Тайная Миссия

Глава вторая

Тоннель, в котором они очутились, был довольно узким, но сухим и выполненным в старинном стиле — с высокими арочными сводами и тщательно отделанным потолком. Это создавало обилие воздуха и приглушало звуки: шум гнущейся под ветром травы был здесь почти не слышан, хотя дребезжание проволоки передавалось по столбам и неприятно отдавалось в лапах.

Пол устилал густой слой пыли; местами попадались высохшие корешки, упавшие сверху, с потолка, где сплелись корни трав, уходившие на поверхность. Вместе со светло-серыми меловыми стенами этот зеленовато-серый потолочный орнамент создавал особую атмосферу торжественности, что всегда отличало Аффингтон от остальных систем.

Обоим с самого начала стало ясно, что здесь давно не ступала лапа ни одного крота, хотя у входа они видели многочисленные следы полевок и ласок: вероятно, когда-то те укрывались здесь от хищников. В самом тоннеле, в расщелинах стен и на полу, скопилось столько пыли, что вскоре шубки обоих кротов покрылись беловатым налетом.

— Ну и местечко! — прошептал Триффан, следуя за старым Босвеллом. — Тут даже такой молодой послушник, как я, может разом превратиться в Белого Крота. Что касается тебя, то еще немного — и ты просто затеряешься в этой пыли!

— Вообще-то, именно к этому я и стремлюсь в конечном счете — затеряться в пыли. Но до того пройдет еще немало времени, так что не занимайся пустой болтовней. Поспеши! Впереди, чуть повыше, есть местечко, где много червяков, и, поскольку я знаю, что пища интересует тебя больше всего остального, там мы и остановимся. Подкрепимся, отдохнем, а потом будем искать центральный тоннель. — Босвелл приглушенно рассмеялся. Оба бессознательно перешли на полушепот, как того требовала святость места; к тому же они знали, что в подземных ходах звук разносится очень далеко и никогда нельзя предугадать, какая опасность может подстерегать тебя впереди.

Триффан часто оборачивался назад, принимая оборонительную позу, но всякий раз оказывалось, что это всего лишь эхо шагов и когти его готовы вцепиться в собственную тень. Ему требовалось много усилий, чтобы не потерять ориентацию. Однако Босвелл не напрасно так долго обучал его, и Триффан уверенно двигался следом, даже когда Босвелл уходил далеко вперед.

— Мы совсем рядом с центральным тоннелем, — наконец тихо проговорил Босвелл. — Теперь нужно идти с особой осторожностью.

— Чтобы не наткнуться на врагов?

— Да, но еще и потому, что это Священные Норы и здесь нам надлежит соблюдать тишину. Писцу вообще предписано хранить молчание; ему рекомендуется говорить лишь в самых крайних случаях, а это бывает нечасто. Уже совсем скоро поедим и передохнем. Советую тебе, Триффан, последовать моему примеру: поразмышлять немножко обо всем, что пережито нами в пути, и набраться сил на будущее.

Триффан знал из опыта, что, когда Босвелл говорил «поразмышлять немножко», это означало неподвижное сидение, которое могло длиться часами, и потому покорился неизбежному.

Вскоре почва в тоннеле сделалась темной: медовый слой кончился, и дальше пошла глина вперемешку с галькой, с обилием пищи и небольшими норами.

— Это помещение для гостей, — шепнул Босвелл. — Когда-то здесь останавливался твой отец.

Триффан добыл червяков, и они принялись закусывать, а потом расположились друг подле друга, чтобы отдышаться после нелегкого во всех отношениях последнего этапа пути.

«Босвелл советовал поразмышлять о проделанном пути, — сонно думал Триффан. — Но теперь мы уже на месте, живые и здоровые». Он чувствовал смертельную усталость. Босвелл, как обычно, начал молиться, но Триффан, при всем старании, не в состоянии был сосредоточиться. Мысли разбегались и путались, тепло разливалось по всему телу, расслабились и ушли в подушечки лап натруженные когти. Как сквозь сон до него доносилась благодарственная молитва Босвелла по случаю благополучного возвращения домой. Ее слова невольно вызывали воспоминания о многих годах непрерывных странствий, об усилиях, которые предпринимали кроты, чтобы попасть в эту священную обитель и в конце пути узреть наконец Свет Безмолвия, оставив позади все опасности и печали.

— Не должно кроту-летописцу думать о прошлых печалях, как и о тех, что могут ожидать его в будущем. Мысль писца должна быть постоянно обращена к Безмолвию. Оно присутствует всегда для того, кто жаждет услышать его. Но по возвращении из странствия крот-летописец обязан воздать хвалу Камню за милость его, что и делаю я сейчас.

Была ли то молитва или назидание, предназначенное Босвеллом для Триффана, его ученика? Молодой- крот почти ничего не слышал; зато он видел, как вокруг Босвелла возникло яркое, чистое сияние, и от души захотел и сам попасть в этот сияющий круг.

Он пытался окликнуть Босвелла, но не мог произнести его имени.

— Спи, Триффан, — донесся до него голос. — Ты заслужил отдых. Ты выполнил свою задачу, ты доставил меня в Аффингтон целым и невредимым. Теперь тебя ждет новое дело, и тебе понадобятся все силы для испытаний, с которыми придется справляться одному.

Слова «новое дело», «одному» заставили сердце Триффана тревожно забиться, но тут же то ли сон, то ли странное забытье охватило все его существо. Впоследствии Триффан так и не мог решить, что же это все-таки было. Он только помнил, что не мог ни пошевелиться, ни заговорить; в то же время он жадно вбирал в себя все образы, вызванные к жизни монотонной благодарственной молитвой Босвелла.

Он осознавал, что Босвелл рядом, что он прикасается к нему. Из глубокого Безмолвия, заполнившего пространство, раздавался голос:

— Он учился прилежно, о Камень, но он молод. Он сам еще не знает, сколь многому научен, и потому ему будет страшно, ему будет горько, и он познает, что такое сомнения и утраты. Но я выбрал именно его. Он будет выполнять волю Твою, и бремя Твое возьмет на себя. Веди его, храни его, оберегай; укрепи его, дай ему услышать…

Триффан силился очнуться от дремоты, от полузабытья, чтобы спросить Босвелла или Камень — словом, того, чей голос он слышал, — узнать, выяснить. Но у него недостало сил: лапы стали слабыми, как у младенца, а глаза ничего не различали.

— Спи, отдыхай, — донесся до него голос, и тут уже Триффан и вправду увидел себя малышом: он снова убегал по тоннелям от своих сверстников, выскакивал на поверхность, в залитый солнцем мир Данктонского Леса, где воздух был напоен летними ароматами, где ясные солнечные зайчики скользили по листве и где умиротворяюще шумели деревья; снова оказывался перед Камнем, возвышавшимся в самом сердце их леса. И мать его Ребекка, и отец его Брекен, и сводный братишка Комфри — все они снова были рядом. Однако маленький Триффан всегда предпочитал их обществу одинокие блуждания по Данктонской Чаще, пока однажды, когда уже подрос, во время одной из таких вылазок не оказался прямо перед Камнем. Он замер от страха, но все же успел тогда подумать о том, как бы ему, Триффану, хотелось стать летописцем Камня.

— Отчего кроту нужно проводить всю жизнь в странствиях, если в конце концов ему все равно суждено вернуться туда, откуда он вышел в путь? — вопросил он Камень уже много позже, став юношей. Именно тогда и именно там впервые увидел его Босвелл. Сейчас Триффан будто внезапно снова оказался на вершине холма: заново ощутил все великолепие Данктонского Леса, с его роскошными полянами и лугами, с тоннелями, где ему был знаком каждый закоулок, и преисполнился глубокой радости от сознания, что он — частица этого великолепного мира, как и мир этот всегда пребудет частью его самого. Затем его охватила великая печаль оттого, что ему пришлось покинуть родные места, и страстное желание, чтобы Камень дозволил ему, Триффану, однажды снова вернуться сюда и никогда больше не скитаться в чужих краях.

— Просыпайся, пора! Время двигаться в путь!

Голос Босвелла был таким, как всегда; в их убежище пробивался слабый утренний свет.

Триффан постепенно выбирался из глубокого теплого забытья, в которое повергла его усталость. Деревья Данктона все еще шумели над его головою, прошлое было совсем рядом, но с каждым мгновением видения бледнели и отступали все дальше и дальше…

— Бо… Босвелл, — удалось ему наконец выговорить. — Скажи, Босвелл, вернусь ли я когда-нибудь домой живой и невредимый? — Его глаза внезапно наполнились слезами, будто лишь сейчас он полностью осознал всю тяжесть разлуки с домом. — Ну же, Босвелл! Ответь мне!

С затаенным беспокойством в горящих глазах Босвелл окинул Триффана долгим пристальным взглядом и лишь затем сказал:

— Тебе надлежит еще очень многое совершить. До той поры, пока не осуществишь назначенное, ты побываешь там, но только чтобы немного подлечиться самому и обустроить тех, кого, возможно, приведешь с собою. В конце концов ты вернешься насовсем туда, откуда пришел, как надлежит любому кроту.

— Будешь ли ты тоже там? Со мной?

— Я всегда буду там, — спокойно отозвался Босвелл, — ибо я всегда буду там, где ты.

— Я хочу знать, будешь ли ты со мной вместе?

— Покуда в тебе живет вера в Камень, покуда мысль обо мне не покинет тебя, я всегда останусь с тобою.

— Ты грустишь, Босвелл. Таким я не видел тебя за все время нашего путешествия. Ты печалишься со вчерашнего дня, с того времени, как мы увидели казненных кротов.

— Я грущу оттого, что наша дорога подошла к концу. Как видишь, Белым Кротам тоже доступны обычные чувства.

— Понимаю. Я долго спал?

— Всю ночь. Сейчас уже утро.

— Я не хотел засыпать. Ты читал молитвы, произносил благословения, — я должен был бы слушать их и запоминать.

— Зачем?

— Но если мне предстоит стать писцом…

— Поешь, приведи себя в порядок, — прервав его, деловито сказал Босвелл, — и будем двигаться.

Тут Триффан, теперь уже проснувшийся окончательно, ощутил в себе прилив сил и энергии. После прочтения обычной благодарственной молитвы, как научил его Босвелл, он поднялся, встряхнулся и произнес:

— Думаю, сейчас мне следует идти впереди: еще не известно, кто нам встретится — друг или враг.

— Я пока не слышал ничего подозрительного, — отозвался Босвелл.

— Хорошо, если так, — с сомнением проговорил Триффан: он знал, что старик плохо различает тихие звуки и слабо чувствует вибрации почвы. К тому же шум ветра в тоннелях сбивал с толку: отовсюду неслись какие-то шорохи и шелесты — не то шаги, не то просто где-то сыпалась пыль.

— Держись ближе ко мне, чтобы ты мог коснуться меня и указать, где надо повернуть, ты ведь хорошо знаешь дорогу.

Подобно двум теням, заскользили они в глубину Священных Нор. Не было приветственных возгласов, не было пышной торжественной встречи; крадучись, храня полное молчание, чтобы не выдать себя ненароком, Триффан, полный решимости до конца выполнить свою роль защитника и телохранителя, шел впереди.

Вначале тоннели центральной системы мало чем отличались от тех, по которым они шли прежде. Разве что были чуть шире и выглядели чуть более запущенными. Однако мало-помалу перемены становились более ощутимыми: отполированные временем стены заблестели; сияли и полы, по которым, как видно, прошла не одна тысяча лап. Здесь ощущались торжественность и какой-то особый покой. Эхо шагов бежало впереди них, над ними же струились потоки свежего воздуха. Такие воздушные потоки умели делать в те давние времена, когда строители еще владели искусством особым образом оформлять входы и выходы; знали, где и под каким именно углом нужно выполнить поворот, чтобы тоннель не только был пропорционален сам по себе, но и находился в гармонии со всей системой в целом. Именно об искусстве такого рода не раз рассказывал ему Босвелл, не переставая повторять, что умение строить тоннели и системы целиком зависит от того, насколько гармонична натура крота, прокладывающего их.