Иосиф Флавий. История про историка

* * *

Тогда же, в 52 году, в то самое время, когда Иосиф начал «искать себя» и направился сначала к ессеям, а затем в пустыню отшельничать вместе с Банусом, в Иудею прибыл новый прокуратор — Феликс, родной брат влиятельного фаворита Клавдия вольноотпущенника Паласа, который, по сути дела, и управлял в те годы и самим императором, и империей.

Чтобы понять, что представлял собой Феликс и что думали о нем его сограждане, лучше всего обратиться к «Анналам» великого Тацита. «Но брат Паласа Феликс, — сообщает Тацит, — состоявший много лет прокуратором в Иудее, превосходил его в жадности; могущество, которое его прикрывало, внушало ему уверенность, что всякие его преступления пройдут безнаказанно. Он действовал смело и произвольно, с гордостью царя и низостью раба»[22].

Из этих слов становится понятно, что Феликс откровенно грабил Иудею и крайне нетерпимо относился к любым попыткам помешать его произволу. Как следствие, население нищало, еще больше озлоблялось на власть Рима, откровенно симпатизировало зелотам, а окончательно обнищавшие крестьяне подавались в разбойники и грабили на дорогах путников, оправдывая свои действия идейными соображениями.

Прокуратором Феликс, по мнению историков, стал при содействии представшего перед императором по тяжбе между евреями и самаритянами первосвященника Ионатана. Последний надеялся, что в благодарность за протекцию Феликс будет на посту прокурора учитывать мнение еврейской верхушки, но, разумеется, жестоко просчитался. С одной стороны, за свою поддержку Феликса Ионатан стал ненавистен для зелотов и сикариев, решивших сделать его следующей целью, а с другой — Феликс был разъярен непрестанными призывами Ионатана не быть столь жестоким к народу.

Сам Иосиф в «Иудейских древностях» характеризует правление Феликса следующим образом: «Между тем дела Иудеи приходили со дня на день все в больший упадок. Страна вновь наполнилась разбойниками и обманщиками, которые вводили простонародье в заблуждение. Тем временем Феликс ежедневно ловил и казнил как тех, так и других… Особенную неприязнь Феликс питал к первосвященнику Ионатану за то, что тот часто напоминал ему о необходимости лучшего управления иудейскими делами, дабы Феликс, которого император по просьбе Ионатана же послал наместником в Иудею, не навлекал на себя ненависти народа. Поэтому Феликс стал придумывать предлог, под которым он мог бы избавиться от столь тягостного ему Ионатана, потому что постоянные увещевания тяжелы тем, кто имеет в виду поступать противозаконно. По этой причине Феликс за огромную сумму подкупил одного из преданнейших друзей Ионатана, иерусалимского жителя Дораса, и уговорил его подослать к Ионатану наемных убийц. Дорас согласился и следующим образом решил привести, при помощи убийц, в исполнение свой замысел: несколько человек отправились в город под предлогом поклониться Господу Богу; при этом у них под платьем были спрятаны ножи. Затем они приблизились к Ионатану, обступили его и покончили с ним. Так как это убийство прошло безнаказанным, то разбойники впоследствии стали совершенно безбоязненно являться во время праздников в город, держа под платьем ножи наготове. Затем они смешивались с народною толпою и убивали тут как своих личных врагов, так и тех, против которых их нанимали за деньги. Это они делали не только в пределах города, но и в самом храме, так как не стеснялись осквернять святилище столь святотатственными убийствами. Поэтому, полагаю я, и Господь Бог, в гневе на такое кощунство, лишил нас нашего города и напустил на нас римлян, не видя более в своем храме прежней его чистоты и незапятнанности, предал город всеочищающему пламени и дал увести нас с женами и детьми в рабство, желая, чтобы мы образумились при таких бедствиях…» (ИД, 20:8:5).

Как видим, Феликс, с одной стороны, безжалостно боролся с сикариями, с другой — при необходимости с ними сотрудничал, превращая часть из них из борцов за идею в обыкновенных наемных убийц.

В это же время в стране снова усилились мессианские настроения, вновь появилось множество самозваных пророков и лжемессий — тех самых, которых Иосиф называет проходимцами и обманщиками, явно считая их «пророчества» опасным для народа бредом. Нередко такие самозванцы собирали толпы поклонников, которые в предвкушении чуда следовали за ними в пустыню, на берега Иордана и вообще куда угодно. И так же, как Фаст, Феликс жестоко пресекал их деятельность.

«Около того же времени, — рассказывает Иосиф в „Иудейских древностях“, — в Иерусалим явился некий египтянин (еврей из Египта. — П. Л.), выдававший себя за пророка; он уговорил простой народ отправиться вместе с ним к Елеонской горе, отстоящей от города на расстоянии пяти стадий. Тут он обещал легковерным иудеям показать, как по его мановению падут иерусалимские стены, так что, по его словам, они будто бы свободно пройдут в город. Когда Феликс узнал об этом, он приказал войскам вооружиться; затем он во главе большого конного и пешего отряда выступил из Иерусалима и нагрянул на приверженцев египтянина. При этом он умертвил четыреста человек, а двести захватил живьем. Между тем египтянину удалось бежать из битвы и исчезнуть. Впрочем, разбойники вновь стали побуждать народ к войне против римлян, говоря, что не следует повиноваться. При этом они грабили и сжигали деревни тех, кто не примыкал к ним» (ИД, 2:20:8).

Одним из главных злодеяний Феликса стала резня евреев в Кейсарии — городе со смешанным населением, где между евреями и местными «греками» шла ожесточенная борьба за власть и право жить по своим обычаям. Евреи при этом напирали на то, что Кейсария была построена еврейским царем Иродом и, следовательно, верховодить в ней должны они. Греки резонно возражали, что город изначально строился как нееврейский, с языческими храмами, ипподромом, статуями богов и императоров на улице и всем прочим, и поначалу в городе не жило ни одного еврея. А значит подлинные хозяева города — греки и они будут жить так, как считают нужным, не заботясь о чувствах евреев.

Дело дошло до столкновений, и когда евреи отказались внять призыву Феликса успокоиться, тот бросил на них солдат, которые начали настоящую резню в еврейских кварталах, а также безнаказанно занялись грабежом богатых еврейских домов.

К периоду правления Феликса и относится начало того, что Иосиф называет своей «общественной деятельностью». Мы можем только догадываться, в чем именно она состояла.

Как раз в дни Феликса Агриппа Второй назначил первосвященником Измаила бен Фаба, что породило распри внутри сословия коэнов, и те вовлекли в них и других горожан. Если верить «Иудейским древностям», дело дошло до того, что первосвященник и его окружение собирали у народа и присваивали себе десятину, предназначенную для простых коэнов, в результате чего последние остались без источника пропитания и несколько самых бедных коэнов умерли от голода.

Две враждующие партии постоянно жаловались друг на друга прокуратору и вербовали себе приверженцев, устраивавших на улицах словесные стычки, переходившие в настоящие бои. Вероятнее всего, Иосиф также участвовал в этой борьбе на стороне простых коэнов и, возможно, даже был одним из тех самых «вербовщиков приверженцев» — чем не общественная деятельность? Если это так, то он неминуемо должен был снискать определенную популярность у сторонников одной из партий, а в случае ее победы и получить с этого какие-то дивиденды — скажем, в виде престижной должности при Храме. И что уж совершенно точно, за ним должна была закрепиться репутация «молодого человека, подающего большие надежды».

Лишь в 60 году император Нерон, вступивший на престол в 54 году (и бывший, кстати, ровесником Иосифа) отозвал наконец Феликса с поста прокуратора и назначил на его место Порция Феста.

Фест развернул в Иудее жесточайшую борьбу с разбойниками и террористами-сикариями, чем объясняется противоречивое отношение к нему историков — если одни считают, что это была правильная и необходимая политика, призванная навести порядок в стране и избавить население от страха, то другие осуждают Феста за чрезмерную жестокость.

В период его правления в Иерусалиме произошел еще один значимый эпизод.

Начался он с того, что Агриппа Второй воздвиг при старом дворце Хасмонеев новое, возвышавшееся над городом здание, с которого открывался среди прочего и вид на Храм, так что, лежа на кушетке в своей трапезном зале, царь мог наблюдать с балкона за тем, как совершаются самые сакральные храмовые службы, что строжайше запрещено Законом, — никто не имел права смотреть на коэнов во время их служения. Когда священники заметили, что Агриппа наблюдает за ними, они пришли в ярость и воздвигли у галереи со стороны Западной стены Храма[23] высокую стену, которая закрывала вид на Храм не только царю, но и стоявшим на галерее римским караульным.

Агриппа и Фест в равной степени были в бешенстве от этого поступка, однако требование прокуратора снести стену встретило категорический отказ и народное возмущение. Решив не будить лиха, Фест согласился на то, чтобы дело о стене было рассмотрено самим императором, и в Рим отправилась представительная делегация из двенадцати коэнов и фарисеев, возглавляемая первосвященником Измаилом и казначеем Храма Хелкией. Они добились аудиенции у жены Нерона Поппеи, известной своими симпатиями к евреям, а Поппея соответствующим образом повлияла на мужа, и тот повелел оставить стену, загораживающую вид на Храм, нетронутой. После этого члены делегации засобирались в обратный путь, но тут по указанию той же Поппеи Измаилу и Хелкие было велено остаться — потому что симпатии симпатиями, а необходимости присматривать за Иудеей и иметь на всякий случай ее видных жителей в качестве заложников никто не отменял.

В 62 году Фест скоропостижно скончался, и Нерон послал в качестве прокуратора Лукцея Альбина, грабившего население Иудеи с еще большей алчностью, чем Антоний Феликс. Вместо того чтобы бороться с незаконным притеснением народа и с грабителями, он вошел с ними в долю и стал всячески покрывать их, вследствие чего в стране пышным цветом расцвели преступность и беззаконие.

«Не было того злодейства, которого он бы не совершил, — пишет Иосиф Флавий об Альбине. — Мало того, что он похищал общественные кассы, массу частных лиц лишил состояния и весь народ отягощал непосильными налогами, но он за выкуп возвращал свободу преступникам, схваченным или их непосредственным начальством или предшествовавшими правителями и содержащимся в заключении как разбойники. Только тот, который не мог платить, оставался в тюрьме. При нем опять в Иерусалиме подняли голову сторонники переворота. Богатые посредством подкупа заручились содействием Альбина настолько, что они, не встречая препятствий с его стороны, могли безбоязненно возбуждать мятеж; и та часть народа, которой не нравилось спокойствие, примкнула к тем, которые действовали заодно с Альбином. Каждый из этих злодеев окружал себя своей собственной кликой, а над всеми, точно разбойничий атаман или тиран, царил Альбин, использовавший своих сообщников на ограбление благонамеренных граждан. Дошло до того, что ограбленные, вместо того чтобы громко вопиять, как естественно должно было быть в таких случаях, вынуждены были молчать; те же, которые еще не пострадали, из боязни перед подобными насилиями даже льстили тем, которые должны были бы подлежать заслуженной каре. Вообще никто не смел произнести свободное слово — люди имели над собой не одного, а целую орду тиранов» (ИВ, 2:14:1).