Печать Джа

Я уставился на горизонт и тут же заработал строгий выговор от марсового.

— Танцор, на землю долго таращиться не след.

— Чего это?

— Примета плохая. Выходит, что прощаешься с ней навсегда.

Все-таки странный народ — моряки, настолько суеверный, что до смешного доходит. Например, нельзя прикуривать троим от одной трубки, иначе крайний обязательно помрет. А ежели поскрести грот-мачту и произнести специальный заговор, то ветер наполнит паруса. Слышал я, как боцман нашептывал чепуху про четырех сыновей, коих отец в разные стороны света отправил. Вроде бы взрослые люди, а ведут себя…

Один раз я огреб за свист — кто же знал, что он шторм призывает. Другой раз влетело за то, что яблоко грыз, да кожуру на палубу сплевывал. Ох и намяли тогда бока.

— Танцор, ты пойми, — объяснял после взбучки Рогги, — корабль для моряка, как святыня, как мать родная. Ежели она родимая обидится, не вывезет из беды, тогда все на дне морском сгинем.

А то, что Ленни-козел харкал прямо на палубу, не считается? Он это в тихую делал, чтобы никто не видел. Прямо перед моим носом, когда драил тряпкой доски. До чего же обидно было плевки подтирать, а Ленни щерился, обнажая поломанные резцы. Велико было желание встать и доломать оставшиеся зубы или плеснуть в рожу грязной водой. Я понимал, что добром это не кончится, потому и не вступал в драку. Ленни, он кто — матрос, полгода отслуживший на «Оливкой ветви», а я всего лишь трюмная обезьянка — безбилетный пассажир с темным прошлым. Один раз уже огреб, за то что сунулся не по делу, второй раз могут не пожалеть. И петля имелась для реи, и доска для прогулки над водой, поглоти морская бездна гребанную Жанетт.

Почему на торговом судне царили столь суровые порядки, мне объяснил Рогги-всезнайка:

— Нашел, чему дивиться, Танцор. Мы не речная рыбешка, что промеж двух берегов плавает, а птица высокого полета. Считай, по два месяца земли не видим. Океан стихия суровая, ошибок не прощает, вот и стараемся соответствовать.

Плохо стараетесь, если такой козел, как Ленни, оказался на корабле. В районе Кирпичников этого урода давно бы вывели на чистую воду, а здесь приходиться терпеть, вечно оглядываясь.

На да ничего, дави лыбу, щербатый, пока есть время. В порту Нового Света, попрощаюсь с тобой, как положено — горячо и по-свойски, так что капитану Гарделли придется искать очередного матроса.

На сорок седьмой день плаванья на горизонте показался неизвестный корабль. Сидевший в вороньем гнезде Яруш, первым узревший опасность, завопил во всю глотку:

— Черные паруса слева по борту! Черные паруса!

Матросы забегали по палубе, засуетились встревоженными муравьями, пытаясь увидеть то, что увидел глазастый смотровой. Сложно это было, потому как у Яруша помимо прочего имелась подзорная труба, а у матросов кроме слезящихся от ветра глаз и не было ничего. Разве что богатая фантазия.

— Большой корабль, трехмачтовый.

— Фрегат, не иначе.

— Какой же это фрегат. Фрегат тяжелый, как слон, а у этой ход, словно у перышка.

— Перышко — ха! Ты на посадку его посмотри, бортами воду черпает.

— Но летит-то как… летит.

— По ветру и пятимачтовый барк полетит с пятьюдесятью пушками на борту.

— Где ты ветер увидел, балда?

Со всех сторон доносился возбужденный гомон. Встретить в открытом океане другое судно — событие крайне редкое, потому и толпились матросы, перебивая друг друга.

Из каюты показался капитан в сопровождении сухопарого квартирмейстера. Поднялся на шканцы и замер, вглядываясь в далекий горизонт.

Всех вокруг волновал тип судна, меня же не на шутку встревожил цвет. Ни одному королевству, герцогству или княжеству не дозволялось плавать под черными парусами. Только верные псы Всеотца имели право пользоваться сим грозным атрибутом. У них и знамена были цвета ночи и одежда, и краска на лице для проведения специальных ритуалов.

Только что здесь забыли чернецы? Их порядки распространялись на старый материк, а вот в океане, как и в Новом Свете Всеотца не жаловали. Пираты так и вовсе плевать хотели на отлучение от Церкви, используя паруса и флаги соответствующей раскраски. Может быть это они?

Мое предположение вызвало смех у стоящих рядом матросов. А один из них терпеливо пояснил:

— Какие пираты, очнись, Танцор. У отребья сроду больших кораблей не водилось. Они все больше на утлых лодчонках ходят. Подкарауливают у берега груженые тихоходки и нападают стаей. Чернецы это, зуб даю.

— А как же Ястреб Двухвостый? — вспомнил я историю про легендарного капитана морских разбойников. — У него же самый быстрый корабль.

— Ястреб — ха! — рядом, словно по волшебству возник Рогги-всезнайка. Где звучали вопросы, там обязательно появлялся и он. — Да будет тебе ведомо, малец, что Джордж Барталамью Уинкок, в простонародье именуемый Двухвостым Ястребом, никто иной как капер.

— Пираты… каперы, а в чем разница? — не понял я.

— Настоящие пираты — голожопые голодранцы, а господин Уинкок, подданный её величества, королевы Астрийской. Военный офицер, грабящий исключительно Дарнийские караваны.

— Но если грабит, значит пират?

На это заявление Рогги лишь развел руками, а стоящий по левую руку Зак проговорил:

— Это политика, сынок… большая и грязная.

Через полдня черные паруса нас догнали. Вывесили красные флажки, требуя замедлить ход, и капитан Гарделли нехотя повиновался. Трудно спорить, когда у тебя на борту нет ни единой пушки, а у противника целых двадцать. И скорость в узлах на порядок выше. «Оливковая ветвь» при всех усилиях больше десяти не выжимала, и то при условии полупустых трюмов. Чернец же парил, что чайка над водой, выдавая честных семнадцать узлов. Невиданная скорость для корабля большого водоизмещения.

— Не иначе, по воле Всеотца Всемогущего, — пробормотал напуганный Зычник, коснувшись лба и сотворив небесный знак о трех сторонах.

Не отличающиеся высокой набожностью матросы, подоставали из запасников нательные персты — цепочки с символами Церкви. Но больше других отличился боцман, повесив в кубрике икону с изображением Святого пламени, снисходящего с небес.

Корабли до позднего вечера выравнивали курс, подстраиваясь друг к другу. Перекинули швартовые, подтянув борта, а когда последовали сходни, всех ротозеев капитан велел загнать в кубрик.

Последнее, что я успел разглядеть — фигуры чернецов, бездвижно замерших на палубе. В пику бытовавшему мнению, служители церкви не были облачены в сплошь черные одежды. Многое зависело от ранга и сферы деятельности. К примеру, преподобный Динисий из собора, что на главной площади Ровенска, обряжался в золотистые цвета, а брат по вере Мафиил в багрянец. Все потому, что первый проводил торжественные богослужения, а второй выносил обвинительные вердикты.

Стоявшие на палубе были в неброских серых одеждах, крайне удобных для дальних путешествий. Вместо просторных ряс — крепкие штаны, да рубахи с кожаным нагрудником. На плечах каждого черная накидка с капюшоном, обыкновенно надеваемая по непогоде, а в иные времена подвязываемая за спиной. Материал оной пропитывался специальными маслами, делающими ткань непромокаемой, а еще непомерно тяжелой, так что даже сильный ветер не мог растрепать её.

Сколько раз я видел эту накидку… слишком много раз — не счесть. Для Церкви не существовало запретных улиц — её воины ходили по самым опасным местам, будь то район Кирпичников или спуск на Завальное. Никто не брался противостоять им, потому как всем известно — нет в мире лучше бойцов, чем земная армия Всеотца. Или скорее гончих Церкви, преследующих еретиков. Их так и называли Псами.

Свое прозвище они заслужили целиком и полностью, не только из-за особенностей работы. У многих служителей на поводке сидели опасные зверюги Ротейры — гладкошёрстные тупорылые собаки, донельзя злые и кусачие. Приученные убивать и калечить, способные в одиночку растерзать здорового мужика. Они помогали выслеживать и загонять изменников веры, однако главной их обязанностью считался поиск артефактов. Тех самых Печатей Джа, некогда в изобилии разбросанных по уголкам света.

Ходили легенды, что первых псов служителям Церкви подарил сам Всеотец, спустившийся с небес и обернувшийся дряхлым старцем. Словно мало ему было того проклятия, что успел наложить на камни. Так еще злобных тварей прислал, помесь шантру и осьмипалых демонов.

Спрятавшись на чердаках, мы частенько наблюдали за снующими туда-сюда фигурами в черных капюшонах. Как псы тянули поводки до предела, как водили обрубками морд, вынюхивая воздух в поисках божественных артефактов. И вот теперь здесь…

Сгрудившиеся в кубрике моряки недоумевали, что сподвигнуло чернецов заплыть столь далеко. Пересечь половину океана, чтобы остановить торговое судно? Только два человека знали истинную причину случившегося: я и забившийся в угол смотровой. На Яруше лица не было, настолько он побледнел от страха. Боялся и правильно делал, потому как доподлинно известно, что проклятые псы чуют не только Печать, но и изменников веры, к ней прикасавшихся, и даже рядом сидевших.

Мы долго томились в неведенье, прислушиваясь к звукам наверху. Казалось, сотни ног топали по доскам, а огромные псы подвывали, скребыхая когтями палубу. Воздух в кубрике сгустился настолько, что стало трудно дышать

— Помяните мое слово, не пройдет и дня как нашего брата вздернут на рее, — пробубнил Зычник и тут же схлопотал увесистый подзатыльник. Не удержавшись, слетел с гамака, глухо ударившись об пол.

— Есть еще желающие беду накликать? — Зак обвел взглядом присутствующих. Не забыл и про Зычника, потирающего ушибленные колени. — Ну раз нет, тогда заткнулись и дали поспать.

Матросы поворчали для порядка и стали расходиться, занимая свои гамаки. Мне, как самому младшему по званию гамака не полагалось. Вместо него был тюк, набитый соломой: достаточно мягкий, чтобы не болели бока и слишком дырявый, чтобы в эти самые бока колоть. Клопы не кусали и то ладно.

Я откинулся на спину и закрыл глаза, прислушиваясь к звукам наверху. О том, чтобы заснуть, речи не шло. Трудно чувствовать себя в безопасности, когда палубой выше ходят злобные Ротейры с лоснящимися под солнцем боками. Старшаки говорили, что у церковных псов железная хватка: вцепятся зубами и держат, пока жертва кровью не истечет или не скончается от невыносимой боли. Зверюг хоть палками бей, хоть ножом коли — бесполезно. Они даже дохлыми не отпустят.

Спрашивается, какой тут отдых? Не я один мучался бессонницей: матросы в кубрике кряхтели, вздыхали, время от времени тихонько переговариваясь. Все ждали новостей…

Вскоре шум наверху стих, а вслед за этим в кубрик пожаловал боцман. Застыв в проеме, он несколько секунд вглядывался во встревоженные физиономии моряков, потом ткнул пальцем в первых попавшихся:

— Ты и ты, бегом наверх.

— А чё это? — залепетал один из них: покрытый оспинами крепыш по прозвищу Рябина.

— Кому сказано, бегом или пинками гнать?

Помощи не потребовалось, потому как общеизвестный факт, нет хуже демона на корабле, чем рассвирепевший боцман.

— Чего там, Вудсон? — поинтересовался Зак, до той поры притворявшийся спящим.