Книга Розы

— Как интересно.

— Да. Я уже заканчивала беседу, когда появились ваши люди. Они ввалились без спроса и вели себя очень грубо. Когда я возмутилась, один из сотрудников толкнул меня и ударил по затылку. Но гораздо хуже то, что они натворили в доме у фрид. В этом не было никакой необходимости. Они изломали мебель, выбили дверь. У этих женщин и так почти ничего нет.

Шумахер наклонился к пивной кружке, словно пытаясь прочитать ответ, написанный тайными письменами на водянистой пене, потом резко поднял голову.

— А вы когда-нибудь раньше бывали в жилых кварталах шестого класса?

— Нет. Зачем мне?

— И вы говорите, что приехали, если не ошибаюсь, чтобы расспросить фрид об их детстве?

— Да, я же сказала, это исследовательская работа. Для новой книги протектора.

— Не так уж часто люди приезжают к нам во вдовий квартал, чтобы поговорить с фридами об их детстве. — Он демонстративно почесал затылок и нахмурился. — Если подумать, никогда такого не бывало.

— Неужели?

— С другой стороны, в данный момент фридами действительно интересуются, но совсем по другой причине.

— Из-за незначительных происшествий, о которых вы говорили?

Шумахер задумчиво глотнул пива.

— Мисс Рэнсом, не знаю, понимаете ли вы, что здесь происходит. В этом городе, как правило, всегда очень тихо. Ну разве что случается либо драка пьяных студентов, либо магду застукают с замужним любовником и выкинут из ресторана, либо муж изобьет жену — такого сколько угодно.

Роза и сама все это знала. Британские мужчины, ущемленные низким социальным статусом, предпочитали срывать злобу на самых близких, и этими близкими чаще всего оказывались жены.

— Еще бывает, лени оскорбляет своим нарядом общественную нравственность. — Шумахер загибал пальцы, пересчитывая возможные нарушения. И тому подобное. Все это в порядке вещей. Но сейчас необычное время…

Он вздохнул и посмотрел на барную стойку, за которой грета перекладывала пирамиду булочек в тщетной надежде, что благодаря геометрическому волшебству они снова станут свежими. Поймав взгляд Розы, она бросила свое безнадежное занятие и скрылась.

— Я, конечно, многого не могу вам рассказать, но в качестве компенсации за чрезмерную прыть моих сотрудников постараюсь кое-что объяснить. Вчера мы задержали женщину за умышленную порчу государственной собственности. Точнее, за настенные надписи. Последнее время они появляются тут и там.

— И вы думаете, что за этим стоят фриды?

— Почти наверняка. Когда это случилось в первый раз, мы решили, что студенты хулиганят, но потом стали поступать сигналы из всех крупных городов. Эти надписи, как вы понимаете, берутся из вырожденческих книг. Послушайте, я совершенно ничего не понимаю в литературе — кроме надписей на коробках с кукурузными хлопьями, ничего не читаю, а когда прихожу домой с работы, засыпаю, как только ложусь в постель, так что, если чтение завтра объявят противозаконным, я не расстроюсь, — но, как вы знаете, есть вполне четкие законы, регулирующие обсуждение литературы.

— Только разрешенные книги и группами не более трех человек, за исключением особых мест.

— Именно. Школы —. раз. Группы юношеских союзов для девочек и мальчиков — два. Обо всем остальном докладывают нам.

Роза вспомнила слова Кейт: «Мы говорим о книгах. Только группами по трое».

— Нам давно известно, что вдовы регулярно собираются, чтобы поговорить о прочитанном. Большими группами, и, скорее всего, обсуждают главным образом книги, которые ферботен. Мое дело следить за порядком, поэтому меня мало волнует, каким образом эти древние фриды нагоняют друг на друга смертную тоску, однако, когда речь идет о порче государственных зданий, это уже другое дело.

— Почему вы уверены, что это имеет какое-то отношение к фридам?

Шумахер прищурил глаза.

— Вы сомневаетесь в профессионализме моих сотрудников, мисс Рэнсом? — Он рассмеялся. Низкий, булькающий смех курильщика. — Это шутка. Не вы первая. Но, поверьте мне, мы знаем, что это они, хотя нам пока не удалось ни одну поймать с поличным. Вот когда поймаем, то заберем их всех и передадим в руки правосудия.

— Но у вас же нет доказательств.

— К сожалению, нет.

— А зачем им это нужно?

— Мы предполагаем, что их активность связана с приездом Вождя. Они знают, что везде, где он появится, соберутся толпы, и им хочется, чтобы все увидели их невнятные лозунги, не знаю уж зачем. Они, видимо, даже не догадываются, насколько это бессмысленно. Никто не хочет их слушать. Одни не понимают, остальным наплевать.

А что случилось с фридой, которую вы вчера арестовали?

— Скажем так, она отказалась нам помочь.

— Она вам что-нибудь рассказала?

— Ничего определенного. Но она хитрая. Как выясняется, ее всего несколько дней назад выпустили из тюрьмы, где она отбывала срок за антиправительственную агитацию. Фрида по имени Эделин Адамс. Кстати, — добавил Шумахер, — у меня с собой ее показания. Хотите посмотреть?

— Конечно.

Он открыл потертый кожаный портфель и достал оттуда лист бумаги.

«Мое имя Эделин Адамс. Мне шестьдесят пять лет. Я изучала литературу в Лондонском университете, потом работала учительницей. В 1937 году я ушла с работы и поехала в Испанию, где принимала участие в гражданской войне. Это есть в моем личном деле и хорошо известно властям. Я быстро разочаровалась в войне и в том же году вернулась в Англию, преподавала в старших классах школы для девочек на южном побережье. В Союзе меня, как и всех учителей, попросили составить список учащихся с характеристиками и указанием политических взглядов. Мне сказали, что взамен я получу определенные привилегии. Я ответила, что “разделяй и властвуй” — основной принцип тоталитарного общества, и поэтому я отказываюсь предоставить требуемые сведения. Вскоре после этого меня переселили, и с тех пор я живу в районе для класса VI.

В январе этого года меня арестовали в моем доме по беспочвенному обвинению в антиправительственной агитации. Я содержалась в Управлении безопасности Союза, где меня допрашивали и пытали, как вы можете видеть. (Подозреваемая показывает свои руки. Ногти на правой руке отсутствуют.)

Несмотря на эти стимулирующие меры, никаких обвинений мне не предъявили.

Могу добавить только одно. Вы спрашиваете, под чье влияние я подпала. Если у меня и есть модель для подражания, то это Афра Бен, и, уверяю вас, арестовать ее вам не удастся».

Роза молча просмотрела показания и вернула их Шумахеру.

— И как вы с ней поступили?

— Мы ее отпустили. Но тем не менее выяснили ее адрес и решили провести там обыск, чтобы найти какие-нибудь улики против нее. Остальное вы уже знаете.

— Зачем вы все это мне рассказываете?

— Как другу Мартина… — Он ухмыльнулся. — Кроме того, разве можно упустить случай побеседовать с красивой женщиной?

Роза вдруг почувствовала, как Бруно Шумахер одинок. И этим ей близок. Она представила бесконечную череду вечеров, наспех приготовленные ужины, пьянство, одинокую настороженность… и ощутила внутри знакомую боль.

Она сама не понимала, почему ей так одиноко. Разве у нее не было всего, что только можно пожелать? Элитное жилье, интересная работа. Друзья, семья и высокопоставленный чиновник, клянущийся в любви. Разве она чем-то отличается от Селии, Хелены, Бриджит или других женщин вокруг? Отчего ей не удается разделить их радости и восторги? Почему она тоскует о чем-то другом?

Впрочем, и так ясно. Все дело в отце и его пыльном замасленном «кабинете» в гараже, где он путешествовал по воображаемым мирам и делил с ней свою любовь к истории и поэзии. Селия пошла в мать, и для счастья ей было вполне достаточно надеть фартук и встать к плите или притвориться, что убирает дом. Селия даже внешне напоминала мать, а Роза всегда была папиной дочкой.

Шумахер встал и снял с вешалки старый плащ, напомнив черепаху, которой не терпится заползти в свой видавший виды панцирь.

— Уже начался комендантский час, я выпишу вам пропуск. — Он нацарапал что-то на листке бумаги и протянул ей. — Если понадоблюсь, сразу обращайтесь. Я серьезно. И передайте мои наилучшие пожелания штурмбанфюреру Кройцу. Я рад, что ему посчастливилось познакомиться с вами. Правда. Хельга никогда его не понимала. Но Мартин этим и отличается: он способен и сам о себе позаботиться. — Если в голосе Шумахера и прозвучала грустная нотка, ее тут же заглушил долгий приступ кашля, будто ему в горло засыпали тачку гравия. — А если захотите весело провести вечер в Оксфорде, теперь знаете, куда идти.

Роза медленно брела по опустевшим улицам. Проехала пара велосипедистов, мигая фарами, ветер носил обрывки мусора по булыжным мостовым. Из-за ограды колледжа донесся аромат жасмина и ночных фиалок, и, глянув за ворота, она увидела длинные полосы газонов, укрытые тенью. У церкви Христа ее остановил патруль, и ей пришлось показать свое удостоверение и пропуск Шумахера.

Дальше, у ворот колледжа Святого Иоанна, стояла полицейская машина, и двое в штатском вели к ней высокого седовласого мужчину в очках с тонкой оправой. Его развевающаяся профессорская мантия надувалась на ветру, как парус, и, когда он повернулся к Розе, она увидела его лицо, искаженное гневом и страхом. Видимо, это был один из «превентивных арестов», о которых говорил Бруно. Мужчину быстро «упаковали» в полицейскую машину, и сквозь окно задней дверцы Роза увидела, как дернулась его голова, когда машина рванула с места.

В столовой гостиницы «Красный лев» ужин подходил к концу. Узкие столы были накрыты скатертями, в вазах торчали одинокие гвоздики. К затянутому зеленым сукном стенду был приколот обрывок бумаги, сообщавший, что на ужин предлагается на выбор: маринованная свекла, консервированная рыба или же холодная ветчина с горошком, а на десерт — обезжиренный яблочный пудинг.

Появилась неприветливая грета.

— Ветчина кончилась.

Роза ощутила одуряющий запах дешевых духов — низшие классы потребляли парфюмерию с резкими терпкими ароматами, совсем не похожими на утонченный французский парфюм 30-х годов. Гели редко пользовались духами, зная о неодобрительном отношении к этому Вождя, а те, у кого с досоюзных времен сохранились жалкие остатки «Диора», «Герлена» или «Шанели», прибегали к ним лишь изредка.

— А что у вас за рыба?

— Ничего особенного. Просто рыба. — Грета со значением глянула на часы, стараясь выразить бесконечное негодование кухонного персонала и свое лично в связи с тем, что приходится подавать ужин почти в девять вечера.

— Тогда мне рыбу.

На столе появилась анонимная рыба, вполне соответствующая худшим ожиданиям. Роза молча съела ее и собралась уходить, но, проходя через холл, ощутила знакомое покалывание на коже, которому давно привыкла доверять.

Она обернулась и, к своему изумлению, увидела перед собой знакомую фигуру.