Месть

— Я разберусь с этим недоразумением, товарищ Николаев, — мрачно выговорил Лидак и, поднявшись, чуть не силой выпроводил плюгавого нахала из кабинета.

Вот ведь беда, этот недоучка, бывший слесаришка и инспектор цен — Отто Августович читал его анкету, — прав, и стоит ему накропать донос в ЦК, Лидака вычистят из директорского кресла в два счета, а то и — страшно подумать — из партии. Да, теперь уж многое надо менять по сравнению с тридцать первым годом и, если дальше так пойдет, то придется переписывать методички каждый год.

После съезда в Институт истории партии пришла мобилизационная разнарядка — направить одного сознательного коммуниста на транспорт. Лидак долго смотрел в эту бумажку, уже злясь в душе, что опять растаскивают кадры, но, вспомнив недавний визит Николаева, просиял. Он вызвал к себе партсекретаря Абакумова и отдал приказ:

— Готовь представление на Николаева! У нас больше некого…

— А обком не будет возражать? Они же его направили.

— С обкомом я разберусь, это мои заботы!

— Но у него белый билет, его по состоянию здоровья не взяли в армию, — попробовал было напомнить Абакумов, но директор взглянул так свирепо, что парторг возражать больше не стал. Абакумов знал о дружеских отношениях Лидака с Чудовым и подумал: если возникнут трения, последний своего друга прикроет, но на всякий случай поручил известить Николаева о решении парткома Терновской, а сам, сославшись на дела, поехал советоваться в райком.

Николаев, услышав эту новость, несколько секунд сидел окаменевший, не понимая, что случилось, ведь он так хорошо начал работать в институте, подавал такие идеи, сумел даже разобраться в серьезных ошибках, которых никто не заметил, и доложил о них в тот же момент Лидаку. Почему же его устраняют из института? Это какая-то ошибка.

— Это не ошибка, — радостно улыбнувшись, ответила Терновская. Ей лично просто не нравился Николаев, она вообще не любила низкорослых и уродливых мужчин. — Мы долго обсуждали самые разные кандидатуры и подумали, что именно вы с вашей энергией и партийной принципиальностью необходимы на транспорте. Это самое узкое звено в нашем городе, — продолжила Терновская. — Утром просто невозможно сесть в трамвай, все жалуются, и нам надо непременно развивать эту важнейшую отрасль! И тут нужны крепкие, сильные… духом партийцы…

Леокадия Георгиевна запнулась, потому что слова «крепкие и сильные» по отношению к тщедушному коротышке Николаеву прозвучали как издевка.

— Но почему я? — прошептал Николаев.

— Тут несколько причин, Леонид Васильевич, — Терновская, насладившись мгновением торжества, взяла себя в руки и заговорила вполне уважительно. — Во-первых, в вашей учетной карточке мы увидели, что вы раньше работали слесарем на заводе, а трамвай, так сказать, техническое детище, во-вторых, вы зачислены к нам в штат 16 октября 1933 года, сейчас март 1934-го, то есть вы проработали у нас меньше полугода. Не успели еще влиться в коллектив и поэтому вам легче будет расставаться с нами…

Терновская, произнеся эти слова, даже изобразила на лице грусть предстоящего прощания.

— А потом вам надо расти, а в институте без специального исторического образования для вас нет перспективы роста…

— Я учусь в Коммунистическом университете! — парировал Николаев.

— Я имела в виду академическое образование, а на транспорте вы можете достигнуть руководящих высот, и мы еще будем вами гордиться…

— Я не хочу, чтобы вы мной гордились! Я приношу в этом институте пользу побольше вашей! — истерично выкрикнул Николаев.

— Вы смеете так говорить о работе парткома?! — возмутилась она.

— Я смею говорить о своей пользе!

— Нет, вы сказали, что партком института не приносит никакой пользы! — взвилась Терновская. — Как вы посмели так выразиться о членах парткома?! Это уважаемые люди!

Николаев откинулся на спинку стула и стал хватать ртом воздух, на него навалилось странное удушье, глаза у него расширились, и, казалось, он вот-вот упадет в обморок. Леокадия Георгиевна испугалась, схватила графин и, набрав в рот воды, стала прыскать на Николаева. Наполнила стакан и пододвинула к нему.

— Выпейте воды и возьмите себя в руки! Вы же мужчина в конце концов!..

Николаев взял стакан, но рука у него дрожала, и он половину вылил на себя. Выпив воды, он немного успокоился. Спорить с Терновской бесполезно, она его ненавидит, надо идти к Лидаку. Он-то знает, какую пользу приносит Николаев, и не позволит разбрасываться такими кадрами. Тем более что его направил отдел культпропа обкома партии. Они же должны понимать, что такая рекомендация стоит многого.

— Постановление парткома уже вынесено, и вам как партийцу следует просто подчиниться партийной дисциплине, — ядовито улыбнувшись, сказала Терновская. — Это мой вам дружеский совет.

— Я не смогу, — пробормотал Николаев. — У меня белый билет, я по состоянию здоровья даже освобожден от службы в Красной Армии, а вы сами сказали, что на транспорте нужны крепкие, сильные люди! Я слабый человек и этого не скрываю! — выбрав другую тактику, заговорил он.

— Не упрямьтесь, Леонид Васильевич, — сделав строгое лицо, заговорила партийная дама. — Вы хорошо знаете, что такое партийная дисциплина, решения партии не обсуждаются, их выполняют. У вас еще вся жизнь впереди! Начинать же ее с пререканий и склок, как делаете вы, никому не нужно… — она протянула ему выписку из решения парткома. — На транспорт требуются разные люди, разных профессий, и там в первую очередь нужны люди сильные не физически, а духовно, и мы, выдвигая вашу кандидатуру, руководствовались прежде всего этим обстоятельством! Немедленно отправляйтесь в райком, получайте повестку и удачи вам!

— Ни на какой транспорт я не пойду! — решительно заявил Николаев и вышел из парткома.

К себе в сектор он не пошел, а сразу направился в кабинет Лидака. Директор оказался на месте, но у него были люди, и строгая секретарша Варвара Семеновна Николаева в кабинет не пустила. Он попал к Отто Августовичу лишь через два часа. Лидак молча выслушал его сбивчивую речь в свою защиту и коротко сказал:

— Ничем помочь не могу, это решение парткома…

— Но вы же член парткома, — пробормотал Николаев

— Да, и голосовал «за», — ответил честно Лидак. — На транспорте вы принесете больше пользы. — Отто Августович посмотрел на него с таким неприкрытым презрением, что Николаев даже потерял дар речи. — Извините, Леонид Васильевич, у меня через полчаса совещание, я должен подготовиться!

Николаев вышел из кабинета Лидака, чувствуя, что все сговорились против него. Он хотел позвонить Мильде, чтобы она связалась с завсектором кадров культпропа обкома партии, но, вспомнив об утренней размолвке, положил трубку.

Все складывалось отвратительно. На Николаева уже смотрели как на чужака, все знали о мобилизации на транспорт, каждый радовался, что его миновала чаша сия, и никто к Николаеву не обращался с просьбами. Его просто не замечали. А Лившиц из соседнего отдела так и сказал: «А ты чо тут делашь? Тебя же на транспорт послали!» И нахально улыбнулся. Николаев сложил методички, которые не успел еще прочитать, на край своего стола и ушел. Часы показывали половину первого. Через полчаса обед, но идти в столовую института он не решился. Все будут смотреть, как он ест их суп и кашу с биточками. На улице шел снег и медленно ползли трамваи. Николаев смотрел на них с ненавистью. Он не пойдет на транспорт. Он добьется отмены этого дурацкого решения. Пусть посылают того же Лившица, Грише только двадцать пять, он молодой, пусть посылают его. Николаева знобило. Потрогал лоб: горячий. Он еще утром подумывал пойти в больницу и взять больничный лист. Так и надо было сделать.

Николаев пришел в больницу, выстоял очередь, взял градусник и через пять минут, зайдя в кабинет, отдал его пожилой врачихе.

— На что жалуетесь? — спросила она.

— У меня температура, знобит, — ответил Николаев.

Врачиха показала ему градусник. Ртутный столбик замер на делении 36,7.

— У меня была температура, — пробормотал он.

— Когда снова появится, приходите, если вам нужен больничный, а если вас знобит, выпейте чаю с медом, закутайтесь потеплее и поспите, а то у вас глаза красные, — подсказала врачиха.