Тайная Миссия

Так, постепенно, шаг за шагом, Триффан стал понимать, что Белый Босвелл — это не только воплощение кротости и доброты, каким было принято его считать, и что если временами Босвелл выглядел настороженным, даже испуганным, то это происходило не из-за его преклонного возраста, но в силу того, что в самой природе вещей было нечто пугающее, о чем было ведомо лишь познавшим Безмолвие. И чем глубже понимал Триффан, что терпимость Босвелла по отношению к братьям своим, которые нередко служили для него источником тревоги, и забота об их благе проистекают из его безграничной любви к ним, тем сильнее и крепче становилась его привязанность к своему спутнику.

И все же оставались темы, которых Босвелл не желал касаться, как бы настойчиво ни расспрашивал его Триффан. Одной из таких запретных тем было то, чем предстоит заниматься самому Триффану в случае, если ему когда-либо удастся заслужить ранг писца. Как хорошо знал Триффан, любому кроту, даже если он не писец, Камнем Безмолвия было завещано выполнить определенную миссию. В осуществление этой миссии крот обязан вложить все, чем наиболее одарен, — физическую силу, ум или просто любовь к жизни.

Что касается писцов, то их обязанности носили более конкретный характер и определялись старшими, пока каждый не посвятит себя тому, что сочтет необходимым, — а это, по разумению Триффана, требовало серьезных раздумий и прежде всего осознания своих возможностей как личности.

Как раз на эту тему Босвелл не был расположен говорить и всячески уклонялся от расспросов Триффана, полагая, что чем меньше тот будет размышлять о своей миссии, тем скорее он будет готов к ее осуществлению. Однако Триффан обратил внимание на то, что в последние кротовьи месяцы путешествия, когда они уже спустились с меловых холмов в долину и снова оказались в окружении других кротов, Босвелл со свойственной ему мягкостью постоянно стремился заставить своего ученика вникать во все особенности кротовьего бытия, словно давая понять, что именно с этим связано поле его будущей деятельности. По мере того как они приближались к Аффингтонскому Холму, в разговорах все настойчивее звучала одна и та же тема — скорое пришествие Слова. Оно воспринималось как доброе знамение, как надежда на то, что сила, спокойствие и порядок снова вернутся в этот растревоженный мир. Однако все слухи о его существовании, да и само значение того, что есть Слово, Триффан считал пустой болтовней незадачливых созданий, которые, пережив Чуму и пожары, теперь возлагали надежды на мудрость более высокую, чем та, что заключена в Камне, и называли ее «Слово».

— Оно идет, оно приближается, — говорили им встречные. — Да-да, оно уже совсем скоро явится нам, и тогда все снова будет хорошо, и стихнут эти ужасные вражьи ветры, и опять настанет вечная весна!

Такие слова твердили несчастные кроты, ежась и вздрагивая всем телом от порывов злого ветра, от которого не было спасения.

А еще в дни, последовавшие за Великой чумой, прошел и другой зловещий слух о нашествии мрачной и опасной породы кротов, двигающейся с севера. Будто бы свирепый, пронизывающий до костей ветер предвещал их приход. Его жесткие порывы вселяли ужас в сердца и без того сократившегося и ослабевшего населения подземных систем, и приход обоих путешественников, Триффана и Босвелла, не вызывал особого оживления. Босвелл воспринимал все эти слухи очень серьезно, полагая, что за ними стоит нечто большее, чем простое суеверие.

— Слово? — говорил Босвелл. — Да, его появление не вызывает у меня сомнений. Однако надеюсь, что это случится не очень скоро, — тебе еще много чему надо успеть научиться до той поры.

На последнем отрезке пути Босвелл повел Триффана в обход поселений, словно пытаясь уберечь его от общения с другими кротами, увести подальше от сумеречного мира, где ползли слухи о Слове и о неведомых опасностях. Тем не менее именно в эти последние недели путешествия Триффаном овладела уверенность в том, что его будущая миссия непременно будет каким-то образом связана с пришествием Слова. Эта мысль пугала притягивала его: он понимал, что ему предстоит еще многое усвоить, и знал, что близится час, когда Босвелл откроет ему, какова будет его задача.

В последние дни странствия манера общения с ним Босвелла заметно изменилась. Каждое свое наставление Босвелл теперь начинал словами: «Ты должен им сказать… Тебе надлежит им объяснить… Постарайся убедить их в том, что… Тебе, возможно, придется доказывать…» У Триффана возникло такое чувство, будто Босвелл готовит его к роли наставника, которую выполнял он сам. Это пугало Триффана, потому что их путешествие близилось к концу, а он все более явственно осознавал, как не много успел узнать сам и насколько мало он может дать другим. Когда Триффан отважился высказать свои опасения вслух, Босвелл разразился громким смехом.

— Это правда, мой мальчик, — сказал он, — но знал бы ты, чего мне стоило заставить тебя понять это!

В таком смятенно-самокритичном состоянии духа, как впоследствии назовет это Босвелл, при полном отсутствии каких-либо контактов с местными жителями, в сопровождении неутихающего леденящего ветра Триффан с учителем достигли наконец восточной оконечности Аффингтонского Холма.

От внимания Триффана не укрылась странная нерешительность Босвелла перед подъемом на поверхность. Однако, полный впечатлений от проделанного пути и занятый мыслями о своем будущем, он приписал это нежеланию Босвелла завершить путешествие и необходимости менять ставший привычным уклад жизни.

— Что ж, пожалуй, пора все-таки двигаться, — проговорил Триффан, в который раз оглядывая норку, где они остановились передохнуть. — Уже совсем рассвело, и вокруг полно грачей.

Сами по себе грачи для крота не столь опасны, сколько надоедливы. Однако последние мили им предстояло передвигаться по поверхности: подземных коммуникаций между Аффингтоном и остальными поселениями не существовало — Триффан предпочел бы не рисковать, вызывая нежелательное любопытство каких-либо пернатых, будь то даже грачи. Они могли привлечь сокола, а сокол сову. Сова же — смерть для крота.

Босвелл не отозвался; он даже не шевельнулся.

— В чем дело, Босвелл? — досадливо воскликнул Триффан. — Ты сидишь скрючившись и насупившись с самого восхода. Давай трогаться! Если хочешь сначала перекусить, я попробую найти тебе парочку червяков…

При этом Триффан без особой надежды оглядел их унылое убежище: его меловые стены и усыпанный березовыми листьями пол выглядели мало обещающими. Мысль о возможной задержке заставила его поспешно добавить:

— Наверняка у здешних писцов припасена пропасть всякой вкусной еды, — правда ведь?

Триффан уже давно предвкушал торжественный прием, который им окажут писцы в Аффингтоне, ведь Босвелл был едва ли не самым почитаемым среди них. Им должны обрадоваться еще и потому, что Босвелл нес для них Седьмой Камень Покоя. Его возвращение в Аффингтон означало обретение секрета Безмолвия каждым взыскующим его.

— В чем дело? — переспросил Триффан.

На этот раз он произнес это мягко и почтительно, стараясь осуществить на практике то, чему учил его Босвелл, — прислушиваться к тому, что на сердце у друга. Ибо, несмотря на свойственную молодому кроту нетерпеливость, Триффан любил Босвелла так же глубоко, как любил его Брекен, отец Триффана, то есть больше всего на свете, возможно, даже больше, чем сам Камень. Ради Босвелла он готов был встретиться лицом к лицу с любой опасностью, будь то даже смерть; он готов был оберегать и защищать Босвелла до последнего своего вздоха. Это сделалось его прямой обязанностью с той самой минуты, как они оставили Данктонский Лес. Триффан не колеблясь закрывал собой Босвелла от сов и лис, оберегал от стремнин и от двуногих; он вырвал Босвелла почти из самых когтей ревущей совы, черным вихрем налетевшей невесть откуда, — совы, чей пронзительный взгляд приводит в столбняк застигнутых врасплох. Обязанность защищать старика Босвелла превратила Триффана за время путешествия из юноши в умелого опытного бойца. К тому же он стал гораздо осмотрительнее и мудрее: он научился угадывать, когда Босвелл нуждается в отдыхе и остановках. Потому сейчас Триффан лишь глубоко вздохнул и пристроился подле своего возлюбленного наставника, терпеливо ожидая, когда тот объяснит ему причину своей медлительности.

Босвелл понял, какие чувства одолевают Триффана. Он зашевелился, почесался, брезгливо сморщился, заметив слизь на корне, возле которого сидел, равнодушно обследовал кучку сгнивших листьев, кусочков коры и веточек: ни червячка, одна затхлая сырость.

— Сам не знаю, Триффан, но боюсь… мне кажется… Я не могу понять… — отрывисто заговорил Босвелл, и вдруг голос его прервался, затерялся в земле, как те серые скрученные корни, под которыми они нашли временное убежище. — Вернее, слишком хорошо знаю, — внезапно добавил он.

Над ними в верхушках деревьев с новой силой засвистел мартовский ветер. Он нещадно трепал молоденькие веточки и набухшие почки, напоминая о недавних зимних холодах. Потом ветер внезапно изменил направление и снова задул над самой землей, вздымая сухие листья и пробирая холодным дыханием густой мех Триффана и серовато-белую шубку Босвелла.

— Мы теперь почти у цели и в любом случае находимся под защитой Аффингтона. Через час-другой будем на месте и в полной безопасности, Босвелл. Может, все-таки двинемся дальше?

— Что? Да, да, и тогда мы с тобой спокойно поговорим. Хотя, возможно, будет уже слишком поздно. Есть вещи, о которых мне необходимо рассказать тебе, прежде чем…

— Прежде чем — что? — нетерпеливо переспросил Триффан, раздраженный столь несвойственной Босвеллу манерой не договаривать до конца.

— Триффан, — словно говоря сам с собой, тихо произнес Босвелл. — Мне не хочется двигаться в путь, потому что я боюсь, как бы с окончанием странствия нам с тобою не пришлось расстаться. Я старался обучить тебя всему, что знаю сам. Но осталось еще столько недосказанного, недоговоренного… по правде, мне ужасно не хочется отпускать тебя от себя.

— Но я никуда не собираюсь уходить! — горячо возразил Триффан. — Я хочу остаться подле тебя, хочу жить в Аффингтоне, выучиться и стать писцом, как ты. Или ты считаешь, я не могу преуспеть в этом и гожусь лишь на то, чтобы состоять при тебе телохранителем?!

— Ничего подобного я не считаю, — откликнулся Босвелл, ласково коснувшись лапкой Триффана. — Ты прекрасно овладел искусством летописца и хорошо усвоил древние сказания. Уже сейчас ты способен… — Он внезапно умолк, приник рыльцем к земле, весь обратившись в слух, и зашептал: — Горе. Страдание. Боль. Ими пропитано все вокруг. Неужели ты ничего не чувствуешь? Это означает, что наша с тобой разлука близка. Мне страшно.

— Ничего подобного я не чувствую, — твердо сказал Триффан, принюхавшись. — Подобные страхи и сомнения обычны для крота твоего возраста. Старость, Босвелл, — ничего не поделаешь!

В глазах у Босвелла мелькнула улыбка. Временами Триффан забывался и разговаривал с ним фамильярно, как говорил бы с отцом, но Босвелла это не сердило, хотя он и считал нужным иногда выразить свое неодобрение. К тому же Триффан сказал правду: Босвелл утратил былую силу. Наступила старость, а с нею пришли боли, хвори… и ненужные сомнения. За время их путешествия Триффан, молодой и уверенный в себе, не раз помогал ему преодолеть трудности пути. Старость не щадит никого — даже Белых Кротов.