Лубянская империя НКВД. 1937–1939

Защита

Объяснительная записка «подследственного», датированная 9-м октября, пространна. Большая ее часть рисует действия отца в 1918 году. Это ответ на возникшие в ходе известной чистки недоумения. Итак, участие в составе красногвардейцев в боях против петлюровцев на стороне восставших рабочих Арсенала. Установилась советская власть, однако ненадолго. «Через некоторое время началось совместное наступление немцев и петлюровцев, закончившееся занятием Киева немцами. При оставлении Киева советскими частями и организациями я не успел из Киева уйти. Припоминаю, что отход из Киева происходил в исключительно спешном порядке…»

Вскоре «в дом родителей, где я проживал, явились немцы и петлюровцы и арестовали меня и старшего брата. Поместили нас в тюрьму при Старокиевском полицейском участке. Через несколько дней брат был освобожден, а меня продержали еще продолжительное время…»

Последующий все же выход на волю состоялся при содействии преподавателя словесности Стешенко И.М., чьим учеником в Коммерческом училище был Семен Жуковский. Стешенко «еще в старое время, в школе, слыл либералом или даже социалистом, а в петлюровское время в качестве украинского с.д. был влиятельным человеком».

Роль Стешенко в своем освобождении отец старается — что вынуждено атмосферой 21-го года Великого Октября — преуменьшить.

«Гораздо более решающим было то обстоятельство, что ни при аресте, ни в дальнейшем в руки следователя не попал ни один документ, изобличавший меня в участии в восстании против петлюровцев».

Что до самого ареста, то произошел он по имевшему якобы место доносу некоего меньшевика-типографа.

«После освобождения я задался целью связаться с кем-либо из членов большевистской организации, чтобы принять участие в подпольной рев. работе… Но я не знал ни путей, ни средств и не имел опыта для связи в подпольных условиях с организацией. В результате твердо решил уехать в Москву с единственной целью либо разыскать кого-либо из киевских большевиков, либо другим путем найти в Москве содействие, чтобы связаться с организацией и все же участвовать в подпольной работе. Не было опыта и умения, но было искреннее и сильное желание снова вернуться к партийной работе.

Я выяснил, что пропуска на выезд за пределы Украины выдаются немцами. Вспоминаю, что мотивировал в своем заявлении просьбу о выезде тем, что я московский студент, намерен продолжать в Москве свою учебу и… приложил к заявлению документ о том, что я являюсь студентом Московского Политехнического института. Я действительно в 1916 г… был зачислен в Московский Институт и учился, живя в Москве, в течение первой половины 1916 года. Из этого Института в 1916 г… я и был призван солдатом в старую царскую армию».

Итак, летом 1918 года отец снова в Белокаменной.

«В Москве я узнал, что здесь находится комиссия ЦК КП(б) Украины, во главе которой находится Пятаков. Вопреки заявлению или, вернее, догадке т. Людмилы я в то время лично никогда ни разу Пятакова не видел, ни разу, тем более, не встречался и убежден, что он о моем существовании не догадывался».

И далее: «Ответ, который мне был дан в аппарате Комиссии, заключался в том, что никаких адресов мне не дадут, что я Комиссии человек неизвестный, но что если я хочу за свой страх и риск снова попытаться связаться в Киеве с организацией, то мне помогут вернуться в Киев. Я согласился».

В результате, соблюдая правила конспирации, при помощи «человека в Орше» отец переправляется в Киев, где пребывает до прихода советских войск в начале незабываемого 1919 года.

«Явившись немедленно в губпартком КП (б) У, я заявил о себе, сослался на знавших меня товарищей-партийцев, был восстановлен членом организации и послан на политработу в Политотдел Губвоенкома-та. В Киеве я продолжал в качестве политработника и затем Зам. Губвоенкома работать вплоть до деникинского наступления. При занятии Киева деникинцами эвакуировался… и через политуправление РККА направлен на политработу в распоряжение Политотдела IV армии.

Это все, что касается 1918 года.

Т. Людмила далее пишет, что якобы после чистки 1929 г., когда я добивался… изменения решения Проверочной Комиссии — я сумел добиться этого изменения при помощи Пятакова, который якобы для этой цели приезжал даже в Районную Контрольную Комиссию. Заявляю, что это утверждение голословно и является клеветническим от начала и до конца».

Следуют некоторые детали. В заключение эпизода:

«Ввиду того, что в первоначальном решении Про-веркома было записано о передвижке меня на предприятие, я обратился к т. Микояну (Наркому Торговли) с просьбой освободить меня от работы в Цветметим-порте. Вместо удовлетворения этой моей просьбы т. Микоян… обратился с письмом в Замоскворецкую Контрольную Комиссию с просьбой пересмотреть решение обо мне… в результате… решение было пересмотрено и вопрос о передвижке на предприятие был снят…

Ни одного разу — помню твердо — никто о Пятакове в связи с моей апелляцией не упоминал, и никакого участия в моем деле он не принимал и принимать не мог».

Далее идет ответ на обвинение в невыгодных сделках.

«По поводу заявления т. Майзеля

Т. Майзелъ утверждает, что в период моего руководства хозорганом «Цветметимпорт» — как, впрочем, и до, и после меня — покупки цветных металлов совершались невыгодно для нас, обязательно в период высоких цен…

На это отвечаю:

1. Если взять отчетные данные за время моего руководства Цветметимпортом, т. е. часть 29 года, 30 и 31 годы, то большинство покупок совершалось выгодно, т. е. на уровне средних годовых биржевых цен. Я это отлично помню, т. к. отчетные данные… представлялись в Наркомат… и не было и нет ни одного решения коллегии Наркомторга, где бы приводились серьезные упущения. Помню, мне передавали, что т. Микоян также положительно отзывался о работе Цветметимпорта.

2. Утверждаю, что улучшить работу… удалось вследствие того, что я всегда категорически возражал и запретил какие бы то ни было «спекуляции» с покупками металлов, хотя спекулятивный метод закупок очень, кстати, поощрялся такими людьми из Наркомторга, как Шлейфер и Фушман.

Имея квартальные и месячные планы закупок и снабжения, Цветметимпорт старался, как правило, покупать металлы из месяца в месяц, из квартала в квартал добиваясь среднего уровня цен. Так оно и было на самом деле, если проверить отчетные данные за три года…

4. Были действительно редкие случаи, когда мы единовременно закупали крупные партии металла. Такие случаи бывали или по спец, решениям ЦК ВКП(б) или по спец, постановлениям Коллегии Наркомторга…

Таким образом, считаю, что доводы и утверждения т. Майзеля являются необоснованными и совершенно неправильными».

И наконец, о голосовании за троцкистскую резолюцию в МВТУ.

«Я ошибочно считал тогда, в 1923 г., правильными доводы оппозиции (они и были правильными. — В.Ж.) о выборности и назначенстве, и это именно обстоятельство привело меня к моей дальнейшей ошибке — к голосованию. Особо надо иметь в виду общую обстановку в 1923 г. в Техническом Училище, которая дала толчок и привела меня к политическим колебаниям».

Последняя фраза является образцом деликатности, что, впрочем, легко понять. А если без обиняков, то в поддержку троцкистских доводов голосовало тогда большинство партийных студентов не только МВТУ, но и других московских вузов.

«…решающее обстоятельство, которое сразу же, в течение нескольких дней помогло мне немедленно и навсегда покончить с моими колебаниями. Учась в Техническом Училище, я одновременно в тот период работал в НКПС. Ко мне хорошо и внимательно относился т. Дзержинский, который знал меня по моей работе в ЦКК ВКП(б) и который меня пригласил на работу в НКПС. В одно из моих посещений я рассказал т. Дзержинскому о моих колебаниях в Техническом Училище. Т. Дзержинский в длительном разговоре со мной вскрыл всю гниль и прямое предательство оппозиции. (Как упомянуто выше, с приглашением на этот разговор за отцом, глядя на ночь, приехал от Дзержинского мотоциклист. — В.Ж.)

Спустя несколько дней, на районной партийной конференции Бауманского района я голосовал уже за линию Ц.К. ВКП(б) и с тех пор, в течение 15 лет, преданно и честно, и в деловом и в политическом отношении работаю для партии, для страны.

Из членов партии, знавших меня по тому периоду, могу назвать т.т. Романова С., Яблонскую, Кудряшова Д., Иоффе, Зак».

Из перечисленных коммунистов на следующий же день в КПК вызывают Романова, который немедленно пишет требуемое объяснение.

«В Комиссию Партконтроля т. Шкирятову.

Тов. Жуковского Семена Борисовича я знаю с осени 1922 г., когда мы поступили на Химический факультет Московского Высшего технического училища.

Во время дискуссии в 1923 г. т. Жуковский, выступая на собрании факультетской парт, организации, поддержал антипартийную точку зрения.

Вследствие большой давности этого выступления (15 лет), я не могу вспомнить подробностей его. Однако я вспоминаю следующий факт из биографии т. Жуковского. Во время его работы в «Транспорт-кож» он был вызван тогдашним наркомом путей сообщения покойным Ф.Э. Дзержинским, который дал ему политическое наставление, и я знаю, что в дальнейшем никогда тов. Жуковский не изменял линии нашей Партии.

Член ВКП(б) с янв. 1918 г.

партбил. № 1198931 С. Романов

Работаю в киностудии «Мостехфильм» в качестве музыкального консультанта. Москва 10.10. 38»

Давний приятель моих родителей Моня Романов действительно, вопреки «химическому» старту, был как-то приобщен к музыке, но подробностей я не знаю.

И все же рубец бывшего троцкизма сохранился. Цитирую протокол допроса от 26 сентября 1939 г. арестованного С.С. Шварца, партийца, близкого Ежову.

«Я знал, что Жуковский в 1923 г. голосовал за троцкистскую резолюцию. При назначении Жуковского заместителем наркома НКВД, я говорил Ежову, что Жуковский в 1923 г. голосовал за троцкистскую резолюцию, а поэтому неудобно брать его на работу в НКВД, на что Ежов ответил, что в ЦК известно и что Жуковский абсолютно проверенный человек».

Впрочем, ошибется тот, кто посетует: «Не повезло же человеку. Так оступиться…» Что касается отца, то троцкистский эпизод никакой или почти никакой роли в его жизни и карьере не сыграл. На приговор суда данный факт не повлиял. Кстати, аналогичные, условно говоря, «проколы» вовсе не были редкостью и в других биографиях. Например, Евдокимов на допросе (июнь 1939 г.) указывает, что близко знал Фриновского «по совместной работе с 1919 г. и его правые настроения и обиду, которые он часто проявлял по отношению к руководству ЦК, начиная с 1929 г., т. е. после проработки его по делу правых в Сокольническом районе г. Москвы…»

Да и Ежов в 1919 г. армейским трибуналом был приговорен к одному году тюремного заключения условно. Об этом говорится в постановлении о привлечении к уголовной ответственности, написанном 10 июня 1939 г., т. е. ровно через два месяца после ареста. Правда, за что приговорен — не сказано. Наконец, более известны факты меньшевистского прошлого таких любимых сталинских клевретов, как Мехлис и Вышинский, к коим с полным основанием можно присовокупить также Заславского — многолетнего автора «Правды».