Тайная Миссия

Глава первая

Март. Над холмами и долинами Южной Англии вовсю бушевал холодный северный ветер. Загоняя сухие листья под кустарник и в открытые после зимы норы и тоннели, он трепал набухшие почки, ерошил перья присмиревших в укрытиях грачей, сгибал неподатливые стебли прошлогодней травы и пронизывал насквозь обнаженную почву вспаханных полей. Казалось, вся земля съежилась от холода, а все, что на ней, сжалось в комок и замерло в мучительном ожидании перемен. В небольшой березовой рощице, что у подножия Аффингтонского Холма, где расположены Священные Норы, все тот же ветер, перекручивая и раскачивая голые ветви, сначала пробежался по вершинам, а затем жалобно взвыл у самых корней, обдав холодом и заставив замереть от страха сердца всех укрывшихся там малых созданий: полевок, белок, вертких горностаев… и кротов.

Два таких крота как раз в это время прятались от ветра под ненадежным прикрытием выпиравших из-под земли корней березы. Они молчали, тесно прижавшись друг к другу. Один из них звался Триффаном. Он приходился сыном Ребекке и Брекену. Красотою и густотой меха он напоминал мать; глазами же и телосложением походил на отца, чьи сила воли и мужество позволили ему совершить путешествие в дальние края и, пройдя сквозь неисчислимые опасности для тела и души, благополучно вернуться в Данктонский Лес, чтобы погрузиться здесь наконец в Великое Безмолвие, которого жаждет и к которому стремится каждый крот. Однако Триффан был еще очень молод: нетерпение и неуверенность в себе, свойственные юности, заметны были в каждом его движении — когти он постоянно держал напряженно сжатыми, будто в любую минуту собирался пустить их в ход.

Вторым был старый Босвелл — наиболее уважаемый и таинственный из Аффингтонских писцов, тот самый, кому удалось отыскать Седьмой Камень Покоя. Во всем кротовьем мире не было никого, кто пользовался бы большим уважением, нежели Босвелл. Его имя произносили — и будут произносить всегда — с величайшим почтением; до сих пор при упоминании этого имени многие суеверно дотрагиваются правой лапой до левой: согласно легенде, в детстве Босвелл покалечился и всю жизнь хромал. Потому когда он, как и надлежало летописцу, отправлялся в очередное длительное странствие, то всегда радовался спутнику — для охраны и защиты.

Ко времени знакомства с Триффаном (а это произошло в последние дни пребывания Брекена и Ребекки в Данктоне) Босвелл был уже стар, изборожден морщинами, медлителен и хмур. Однако ласковые глаза его светились добротой, и когда он бывал сыт и неутомлен, то имел обыкновение улыбаться и реагировал на все окружающее с живостью и непосредственностью ребенка. Говорил он мягко и неторопливо, будто время для него не имело существенного значения.

Однако сейчас, вжавшийся в землю у подножия Аффингтонского Холма, он выглядел вконец измученным. Правда, внимательный наблюдатель не преминул бы заметить, что, хотя рыльце его было устало опущено на здоровую лапу, а глаза полузакрыты, они глядели зорко — то был взгляд крота, чья мысль продолжает напряженно работать. Триффан примостился рядом, но чуть позади Босвелла. Ему не лежалось на месте, не терпелось двинуться дальше, однако он сдерживал себя, как и положено взрослому, стараясь достойно выполнять свои обязанности служения старшему. Сразу за ним начиналась меловая осыпь знаменитого Аффингтонского Холма, по которой им предстояло карабкаться весь остаток пути.

А путь, который прошли Босвелл и Триффан, был долог, очень долог. Священные Норы Аффингтона отстояли от Данктона на сотни кротовьих миль. Чтобы их одолеть, потребовался не один кротовий год. Вдобавок ко всему Босвелл тащил под правой лапой Камень Покоя — груз немалый, как и все, что связано с Безмолвием.

— Все еще дует. Даже здесь, у подножия холма, не укрыться от этого ветра! — пробормотал Босвелл, близоруко задрав рыльце кверху — туда, где бились на ветру ветки дерева и по мрачному небу беспокойно неслись облака.

— Ничего! Под землей уже просыпается весна, — пытаясь казаться веселым, откликнулся Триффан и развернулся боком к ветру, чтобы уберечь Босвелла от его порывов. — У нас ведь были и неплохие дни, даже целые недели. Снега уже нет, скоро и ветер стихнет.

Но Босвелл лишь с сомнением покачал головой, и Триффан вынужден был признать, что за долгое время их путешествия ужасный ветер действительно дул почти без передышки. Режущий и беспощадный, он, казалось, предвещал недоброе, сулил опасность и беду. Этот северный ветер словно гнал перед собой волнение, сеял на своем пути раздоры и распри. Ветер диких, первобытных инстинктов, внушающий чувство глубокого страха, рождающий злые, коварные мысли… Похоже, этот ветер собрался сопровождать их до самого Аффингтона.

Они передвигались тайными древними ходами, что ведомы лишь кротам-писцам, путями, проложенными в холмах, над долинами, в стороне от обычных кротовьих дорог, тщательно избегая встреч с другими кротами.

Дело в том, что Триффану предстояло еще многому обучиться, Босвелл же предпочитал, чтобы обучение осуществлялось спокойно, без помех. К тому же Белый Крот был слишком заметной фигурой и не мог не вызывать повышенного интереса у всех, кто видел его впервые.

И правда, во время его появления в одном из подземных поселений, где после пожара и чумы, случившихся еще до рождения Триффана и опустошивших Данктонскую систему, уцелело не более трети населения, кроты сгрудились вокруг Босвелла, и каждый стремился дотронуться до него, словно надеясь, что одно это прикосновение избавит от гнетущего страха, тучей нависшего с тех давних пор над всем подземным миром. Триффану с трудом удалось оградить Босвелла от назойливого внимания, после чего они оба продолжали путь уже только тайными тропами.

Тяжкий это урок для крота — усвоить, что умиротворенность и счастье, привязанности и радости — быстротечны; что они — словно летний ветерок над залитой солнцем долиной: промчался, и вот уже нет его, а потому нужно наслаждаться, пока можешь. Что же до всего остального — воспоминаний, надежд, сожалений, — то все это не более чем эхо минувшего или зарница любви, которую, если повезет, еще предстоит испытать в будущем.

Пройдет немало лет, и, оглядываясь назад, Триффан поймет, что дни, проведенные возле Босвелла, были, возможно, самыми счастливыми в его жизни. Как беззаботен он был тогда, как возбуждала его возможность получать все новые сокровенные знания, которые так ненавязчиво и щедро передавал ему Босвелл во время их путешествия!

Они продвигались вперед не торопясь: Босвелл делал частые остановки, стремясь развить в своем ученике терпение и спокойствие — качества, требующие сосредоточенности и молчания.

— Думай о чем угодно, но только о подлинно значимых вещах, — любил повторять Босвелл.

— О чем, например? — спросил однажды Триффан в первые дни их странствия и тут же нетерпеливо начал обследовать все вокруг, будто надеясь обнаружить это «значительное» в непосредственной близости от себя.

— Ну, — ответил Босвелл, — есть много всего, что достойно размышления, кроме, пожалуй, мыслей о самом себе, хотя очень немногие кроты находят время на иные размышления.

И Босвелл рассмеялся, что тогда немало раздосадовало Триффана: как ни старался бедняга, он еще не мог себе представить в то время, что в жизни есть нечто более важное, чем его собственная персона, вернее, чем те мысли и надежды, которые он невольно связывал с самим собой.

Но однажды морозным январским утром, когда Триффан почти разуверился в своей способности найти предмет, достойный серьезного размышления, Босвелл вывел его к поверхности — понаблюдать через толщу снега за тем, как меняется днем освещение. Триффана настолько это захватило, что, когда Босвелл велел возвращаться под землю, ему показалось, будто прошла всего минута, а не целый день.

Тогда впервые он освободился от мыслей о себе самом и услышал звуки Безмолвия; впервые он уразумел, что значит размышлять о важном.

Так, мало-помалу, Босвелл учил его быть в ладу с самим собой, и в последующие дни Триффан понял, как достичь состояния покоя и добиться того, чтобы всегда хранить в себе нечто от Безмолвия Камня.

— Может ли крот услышать Безмолвие? — спросил однажды Триффан. — Я имею в виду — услышать Его, пока жив?

— Может. Наверное, когда-то многие из нас обладали такой способностью, — задумчиво ответил Босвелл. — Нет высшего блага для крота, чем ощущать единение с Безмолвием. Я верю: придет когда-нибудь тот, кто станет его посланцем.

— Ты говоришь о Кроте Камня? — с живостью воскликнул Триффан. Он с детства слышал разговоры о мифическом Кроте-освободителе, с появлением которого каждому будет дарована возможность слышать Безмолвие.

Босвелл редко распространялся на эту тему, но всегда утверждал, что Он обязательно явится и что это будет поистине великий день.

— Нет, я говорю не о Кроте Камня. Его миссия будет совершенно особой. Он поможет обрести всем кротам такую веру, какой пока обладаем только мы, писцы.

Я говорю сейчас о Том, кто придет следом за Кротом Камня, — об обретшем Безмолвие. Да-да, он придет следом — я знаю, я уверен, и, когда это произойдет, Триффан, тогда… тогда…

Не договорив, старик Босвелл понуро опустил рыльце к самой земле; внезапно он показался Триффану невероятно усталым; более того, в его глазах Триффан заметил испуг. Не взглянув на него, Босвелл двинулся дальше один, и до Триффана донеслось еле слышное:

— Он придет, он обязательно должен прийти.

Триффан впервые видел своего наставника в таком волнении. Столько тоскливой надежды, столько боли было в его голосе, что Триффан не выдержал: он подошел ближе, коснулся лапы Босвелла и тихо произнес:

— Я могу тебе чем-нибудь помочь?

Босвелл обернулся, молча взглянул на него, и Триффан увидел, что его старые глаза полны слез.

— Нет, Триффан. Ты хорошо все усваиваешь, ты заботишься обо мне, ты любишь меня — и этого довольно. Откликнувшись на нашу горячую веру, явится Крот Камня, и тогда я… тогда я… — Тут голос Босвелла прервался, и он зарыдал. И с ним вместе, казалось, зарыдала сама земля, и деревья, и травы, и все кротовье царство.

Смятение охватило Триффана, и он воскликнул:

— Я не понимаю! Я не в силах тебя понять!

— Знаю, что не в силах, — отозвался Босвелл, и в его взгляде, обращенном на юного Триффана, было столько нежности, что Триффан не выдержал и заплакал сам.

После этого Босвелл замолчал надолго. Час шел за часом, а он все продолжал молчать. Было видно, что он целиком погружен в свои мысли — то ли радостные, то ли печальные. Его выцветший, поредевший мех пришел в полный беспорядок, он тяжело ступал, согнувшись, словно нес на себе бремя всего кротовьего царства, изнемогая от этой ноши и пребывая в надежде, что кто-нибудь наконец избавит его от непосильного груза.

Во время этого затянувшегося молчания юный Триффан из Данктона не единожды порывался приблизиться к Босвеллу, но всякий раз удерживал себя: он чувствовал, что сейчас от него требуется лишь оберегать своего наставника с почтительного расстояния. Он ощущал, что бессилен помочь Босвеллу в его внутренней борьбе с самим собою и облегчить его страдания. Наконец наступил рассвет, а с ним пришло тепло, и нависшая над кротами тень вновь отступила в тот мрак, откуда явилась.