Темный янтарь

Янис завороженно смотрел в лицо с короткой, но очевидной щетиной, с закрытыми безучастными глазами. Вот так ползешь сквозь зелень, ползешь, и… остаешься здесь навсегда.

— Туда они уползли, – Серега указывал куда-то в кусты.

— Вижу, – старший лейтенант смотрел туда же. – Здесь оставайтесь.

Василек нырнул в кусты, остальные переглянулись.

— Погранцы отходили. Наверное, под пулемет попали, – Пахомов вернул фуражку на лицо убитого.

— Эй, спецсвязь, помогайте, – окликнул невидимый командир – двигался сквозь заросли Василек практически бесшумно.

Пограничников было четверо, здоров только один, остальные раненые, измученные, в почерневших бинтах. Пахомов отдал флягу – пили жадно, захлебываясь.

— С ночи здесь, ни тыр, ни пыр – или в озеро упираемся, или в немцев, – хрипло пояснял сержант с распоротой штаниной и ногой в липком черном бинте.

— Из группы майора Черникова? – спросил Василек.

— Да, 12-й погранотряд, у Барты нас отсекли. А вы нас ищите, что ли? – невнятно бормотал пограничник с вспухшей, аж почерневшей щекой.

— И вас тоже. Ничего, сейчас выберемся, тут с километр будет. Рабочий отряд оборону держит, там машина, живо в госпиталь. Всё недалеко, – обнадежил старший лейтенант.

Посыльные волокли обезножившего сержанта, тот старался отталкиваться здоровой ногой, но получалось слабо.

— Эх, итить его… тяжелый я. Отожрался.

— Судя по весу, сплошной мускул, – пропыхтел Серега. – Слегка перекурите в госпитале, опять немцев тренировать начнете.

— Их, сук, потренируешь… Хваткие, гады. Ты бы меня на «вы» и по званию именовал, очень люблю, когда меня с уставным уважением транспортируют.

— А как иначе?! Вернусь, буду хвастать, в школе выступать, как «лично спасал дважды орденоносца».

— Итить… А почему «дважды»?

— Странный вопрос. Орден за ранение и личный героизм полагается? Полагается! Второй тоже заслуженный – за нахождение в отряде товарища Васюка.

— А, это ты что ли – Васюк?

— Вот, уже проникаетесь ответственностью ситуации, – скромно подтвердил москвич.

Сержант обессиленно гмыхкнул:

— Далеко пойдешь, не иначе – в командармы. Болтун. Но это правильно. Без юмора нам сейчас нельзя. Я, правда, сейчас орден на укольчик сменял бы. Дробит ногу, спасу нет.

— Сейчас на «Линде» в госпиталь доскочим, там у них на стене планировка висит: «Орденоносцам уколы удвоенные, клистиры нового облегченного типа, литр какао, санитарки чернобровые»… – взялся цитировать Серый.

— Чернобровые? Вот ты изувер… – стонал пограничник.

Такую ерунду нес москвич, что у любого брехливого курада глаза бы на лоб полезли. Но ползти было действительно легче, Янис поправлял закинутую за спину и постоянно съезжающую винтовку пограничника, вместе с Серегой слаженно сдвигали тяжелое тело дальше.

У окопов навстречу метнулись бойцы рабочего отряда, уже на носилках поволокли раненого сержанта к машине, остальные пограничники ковыляли сами.

Посыльные размещали раненых в кузове, Стеценко уже заводил.

Подошел старший лейтенант:

— Сдадите в госпиталь и сюда обратно, нас с Пахомовым заберете. Мы пока результаты рекогносцировки осмыслим. Не задерживаться, понял, Васюк!

— Что мы, без понятия?! – обиделся москвич.

Катили по уже совсем знакомой дороге мимо озера и батарей. Серега развлекал пограничников ярким рассказом о побитии немцев на железной дороге. Выходило, что там не меньше двух эшелонов накрыло и видели немецкую генеральскую фуражку – ее взрывом прямо на сосну закинуло.

Сержант-пограничник тронул Яниса за колено:

— А ты чего молчишь? По латышской молчаливости? Или не по себе?

— Я эстонец. И малость не по себе, да, – признался Янис. – Еще не привык.

— А вот это, может и верно. Нельзя привыкать. Целей будешь.

В городе пахло дымом, немец опять бомбил и кидал снаряды. Проехали мимо подводы с убитыми, накрытыми куском парусины. Чувствовалось, что дело идет не очень хорошо. На севере у «Тосмаре» продолжался бой, сейчас вроде бы куда активнее чем утром, артиллерия так и долбила.

Но в госпитале всё было налажено, раненых приняли мигом. Суровая маленькая тетка-медсестра записала данные о вновь принятых раненых, об обстоятельствах эвакуации в тыл. Серый диктовал бойко, намекнул, что люди от границы пробивались, героически. Медсестра ответила, что тут все героические, можно не беспокоиться, помощь окажут в лучшем виде.

Стеценко доливал воду в радиатор, вокруг «Линды-2» стояли легкораненые, рассматривали пропылившуюся надпись.

— Что там за дела на передовой, разведка? – спросил боец с туго примотанной к груди рукой.

— Да чего «разведка», связь мы, обычные посыльные, – заверил Серега тоном, подтверждающим прямо противоположное. – И дела обычные, военные. Без сенсаций.

— Ты образованность тут не лепи, – сказал красноармеец с почти наглухо замотанной головой. – Говорят, к «Тосмаре» и каналу немец прорвался?

— Вот все что нынче говорят, все подряд и правда! – охотно подтвердил москвич. – Прорвались, прям парадным шагом, ать-два, все с челками и усами. Красавцы. Там и остались. Сейчас добивают. Вон – слышите, как береговая кладет?

Раненые захмыкали, недоверчиво, но с одобрением.

— В общем, нормально, товарищи, – Серега деловито закрывал задний борт. – На юге у Ницы немца надежно остановили, у «Тосмаре» так же будет. Но процесс, естественно, требует времени.

— А то мы не знаем, – проскрипел белоголовый боец. – Ладно, «Линда», успешно вам гонять.

Спешили назад, посыльные сидели в кузове, на продавившихся мешках. Янис подумал, что нужно рискнуть и спросить. Поскольку мучает недоумение.

— Серый, я обязанности исправно выполняю?

— Что за вопрос?! Надежный ты парень, вон, раненого как трактор волок. А что молчаливый, так это характер. Оно даже удачно, вот меня иной раз несет языком не в меру, – признался москвич. – Надо как-то побольше помалкивать, за умного сойду.

— Не, ты потом помалкивай. Я спросить хочу. Только ты в ухо сразу не бей. Я строго между нами, без лишних людей.

— Загадочно заходишь. Ну, давай.

— Вчера тот поезд… Надо было так? Они же, наверное, могли в плен сдаться. А их так… в пыль, в уголь, в клочки. Жестоко же. Я понимаю, война. Но немцы тоже люди. Я их знаю, мы рядом жили.

Серый кивнул:

— Вопрос понятный. Я тоже над этим размышлял, пока не заснул. Но ты пойми, Ян – ты же не рядом с германской казармой жил. Обычные немцы – они обычные и есть. Рабочий народ, они и сами против Гитлера. Ну, в большинстве, против. А солдаты и офицеры – иное дело. Тут или мы их, или они нас. Заметь, это они сюда нагло на поезде катили, а не наоборот.

— Это я понимаю. Но насмерть всех зачем? Стукнули, взяли в плен, и ладно.

— Что-то они не особо в плен сдаются. Ребята рассказывали, сегодня у Ницы их майора хлопнули и троих офицеров в плен взяли, так они сами сдуру заехали[1]. Нет, вряд ли гитлеровцы сознательность проявят и массово сдаваться начнут. И ты на город посмотри – бомбы куда попало швыряют. Ладно бы целили по штабу или батарее. Народ запугивают, убивают. Все равно им. Фашисты.

Янис кивнул, но без особой уверенности. В партиях он разбирался слабо, как-то особо времени не было газеты почитывать.

— Сомневаешься? – понял москвич. – Понятное дело, сидели вы тут под буржуазной пропагандой, уши поразвесив, нет в вас настоящей советской, трудовой уверенности. В смысле, есть, но не у всех. Ничего, ты парень умный, разберешься. Делаешь-то все правильно, твердо на нашей стороне, только самосознание чуток отстает. Но это ерунда, просто характер такой, обстоятельный. Так что не буду я тебя агитировать, не дождешься. Ты и так умный.

— Спасибо за доверие, – пробормотал Янис. – Кажется, дело в том, что мне война не особо нравится. Вообще, если в целом. Поэтому сказка и вспоминается.

— Сказки – это хорошо. В них мудрость простого народа. Хотя иной раз народ такую фигнищу насочиняет…

— В этой сказке нет никакой твоей «фигнищи». Мне бабушка рассказывала.

— Бабушка – это иное дело. Потом перескажешь, сейчас-то уже подъезжаем, – Серега с грустью посмотрел на свои драные грязные тапочки. – Что-то я скоро босичком буду бегать. Как во времена твоей бабушки.

***

Колесила «Линда-2» по городу и оборонительным позициям, метались связные с пакетами, записками, искали нужных людей. Вроде что сложного: найди, передай, да получи роспись или ответ. Но во всем свои хитрости, иной раз заскочишь – человек сидит в соседней комнате или окопе, а тебя по кругу за километр посылают.

Вздрагивала Лиепая от новых бомб, горели дома, вновь и вновь немцы пытались разбомбить зенитные и береговые батареи, огрызались зенитки, рушились и спешно восстанавливались ложные позиции ПВО, расчищались проезды и тушили пожары. Лихорадочно работал порт и мастерские, готовили к выходу в море суда, застигнутые на ремонте, в объединенный госпиталь везли новых раненых.

Янис чувствовал, что голова стала гулкой и бестолковой, как распаявшийся чайник. Грузовик опять куда-то несся, хотелось выпасть из него, проклятого, просто упасть в тень, полежать без тряски. Старший лейтенант вторую половину дня безвылазно сидел в штабе в Каросте, лишь выдавал поручения. Базу обстреливали немцы: били нечасто, с педантичным упорством – то среди сосен, то у казарм и фортов вздымался столб дыма, земли и камней, разносился грохот. И этот медлительный, но непрерывный обстрел действовал на нервы – возникало чувство, что рано или поздно прямо в машину угодит. Бой у «Тосмаре» давно стих, немцы не атаковали, но обстрел и бомбежки изнуряли – казалось, снаряды и бомбы у немцев нескончаемые. Телефонная связь становилась все более ненадежной – то взрывом разорвет, то айзсарги перережут. Янис сам видел перерезанные провода – телефонисты показывали.

«Линда-2», в очередной раз заскочив в горком, возвращалась на базу. Посыльные лежали на одеяле, смотрели в дымное небо.

— На кросс ГТО похоже, – сказал Серега, щурясь. – Бежишь-бежишь, кажется, дистанция как резина – никогда не кончится. Ян, ты кросс в противогазе сдавал?

— Не доводилось.

— Да вот там так же: морда мокрая, дыхалка хрипит, в башке туман, а ты двигаешь ногами, двигаешь… Хорошо хоть стемнеет скоро, бомбовозов немецких не будет.

Съездили на канал, потом к парку Райниса, где сгруппировался авто-отряд, на дивизионный КП возвращались уже в сумерках. На высоченном куполе собора[2], почти наверху, сидели корректировщики - как там можно долго держаться и из чего «насест» устроить, было непонятно.

Старший лейтенант ждал у старого плаца, беседовал с каким-то майором, курящим хорошие душистые папиросы. Василек махнул подчиненным – «ждите».

Посыльные и водитель сели-упали на темный камень парапета. С моря, блистающего чернеными волнами, дул свежий ветер. Стеценко повел плечами под пропотевшей гимнастеркой:

— Окунуться бы в прохладненькое. И воды для питья набрать. У меня фляга вообще пустая.

Янис, глядя на море, тупо кивнул. Вроде и пили, и воды вон сколько, а внутри всё напрочь ссохлось.