Офицеры российской гвардии в Белой борьбе. Том 8

В тылу у противника

– Ваше благородие!.. Ваше благородие!.. Извольте вставать… срочное приказание!..

Надо мною стоял наш бравый вахмистр Архипенко и хотя и деликатно, но вместе с тем и довольно настойчиво теребил меня за плечо.

Я быстро пробудился от недолгого сна и вскочил на ноги, торопясь одеться, в то время как Архипенко с тою же неумолимою настойчивостью будил спавших со мною в одном помещении капитана Поморского и поручика Вольфа.

Когда я посмотрел на часы, то оказалось, что поспать нам удалось всего два часа – и все это после того, как накануне мы целый день проболтались в утомительном переходе и от сильной усталости не могли даже поужинать.

Но неожиданный подъем среди ночи и возможность боя каждый из нас предвидел, а потому ничуть и не удивился раннему визиту Архипенко… Шла Гражданская война, и притом еще самая ожесточенная, и все мы давно привыкли к полнейшему отрешению от личных интересов, а тем более от интересов своего «я», всецело подчинившегося духу и до крайности взвинченным нервам.

Через минуту – сна как не бывало. Вошел наш офицер, подпоручик Штейн, только что прискакавший из штаба отряда.

– Приказание от генерала Тилло!..

Он передал пакет Н.П. Поморскому – и вслед за тем все вокруг засуетилось, задвигалось, зазвенело оружием и шпорами, для того чтобы спустя несколько минут навсегда исчезнуть из деревни, в которую, кстати сказать, мы пришли всего часа за четыре до этого.

Кругом еще стояла темная ночь, и даже на восточной части неба еще не было признаков, что она скоро кончится.

– Это хорошо, что еще так темно! – поспешно мне бросил Поморский. – Нам приказано пробраться в глубокий тыл противника и попортить в нескольких местах железнодорожный путь!

– Забавно! – заметил кто-то. – И забавно, и не так просто!

– Увидим… Была не была… Но спешить необходимо, так как уже на рассвете должно состояться наступление всего отряда, а к тому времени мы уже должны и взорвать виадуки, и разворотить все остальное… Приказание генерала гласит, что мы всеми силами должны постараться лишить противника возможности что-либо вывезти с узловой железнодорожной станции. Там у него, как оказывается, целые горы всякого имущества…

Времени терять было нельзя, так как драгоценна была каждая минута темноты и ночи, и, рассмотрев привезенную из штаба карту, мы совместно обозначили приблизительный путь нашего движения в темноте, в незнакомой местности и, самое главное, – в тылу у противника.

– Ну как?.. Проведешь нас, дядько?.. Не подкатишь? – спрашивали мы проводника.

Перед нами стоял невысокий мужичок из местных хозяев – один из самых важных людей, необходимых для успеха предпринятой экспедиции, согласившийся быть нашим проводником до самой железнодорожной линии. Одну за другою мы назвали ему ряд деревень, через которые должен был проходить весь отряд.

– Знаешь?

– Ну как не знать… Иначе бы не брался… Сами понимаете…

– Ну так смотри, дядько!.. Помни, что теперь война…

И мы двинулись.

Ночь была темною, но теплой, без всяких признаков ветра, причем именно последнее обстоятельство далеко не помогало выполнению нашей рискованной задачи. Всякий лишний звук при нашем движении, каждое фырканье коня или какое-нибудь побрякиванье металлической части на вьюках, пулеметных тачанках или подрывных двуколках могли выдать с головою весь наш отряд, около полуночи уже вышедший в путь из спавшей мертвым сном деревни. Мы уходили навстречу всяким неожиданностям в полном составе из двух больших взводов, при пулеметах и с наполненными всякими взрывчатыми веществами двуколками.

Не прошло и получаса, как нами была пройдена последняя линия сторожевого охранения наших главных сил, – и мы, оторвавшись от них, шли вперед, навстречу неизвестности, совсем самостоятельной боевой единицей, предоставленной своей собственной судьбе без всякой надежды на чью-либо поддержку.

Никто не решался обмолвиться ни единым словом, ни одна спичка не вспыхнула в темноте для закуривания папиросы; и невидимо, и тихо двигались где-то впереди верные и надежные наши щупальцы-дозоры. Избегая населенных мест, прошли мы таким образом верст 8—10, пока со стороны Азовского моря не повеяло легким солоноватым ветерком, тотчас же вызвавшим в истомленном теле неприятную дрожь.

– Кончена ночь! – послышался шепот Поморского. – Сейчас начнет светать… станет хуже!..

Он был прав, так как на востоке уже виднелась белесоватая полоска рассвета, вскоре начавшая превращать густую темноту южной ночи в синеватую мглу.

Гасли и исчезали звезды, усилился предрассветный ветерок…

– Пока… все слава богу! – опять шепнул Поморский. – Идем укрыто и, кажется, не сбиваемся.

Но едва успел Николай Петрович произнести последнее слово, как – и он, и я – неожиданно вздрогнули, полубессознательно охваченные неприятным чувством, весьма близким к страху.

– Что это?.. Ты слышал?

– Да, да… Провались он в болото!.. Как же это так близко?..

В томительном молчании мы шли дальше, полные самых тревожных переживаний, ни на мгновение не переставая думать о том, что столь резко изменило наше настроение…

Пусть читатель не думает, что это было что-либо безусловно определенное, как, например, человеческий оклик или, что еще хуже, – выстрел из винтовки… Ничего подобного на нашем пути пока не встретилось. Но тот из читателей, кому пришлось в военные годы принимать участие в делах, подобных нашему, тотчас же поймет, сколь важною являлась эта ничтожная причина для нашего беспокойства.

Это был… крик петуха – крик самого обыкновенного петуха, столь обычный для всякого деревенского жителя в предрассветное время… Первый петух – и больше ничего, что же в этом особенного?

Но вот подумайте!.. Этот самый петух тогда заставил нас содрогнуться, пережить самые тяжелые минуты, стремительно подумать о собственной возможной гибели и смерти в самый кратчайший срок… Вспомнить, что главною нашею задачею являлось укрытое движение в стороне от всяких селений – по указанию проводника, которому мы всецело отдались с верою и надеждою.

И вдруг – петух!

Откуда он мог взяться?.. Значит, близко человеческое жилье, быть может, целая деревня, в которой могут укрываться и наши враги… Мы могли быть легко обнаружены – и тогда, конечно, дело сразу же приняло бы для нас печальный оборот…

К счастью, все обошлось благополучно. Вскоре слева, из синей мглы начинавшегося утра, выплыла фигура дозорного… Это был хорошо знакомый мне бывший студент консерватории, а теперь отчетливый вольноопределяющийся из казаков Новониколаевской станицы, милейший молодой человек и пылкий патриот.

– Ну что?

– Все спокойно! – вполголоса доложил командиру юноша. – В полуверсте отсюда, слева, брошенный хозяевами хутор… Ни одного человека в доме… все сбежали…

Кто-то негромко рассмеялся:

– Ну вот вам и петух… забытый и скучающий петух!.. Он, бедняга, и не подозревает, каким показался нам орлом… и страшным!

Правый и головной дозоры вскоре также дали знать о себе, сообщив одновременно о возможности двигаться дальше… Рассветало все более. Сквозь серый туман уже ясно видна была дорога, бежавшая к тому самому покинутому хутору, о котором докладывал наш дозорный-студент.

Перевалив через балку, мы вскоре всем отрядом втянулись в эту маленькую усадебку, пользуясь случаем сделать короткий привал, дать коням и людям малый отдых и, что являлось самым важным, – ориентировать карту по местности, выбирая кратчайший и в то же время самый укрытый выход к железной дороге.

Брошенный на произвол судьбы хуторок выглядел весьма благоустроенно. Все его постройки и оставленная обстановка вместе с предметами домашнего хозяйства указывали на еще недавно царивший здесь мир, уют и издавна налаженную скромную, но полную довольства жизнь. По всему было видно, что хозяева хутора оставляли его поспешно, убегая куда глаза глядели от приближавшихся и ожесточенно борющихся частей, встреча с которыми не обещала ничего хорошего…

На небольшом дворе хуторка имелся колодезь с чистою и студеною водою, что было особенно на руку нашим конноподрывникам. Быстро раздобыв откуда-то ведра и еще какие-то вместительные сосуды, все они тотчас же принялись носить воду для утоления жажды своих четвероногих сподвижников…

Все это движение прикрывалось густою растительностью, окружавшею тихий хуторок, и не вызывало никаких опасений с нашей стороны… Быстро и ловко была разобрана кем-то из опытных разведчиков часть черепичной крыши главной постройки. И один из кадет-пулеметчиков, высунув голову в образовавшуюся брешь, долго и внимательно всматривался в сизые дали, почти сплошь покрытые густою и высокою рожью.

Всмотревшись, стал прислушиваться – и вскоре услышал… Вдали, за туманами, ясно возрастал шум приближавшегося к нашим местам поездного состава.

– Уже недалеко!.. Железная дорога действует!..

К этой железной дороге неслись теперь все наши мысли, все наше внимание… Нервы с каждою минутой напрягались все больше.

– Ну, с богом! – вполголоса распорядился Поморский. – По коням… марш!..

Безмолвные и сосредоточенные, мы тронулись глубокою балкой, снова выслав вперед боевые дозоры-щупальца, шедшие справа и слева по склонам. Заброшенный хутор остался позади. Напряжение все усиливалось, и каждый из всадников отряда был в эти минуты внимательным разведчиком, зорко всматривавшимся во всякую точку, в подозрительное волнение ржи, в качание ветром ивняка по склонам, вызывавшее тревожные предположения.

Впереди шел отчаянный Поморский, за ним доблестный Вольф и пишущий эти строки, находившиеся при своих взводах, а за последними – лихой и горячий вахмистр Архипенко. В хвосте катились легко один за другим на тачанках пулеметы, под командой милого юноши Ланкау[694], бывшего вице-фельдфебеля Одесского корпуса, и, наконец, замыкая всю нашу небольшую колонну, двигались вьюки с подрывным имуществом, находившиеся в ведении расторопного и отважного старшего унтер-офицера Дарагана.

Утренние туманы таяли все больше и больше, уступая место ясным солнечным лучам, становившимся все ярче и ярче… Вокруг развертывались прекраснейшие пейзажи, полные тишины и покоя, столь чуждые всему тому, для чего мы поспешно шли вперед, к тянувшемуся уже невдалеке железнодорожному полотну.

Мы шли к разрушению и смерти, полные желания мстить и уничтожать. А вокруг все было проникнуто веянием Божией благодати, чувствовавшейся в каждом дуновении ветерка, доносившего до нас аромат степи; в каждом цветочном венчике, еще хранившем на себе капли росы; в каждом птичьем крике, все чаще и чаще раздававшемся в высоких травяных зарослях. А мы все шли и шли навстречу… братоубийству…

Так было. Такой жестокий удел был положен судьбою нам, нашему злосчастному поколению… Ведь только на нас, из огромного числа миллионов русских людей, живших столетиями раньше, – и быть может, предопределенных для жизни в будущем, – пал этот страшный братоубийственный жребий. Только нам суждено было вести самую страшную и самую жестокую из войн – гражданскую…