. — Вопрос в том, как это предотвратить. Шелленберг сказал, что хочет воздержаться от всего, что может выбить население из колеи до коронации, но в то же время заявил, что совершенно необходимо подавить любые мятежные настроения, не дать им разрастись. И как, спрашивается, мы это сделаем? — Погасив сигарету в бокале с шампанским, он понизил голос: — Я ему сказал, мол, остается единственный путь. Решительные меры.

— Что это значит?

— Войти во вдовьи кварталы и, согнав всех в кучу, избавиться от них раз и навсегда. В конце концов, у нас есть средства и опыт.

— Что? Какой опыт?

— Нам не впервой.

Роза открыла рот, чтобы ответить, но не успела — Мартин взял ее за руку и увлек за собой к задрапированной шелком стене.

Слушай, забудь об этом. — Он посмотрел ей в глаза так, словно увидел впервые.

За последние две недели он сильно сдал: жизнерадостный, уверенный в себе мужчина, когда-то соблазнивший ее, теперь выглядел измотанным и постаревшим. Вокруг глаз залегли темные круги от недосыпания, он даже как-то съежился в своем смокинге. Роза испытала острый приступ сочувствия.

— Я на пару дней уезжаю в Бленхейм, — быстро проговорил Мартин, — а как только вернусь, нам нужно будет увидеться. Мне необходимо кое-что тебе сказать, Роза, а здесь я не могу.

У нее сжалось в груди.

— Что-то очень серьезное?

— Нет. Да. Это важно. Ты должна знать.

Роза с облечением сбежала с приема.

Мартин должен был ужинать с важными персонами. Геббельс и фрау Геббельс-третья устроили банкет на восемьдесят гостей в Эпсли-хаус[20], где присутствие Розы, к счастью, выглядело бы неприличным. Как только Мартин сказал ей об этом, она ускользнула.

Легкий моросящий дождик уничтожил уличную гирлянду, и отсыревшие бумажные флажки хлюпали под ногами. Огни отеля блестели в окнах вереницы лимузинов, сверкающих «мерседесов» и «адлеров», ожидающих важных персон, с работающими на холостом ходу двигателями. Водители слонялись рядом, курили, собирая капли дождя на козырьки фуражек и туманя воздух дыханием.

На другой стороне улицы, в Грин-парке, самые упорные горожане, решившие заблаговременно занять лучшие места, чтобы смотреть на предстоящую коронацию, ежились под деревьями или укрывались в импровизированных палатках, в своих плащах с капюшонами напоминая странных темно-коричневых гномов. Дальше вдоль улицы в темноте колыхались длинные красно-черные полотнища флагов Союза, драпирующие Мраморную арку и универмаги на Оксфорд-стрит.

Роза повернула направо и пошла по Парк-лейн, думая о том, что сказал Мартин.

«Нам не впервой».

Что он имел в виду? Переселение? Все знали, что на континенте нужна рабочая сила, и хотя женщины тосковали по своим мужьям и сыновьям, они понимали, что в теории сверхсрочная трудовая повинность введена в интересах Союза.

Или же речь шла об арестах политических инакомыслящих?

«Согнать всех в кучу и избавиться раз и навсегда».

Во вдовьих кварталах живут, должно быть, сотни тысяч женщин. Как такое можно осуществить?

Она так глубоко погрузилась в свои мысли, что, свернув с Аппер-Брук-стрит на Гросвенор-сквер, едва не наткнулась на парочку: мужчина и женщина о чем-то разговаривали под уличным фонарем. Темноволосая женщина с поднятым воротником перетянутого кушаком пальто стояла к Розе спиной, засунув руки в карманы, но ее стройная фигура и пышные, слегка подвитые на концах волосы показались смутно знакомыми. Женщина слегка повернулась, и бледный свет фонаря упал ей на лицо.

В жизни Соня Дилейни, как ни странно, оказалась еще красивее, чем на отретушированных фотографиях. Идеально очерченный профиль — прямой нос, широко расставленные глаза и высокий лоб. В свете уличного фонаря ее гранатовое ожерелье и рыжеватые пряди словно светились изнутри, наводя на мысль о романтических названиях красок для волос: «осеннее золото», «медовая карамель» или «шелест каштана».

О серьезности разговора можно было догадаться даже издалека. Худощавый мужчина в смокинге, подавшись вперед, размахивал руками, на чем-то настаивая, а потом запустил пальцы в свои волосы столь хорошо знакомым Розе жестом.

Она чуть не ахнула от удивления: два дня назад оставила Оливера Эллиса в Оксфорде, где тот работал в архивах и собирался еще несколько дней копаться в библиотеке, и вот он здесь, в Лондоне, с американской актрисой. Они стояли совсем близко друг к другу и, судя по всему, вели напряженный спор, не предназначенный для чужих ушей.

И как это Оливер отважился подойти к Соне Ди-лейни?! Совершенно на него не похоже. Он ведь даже не интересуется шоу-бизнесом. Как он назвал последний фильм, который они смотрели, — розовые сопли?

Роза не сразу смогла оторвать глаза от погруженной в разговор пары. На память пришла фраза Бриджит Фэншоу: «Он явно в кого-то влюблен», и девушка почувствовала всплеск чего-то большего, чем просто любопытство, чувства, непонятного до конца ей самой.

Оливер Эллис и Соня Дилейни… О чем они могут говорить?

Глава семнадцатая