Мемуары генерала барона де Марбо

Мой смелый полк спокойно получил известие о порученном ему опасном задании и с удовольствием наблюдал, как маршал Удино и генерал Легран двигаются вдоль фронта нашего полка, руководя подготовкой к важной атаке, которую мы должны были предпринять в ближайшее время.

В те времена во всех французских полках, за исключением кирасирских и карабинерных, существовала рота «гренадеров», называемая элитной. Обычно она защищала правый фланг линии полка. Элитная рота 23-го полка была выставлена на свою позицию, когда генерал Легран заметил маршалу, что у противника впереди от центра их линии имеется артиллерия и, следовательно, самая большая опасность существует именно в этом месте. Поэтому во избежание нерешительности, которая может сорвать всю операцию, следовало бы атаковать его элитной ротой, состоявшей из самых опытных людей и лучших лошадей. Напрасно я убеждал их, что полк, почти целиком состоявший из старых солдат, был во всех пунктах одинаково крепок и непоколебим как в моральном отношении, так и в физическом. Несмотря на мои уверения, маршал приказал мне поместить элитную роту в центр линии полка. Я повиновался. Затем, собрав офицеров, я вполголоса объяснил им, что мы должны будем сделать, и предупредил, что для того, чтобы наилучшим образом захватить противника врасплох, я не буду отдавать никаких предварительных приказаний и ограничусь лишь приказом «В атаку!», когда наша линия окажется на незначительном расстоянии от вражеской артиллерии. Мы обо всём хорошо договорились, и в первых лучах зари полк в абсолютной тишине вышел с бивуака. Он достаточно легко прошёл через лес, чьи большие деревья росли на большом расстоянии друг от друга, затем мы вышли на опушку, в конце которой располагался русский лагерь. У меня одного из всего полка не было в руках сабли, потому что моя правая рука, остававшаяся свободной, использовалась для того, чтобы держать поводья коня. Вы, конечно, понимаете, насколько кавалерийскому офицеру трудно в подобном положении бросаться в атаку на противника. Но я очень хотел быть вместе с моим полком и встал впереди элитной роты. Позади меня находился бесстрашный капитан этой роты г-н Курто, один из её лучших офицеров. Его я ценил больше всех.

В лагере русских, к которому мы бесшумно приближались медленным шагом, всё было абсолютно спокойно, и у меня было тем больше надежды захватить их врасплох, что генерал Кульнев не велел переходить через брод никому из своих кавалерийских отрядов. Мы не заметили ни одного поста и при слабом свете костров увидели лишь несколько одиночных пехотных часовых, расположенных так близко от лагеря, что от того момента, как они предупредят своих, до того, как мы внезапно появимся в лагере, русские вряд ли смогут подготовиться к защите. Но вдруг два бдительных казака, которые, будучи людьми подозрительными и любителями побродить по окрестностям, появились на лошадях в тридцати шагах от моей линии, посмотрели на неё минуту, затем бросились к лагерю, где они, как нам было совершенно ясно, собирались поднять тревогу и сообщить о нашем приближении! Это обстоятельство было для меня крайне неприятным, потому что без этого мы наверняка добрались бы до русских, не потеряв ни единого человека. Однако, поскольку мы были обнаружены и продолжали приближаться к тому месту, откуда я собирался увеличить скорость наших лошадей, я пустил свою лошадь в галоп. Весь полк последовал моему примеру, и вскоре я отдал приказ: «В атаку!»

По этому сигналу все мои бесстрашные кавалеристы вместе со мной быстро помчались по направлению к лагерю, куда мы влетели, подобно молниям! Но два казака уже подняли там тревогу! Канониры, спавшие возле пушек, схватили фитили, и 14 стволов одновременно выплюнули на мой полк свои заряды! На месте было убито 37 человек, из них 19 входили в элитную роту. Среди павших был бравый капитан Курто, а также лейтенант Лалуэтт! Пытаясь перезарядить орудия, русские артиллеристы были изрублены нашими всадниками! У нас было мало раненых, потому что почти все раны оказались смертельными. Под нами убили около сорока лошадей. Моя лошадь оказалась искалечена картечью, но тем не менее смогла довезти меня до лагеря, где внезапно разбуженные русские пехотинцы уже бежали за ружьями. В соответствии с моими инструкциями наши кавалеристы с самого начала бросились между неприятельскими солдатами и их составленными «в козлы» ружьями. Конные егеря безжалостно рубили противника, и лишь немногие из вражеских солдат смогли овладеть своим оружием и выстрелить в нас. Тем более что при звуках артиллерийской пальбы два пехотных полка генерала Альбера вышли из леса и бросились в оба конца лагеря, где в штыковой атаке убили всех, кто пытался защищаться. В панике и беспорядке русские не смогли сопротивляться этой тройной атаке. Большая часть из тех русских, кто прибыл в лагерь ночью и не сумел разглядеть высоких берегов реки, захотели спастись, бросившись в этом направлении. Они попадали с высоты 15–20 футов на сказы и почти все разбились. Здесь погибло очень много неприятельских солдат!

Полусонный генерал Кульнев присоединился к группе в 2 тысячи человек, из которых ружья имело не больше трети. Машинально следуя за этой беспорядочной людской массой, генерал вышел к броду. Но, войдя в неприятельский лагерь, я сразу же приказал занять это важное место 500–600 нашим кавалеристам, в состав которых входила элитная рота, разозлённая смертью своего капитана. Все они яростно бросились на русских и убили очень многих из них! Генерал Кульнев, пьяный и раскачивавшийся в седле, был атакован вахмистром Лежандром, вонзившим ему в грудь саблю, затем он сбросил Кульнева с лошади к своим ногам.

В своём рассказе о кампании 1812 года г-н де Сегюр приписывает умирающему генералу Кульневу речь по примеру героев Гомера. Я был в нескольких шагах от унтер-офицера Лежандра, когда он вонзил свою саблю в грудь Кульнева, и могу подтвердить, что русский генерал упал, не произнеся ни единого слова![129] Победа пехотинцев генерала Альбера и 23-го полка была полной. Враг потерял убитыми или ранеными по меньшей мере 2 тысячи человек. Мы захватили свыше 4 тысяч пленных, остальные погибли, свалившись на острые скалы. Нескольким самым ловким русским удалось добраться до Витгенштейна, который, узнав о кровавом поражении своего авангарда, отступил в Себеж.

Осмелевший после потрясающих успехов, маршал Удино решил преследовать русских и приказал, как и накануне, провести свою армию по правому берегу Дриссы. Но чтобы дать пехотным полкам бригады Альбера, а также 23-му конно-егерскому полку время на отдых после боя, маршал оставил их в карауле на поле сражения при Сивошине.

Я воспользовался этим отдыхом для того, чтобы провести церемонию, которой во время войны занимаюсь очень редко. Речь шла о том, чтобы отдать последние почести тем из наших храбрых товарищей, кто был только что убит. Большая братская могила приняла их всех. Мы уложили их в соответствии с чинами и званиями, расположив в середине ряда капитана Курто и его лейтенанта. После этого 14 русских пушек, так храбро захваченных 23-м полком, были размещены перед братской могилой.

Выполнив эту печальную обязанность, я хотел приказать перевязать мою рану, полученную накануне и вызывавшую у меня ужасную боль. Для этого мне пришлось сесть в стороне, под громадной ёлкой. Я заметил там молодого начальника батальона. Он, опёршись спиной на ствол дерева и поддерживаемый двумя гренадерами, с трудом раскрывал небольшой пакет, адрес на котором был запачкан кровью. Это была его кровь! Офицер, принадлежавший к бригаде Альбера, только что, во время атаки на русский лагерь, получил ужасное штыковое ранение в живот, откуда выпадали внутренности! Они тоже были пробиты штыком, и кровь продолжала течь, несмотря на перевязку: рана была смертельной! Несчастный раненый, знавший об этом, захотел, прежде чем умереть, проститься с любимой женщиной, но, написав ей, не знал, кому доверить свою драгоценную ношу, как вдруг случай привёл меня к нему. Мы были едва знакомы, зная друг друга лишь в лицо. Однако приближение смерти торопило его. Почти угасшим голосом он просил меня оказать ему две услуги и, отослав от себя гренадеров на несколько шагов, передал мне конверт, произнеся со слезами на глазах: «Там есть портрет!» Он взял с меня обещание передать его тайком в собственные руки возлюбленной, если мне повезёт и посчастливится вернуться в Париж. «Впрочем, — добавил он, — это не срочно, ведь лучше пусть это получат спустя долгое время после того, как меня не станет!» Я пообещал выполнить это печальное поручение и сумел осуществить своё обещание лишь через два года, в 1814 году. Вторую просьбу, с которой обратился ко мне молодой батальонный начальник, я выполнил через два часа! Ему было тяжко думать о том, что его тело разорвут волки, столь многочисленные в здешних лесах, и он хотел, чтобы я приказал положить его рядом с капитаном и кавалеристами 23-го полка, похороны которых он видел. Я пообещал ему всё это, и, поскольку несчастный офицер умер спустя короткое время после нашего грустного разговора, я выполнил его последнюю волю.