Лубянская империя НКВД. 1937–1939

По окончании доклада Сталин поинтересовался:

— Кто это сделал?

Вопрос почему-то смутил:

— Там, один еврей…

— Так вот, дайте этому еврею орден Ленина.

Из-за рубежа Розенберг последний раз вернулся в начале 38-го года. Не воображайте, что замнаркома грубовато порадовался избавлению разведчика от опасностей, связанных с работой. Отвертелся, по его мнению, Розенберг от более чем вероятного ареста дома.

Дали разведчику униформу со шпалами, поставили учить преемников. А накануне майских праздников забрали.

У ответственных работников арестовывали и жен, не одновременно, а с небольшим интервалом. Но их, как правило, не казнили, дело обходилось многолетним заключением.

Зная сталинский конкретный стиль руководства, трудно предполагать, что не существовало некоторого планового числа людей, подлежавших репрессированию и уничтожению. В первой половине 1937 года Ежов в Москве созывает всесоюзное совещание всех полномочных представителей НКВД республик, краев и областей, на котором выступил с «установочной» речью.

«— Предупреждаю, что буду сажать и расстреливать всех, не взирая на чины и ранги, кто посмеет тормозить дело борьбы с врагами народа.

После этого Ежов стал называть приблизительные цифры предполагаемого наличия «врагов народа» по краям и областям, которые подлежат аресту и уничтожению. (Это была первая наметка спускаемых впоследствии — с середины 1937 года — официальных лимитов в определенных цифрах на каждую область.)»7.

В заключение нарком не забыл сослаться на вождя: «Товарищ Сталин оказал мне доверие и предоставил необходимые полномочия».

Когда докладчик закончил, один из участников тут же встал и объявил, что в его области подобного количества врагов народа нет и что вообще недопустимо заранее планировать число арестованных и расстрелянных. Рассвирепевший Ежов объявил его «врагом», сразу вызвал коменданта и приказал арестовать смельчака.

Влияя на развитие событий, Сталин за два года сумел добиться решения поставленной задачи. При этом «руководящая и направляющая сила» — партия выступила в незавидной роли активного помощника органов.

«Своей жесткой требовательностью он добивался, можно сказать, почти невозможного». Так характеризует маршал Жуков заслуги Сталина в создании материально-технических средств во время битвы под Москвой8,(т. 2).

Фраза в кавычках точнехонько перекладывается на пять лет назад. То, как рождалось невозможное в адском сталинском котле, дает почувствовать речь белорусского делегата Матвеева на 18-м съезде, 1939. Приведем выдержку9.

«По районам продолжали разъезжать уполномоченные, творившие антипартийные дела, терроризировавшие местные парторганизации и добивавшиеся исключения коммунистов пачками из партии.

Характерно в этом отношении дело одного из таких «уполномоченных» — Земцева. Получив полномочия от бывшего руководства ЦК КП(б) Белоруссии, не имея никаких материалов, кроме непроверенных газетных статей о «вражеской» работе в Белынич-ском и Руденском районах, он выехал в эти районы. Никакой проверки там он не производил. Он созвал районные партсобрания и объявил, что руководство в районе является вражеским, добился выражения политического недоверия секретарю районного комитета, причем приказал арестовать этого секретаря райкома, что и было выполнено.

Не ограничиваясь этим, он составил список коммунистов, подлежащих исключению. К вечеру этого дня было исключено 17 человек. Партбилеты отобрал Земцев. В одной из партийных организаций остался неис-ключенным только один человек, которому Земцев заявил, что его исключат потом, так как сейчас голосовать за исключение некому.

Затем он отобрал у членов райкома ключи, печать, сдал их в районное отделение НКВД и, опечатав здание райкома, уехал, ликвидировав, таким образом, районный комитет».

Во все процессы и явления общественной жизни, будь то литература, авиастроение или военные действия, Сталин вмешивался лично, не довольствуясь установками. Это же относится к террору, что подтверждает рассказ Михаила Кольцова, записанный его братом Борисом Ефимовым; время действия — 1938 год.

Кольцов как-то зашел в кабинет к редактору «Правды» Мехлису «и застал его за чтением толстой тетради». То были «показания» арестованного Таля.

— Прости, Миша, — сказал Мехлис, — не имею права, сам понимаешь, дать тебе почитать, но посмотри, если хочешь, его резолюцию.

Кольцов посмотрел. Красным карандашом было начертано: «Тт. Ежову и Мехлису. Прочесть совместно и арестовать всех упомянутых здесь мерзавцев. И. Cm.»10

Комментариев не требуется, если не считать нескольких слов о Мехлисе. Давний клеврет Сталина, он пользовался особым доверием и благорасположением вождя. Таких слуг хозяин в обиду не давал. Когда обсуждался состав ЦК, который предстояло избрать на 19-м съезде, 1952, некто выразил сомнение в целесообразности кандидатуры Мехлиса.

— Почему?

— Мехлис тяжело болен… (Он умер четыре месяца спустя.)

Ответом Сталина было:

— Ну так что?

Судить о гигантском масштабе репрессий я могу не только и даже не столько по собственным воспоминаниям той поры, как на основании последующего жизненного опыта. С кем ни познакомишься, о ком ни услышишь, выясняется, что он (она) либо сам сидел (и такие не редкость, хотя узники тех лет чаще не возвращались с «Архипелага»), либо жертвами оказались родители или близкие родственники.

У меня создалось твердое впечатление, что если зал любых размеров заполнить случайно выбранными людьми моего поколения, то по крайней мере половина из них окажется затронутой репрессиями.

Юрий Трифонов познакомился с ночной практикой эн-каведистов в 1937 году, когда увели его отца, старого коммуниста, революционера и военного деятеля. Для глубокой натуры будущего писателя, хотя и двенадцати лет отроду, такое крушение бытия — это перелом, внутренний переворот уже на всю жизнь. Атмосфера, события, последствия сталинской чумы не оставляли памяти и воображения писателя до конца его дней и не сходили со страниц его творений.

Очередь С.Б. Жуковского еще не наступила. Снова из показаний.

«Примерно в середине 1937 года без моего ведома и неожиданно для меня появился приказ Ежова о моем назначении заместителем начальника Контрразведывательного отдела НКВД СССР (КРО, 3-й отдел ГУГБ. — В.Ж.). Я в этот же день категорически заявил Ежову о своем отказе, сказав, что буду настаивать на нем до конца. Ежов согласился на отмену приказа и в должности… я пробыл всего несколько дней, даже не ознакомившись с оперативными делами отдела».

В моих воспоминаниях эпизод с 3-м отделом рисуется чуть иначе. Несколько месяцев (а не дней) отец КРО все же посвятил. Согласно досье, эта деятельность велась с июня по ноябрь.

Затем несколько месяцев уделяется должности начальника 12-го отдела ГУГБ (отдел оперативной техники). В личном деле сохранился «строго секретный» документ об утверждении Жуковского С.Б. начальником XII отдела ГУГБ НКВД — выписка из протокола № 75 заседания Оргбюро ЦК от 15.XII.1937 г. Экземпляры выписки адресованы «Т.т. Ежову (НКВД), Шубу, Маленкову».

«О т, Жуковском С.Б.

Утвердить т. Жуковского С.Б. начальником XII отдела ГУГБ НКВД.

СЕКРЕТАРЬ ЦК Ежов».

Приложена «СПРАВКА на шов. Жуковского Семена Борисовича, представляемого на утверждение ЦК ВКП(б)…». Она содержит основные биографические данные. В частности, на стандартный вопрос об участии в оппозициях дается тот же, приведенный выше, ответ о неучастии в оппозиции, но проявленных в 1923 году колебаниях. Интересна сделанная кем-то (подпись неразборчива) наискосок надпись от 4.XI.37: «есть материал в спецархиве КПК». Следовательно, перед утверждением данный пункт специально проверялся. Что касается «материала в спецархиве», то там хранилась анонимка «б. студента МВТУ», описывающая, понятно, не в благожелательном духе данный «троцкистский» эпизод и просмотренная инструктором ЦК. Обратим внимание, что ни сам «криминальный» эпизод, ни его сдержанная характеристика отцом как «колебания» — все это не помешало незамедлительному утверждению на новой должности.

Наконец в январе 1938 г. следует возвращение на хозяйственную работу в должности заместителя наркома (по хозяйству). Вскоре, согласно рангу, состоялось избрание депутатом Верховного Совета РСФСР. Таким образом С. Жуковский пополнил когорту чекистов-депутатов, чья доля в составе ВС приблизительно равнялась одной шестой. (На такую пропорцию указывает А. Бармин1 применительно к Верховному Совету СССР первого созыва.)

Ясным летним днем 38-го года по лесу в пределах дачного участка прогуливалось все семейство. Ненадолго остановились. Я не упустил случая щегольнуть своей осведомленностью и объявил об аресте нового наркома здравоохранения.

— Что, и Гилинского посадили? — обращается Лена к отцу. Тот подтверждает. Мачеха отнюдь не отличается импульсивностью, но тут ее прорвало:

— Что ж это делается?! Вот увидите, так и папку нашего скоро посадят.

— Ну, пошли, ребята, — это отец обращается к несмышленышам, — а то мама начала уже глупости говорить.

Возможно, что под «глупостями» имелось в виду не столько содержание Лениной реплики, сколько ее неуместность. Так, или иначе, но когда отец некоторое время спустя встретился по какому-то делу с матерью, то ответ на ее вопрос был достаточно недвусмысленным:

— А тебя не могут посадить?

— Не знаю…