Печать Джа

Глава 3. Паруса на горизонте

На следующий день в означенное время мы были на пирсе. Мы — это тела пьяных матросов и те, кто был еще способен держаться на ногах. Всю ночь напролет экипаж «Оливковой ветви» кутил, захватив местную таверну. Пиво текло рекой по заросшим щетиной подбородкам, а огромное блюдо с мясом не покидало наш стол. Бордель находился кварталом ниже, поэтому многие пирующие возвращались и уходили, и снова возвращались, не в силах сделать окончательный выбор между крепким пивом и сладкими устами чаровниц.

Не всем подобные мытарства оказались по силам: были и те, кто отрубился в процессе. Их тела пришлось собирать по дороге: кого — лежащего у обочины, кого — притуленного к стене. Cложнее всего пришлось с Рогги: корабельного всезнайку стаскивали с постели, где он прикорнул в обнимку со шлюхой — страшной, что осьминогий демон, охраняющий врата в небесную обитель. Даже Бабура, на что моряк прожжённый и опытный, и тот Всеотца помянул, сотворив знак отвода злобных чар. Он же и спеленал матерящегося Рогги, грозящего пустить на дно морское дырявую посудину, по одному лишь недоразумению называемую кораблем. Рогги дрался, Рогги просил, Рогги умолял оставить его, а после умаялся и заснул — прямо на голых досках пирса.

— С ним всегда так, — жаловался Бабура, — по трезвянке не найти другого человека, который настоль был бы влюблен в море, а как выпьет — проклясть готов. В каждую шлюху готов вцепиться, лишь бы не плыть.

Судя по хмурым физиономиям моряков, Рогги был не одинок в своих чувствах. Никто не горел желанием возвращаться на опостылевший за долгие дни плаванья корабль, никто кроме одного единственного человека. И этим человеком был я. У меня буквально в пятках свербело, настолько хотелось пройтись по палубе. Увидеть дверь, ведущую в заветную каюту и вновь почувствовать близость к цели.

Сердце защемило, стоило лишь увидеть знакомый силуэт парусника — голые мачты на фоне синего неба. Мы наблюдали, как спускались шлюпки, как споро работали веслами матросы, пеня воду и поднимая вверх брызги.

— Не понял… что за дьявольщина? — первым почуял неладное матрос по прозвищу Зычник. Он и вправду был похож на весеннюю пташку, такой же носатый и взъерошенный. А еще обладал крайне острым зрением, потому и работал сменщиком Яруша в вороньем гнезде.

Следом заволновались остальные: забубнили на разные лады, наполняя воздух запахом перегара и чеснока. Я долго вглядывался в силуэты людей, находящихся в шлюпке, но так и не смог понять причину переполоха, пока Бабура не выдохнул обреченно:

— Капитан…

Капитан Гарделли без веской причины каюту не покидал. Он даже на берег сходил лишь раз, вынужденный по долгу службы решать бюрократические вопросы. Все давно привыкли к отсутствию главного и вдруг тот объявился. Плывет, возвышаясь гальюнной фигурой на носу шлюпки. Опершись на выставленную вперед ногу, и зорко вглядываясь в лица столпившихся на пирсе матросов. Может обойдется? Может бумаги в порту подписать забыл, или проволочку с товаром уладить? Да мало ли какие заботы могли возникнуть у капитана на берегу… Не обошлось.

Вода продолжала стекать по задранным вверх веслам, а капитан уже расхаживал по дощатому настилу.

— Где Жедяй? — накинулся он на первого подвернувшегося под руку матроса. Глаза грозно сверкали, некогда аккуратная борода встопорщилась, что шерсть на загривке Фартового. Понятно, что допрашиваемый растерялся. Похмельное утро не отпускало, а тут капитан пальцем в грудь тычет, чего-то требует.

— Где Жедяй, спрашиваю?! — заорал Гарделли на второго, выпучившего глаза то ли от страха, то ли от какого другого напряжения.

— Я это… когда мы, значицца, сидели… А я им говорю, зачем пошли — не ходите… А они, значицца, пошли.

Капитан на подобное безобразие лишь рукой махнул. Прошелся по пирсу и замер напротив массивной фигуры Бабуры.

— Ты! Докладывай, кто отсутствует.

Если Бабура и нервничал, то никоим образом этого не показал. Наоборот, вытянулся по струнке, словно заправский солдат перед строевым знаменем, и четко с расстановкой озвучил имена отсутствующих. Обычное дело — после каждой увольнительной пропадало несколько матросов, подгулявших и потому задержавшихся на берегу. Проштрафившихся наказывали собачьей вахтой и звонкой монетой, а особо ретивым Боцман читал лекции на тему, почему важно соблюдать морской устав. Обычное дело, только не в этот раз.

— Барон был с вами?

— Да, его светлость в таверне сидел, изволил пивом угощал.

— И?

— И ушел.

— Куда ушел, с кем?! — вдруг рявкнул капитан. Да так ловко у него это вышло, что даже чайки умолкли на берегу. — Отвечай, шантру тебя задери.

Напускная бравада мигом слетела с лица здоровяка. Захлопав глазами, Бабура выдал расстерянное:

— Его светлость с Жедяем ушел… вроде бы.

— Так вроде бы или ушел?

С Бабурой приключился ступор — оно и понятно, поди упомни всех в хмельной пирушке, когда куча народа шныряла туда-сюда, а ты усы мочишь в ржаном пиве.

— Песье племя, — зло выругался капитан, и тут же обратился к стоявшему за спиной боцману. — Всех доставить на борт, обыскать и допросить. О подозрительном доложишь мне лично.

Обыскать… От сказанного неприятно засосало под ложечкой. Хорошо, хватило ума прикопать украденное, в том числе побрякушки барона, в глухом закоулке, но вот грамота. Какая нечистая дернула её с собой прихватить, спрятав за пазухой. Нахрена она сдалась на корабле? Уж лучше бы монеты золотые с собой взял, все меньше подозрения было, чем от документов, удостоверяющих личность его светлости.

Первым порывом было броситься бежать: мимо растерявшихся пьяных матросов, мимо опешившего капитана — прямиком в джунгли, раскинувшиеся за городом.

Я бы непременно так сделал, но проклятая Печать Джа… Она звала, она манила к себе, обещая светлое будущее. Будущее, о котором всегда грезил и от которого не мог отказаться. Риск огромный, но разве когда-нибудь было иначе? Чем выше ставка, тем опаснее игра — правило, известное любому босяку с улицы. Именно поэтому я был готов ввязаться в очередную авантюру, рассчитывая на авось, на лихую удачу, да на все что угодно, лишь бы схватить с чаши весов заветный камень, а то что на другой чаши качалась моя жизнь… Толку от неё, вечно голодной.

Корабль встретил наше возвращение непривычной тишиной. Скучающие без дела матросы не ошивались на палубе: никто не смеялся, не бубнил, рассказывая очередную байку. Не стучали кости по палубе, не неслись заунывные песнопения с бака.

Только у каюты барона торчал матрос, подперев плечом стену. Я даже не сразу понял, что он там делает, а когда сообразил …

Кишки скрутило от нехорошего предчувствия. Да так, что захотелось немедля броситься в океан, пустившись вплавь до острова. Мысли перепуганными пташками заметались в голове. Капитан выставил пост охраны, но зачем? Что успело случится за недолгие сутки отсутствия? Они узнали про Печать, про убийство барона?

Давать ответы никто не спешил. Вместо этого вновь прибывших разделили на две части: первую отправили на обыск к квартирмейстеру, другой же занялся Зак.

Марсовый не стеснялся лично выворачивать карманы, а с Рогги так и вовсе стянул штаны, в поисках неизвестного.

Когда пришла моя очередь, юлить не стал. Вытряхнул на пол горсть мелочи, купленную заколку в тряпице и… затаив дыхание, бумагу.

В голове же прикинул спасительный маршрут до кормы. Если случится шухер, добежать успею, а там сигану в воду и ловите меня. Пока соберут матросов, пока спустят шлюпки на воду, может и успею доплыть.

— Это что? — против ожидания Зак обратил внимание на заколку. Повертел в руках, разглядывая дешевенький дамский атрибут.

— Подарок барышне, чтобы волосы лучше держались.

— Танцор, ты тут не умничай, без тебя знаю, для чего вещица надобна. Лучше другое скажи, нахрена с собою притащил? Или у нас на корабле барышни завелись?

Стоявший рядом Рогги пьяненько хихикнул. За что тут же огреб:

— Какого шантру до сих пор здесь отираешься? Надевай портки и вали отседова. И подмыться не забудь, а то несет как от портовой шлюхи.

Когда качающаяся фигура матроса скрылась, Зак обратил внимание на грамотку. Развернул и, сощурив глаза, попытался прочитать увиденное:

— Это что за каракатица?

— Буковица, — не моргнув глазом соврал я.

— Буковица?

— Она самая. Купил, чтобы грамоте обучаться.

— Слыхал про такое и даже в руках держал, но в виде книги — увесистой, на полсотни страниц, а здесь один листочек.

— Так буковицы разные бывают. Я купил, что подешевше.

— Подешевше, — передразнил меня Зак, — развелось умников. Вали отседова, Танцор! И буковицу свою прихвати, чтобы глаза не мозолила. Скоро продыху от вас не будет, грамотеев.

Не веря собственной удачи, я схватил грамоту и пулей вылетел на палубу. Первым желанием было выкинуть бумагу за борт, но пробежавшись немного и подуспокоившись, решил, что торопиться не стоит.

Документ следует спрятать. Повезло, что марсовый грамоте не обучен, а если лжебуковицу увидит Джефферсон или, не приведи Всеотец, капитан? Второго свидания с Жанетт могу и не пережить.

Спрятать… спрятать, но куда? Личное пространство на корабле было предусмотрено для ограниченного количества человек, включая пассажиров, капитана и квартирмейстера. У каждого из них имелись апартаменты, а у Гварделли так и вовсе целый рабочий кабинет с дубовым столом и шкафами. Во все же остальные места можно было попасть, даже на тот же камбуз, откуда кок нещадно гонял голодную матросню, грозя разделочным ножом и карами небесными.

В трюме имелись укромные уголки, в виде многочисленных балок, перекрытий и бочек. Но вот беда — стоило кораблю угодить в шторм, как трюм моментально заливало. Океанские потоки водопадами хлестали с потолка, не оставляя сухого места и пока помпа справится, пока лишнее откачают… Короче, для бумаги не вариант. Оставался гальюн — самое посещаемое и одновременно самое недоступное место. Никому и в голову не придет совать руку в дырку нужника и щупать поверхность под сиденьем. А там, между прочим, удобная выемка была, куда не только грамотку, но и кошель с золотом положить можно.

Припрятав опасный документ, я со спокойной душой вернулся в кубрик, где вынуждены были сидеть матросы.

— Капитан совсем озверел, — жаловался голос из темноты, — вчера еще ничего был, даже не орал толком, а сегодня с утра, словно с цепи сорвался. Грозил полкоманды перевешать на реях, ежели вора не сдадим. А как его сдать, коли ничего не украдено.

Не было необходимости приставать с расспросами. Скучающие матросы сами все разболтали: про вскрытую ночью каюту барона, в которой все перевернули вверх дном и из которой ничего не пропало. Ну как не пропало: монеты и дорогие побрякушки остались лежать на месте, а вот Печать Джа…

Холодные пальцы стиснули грудь, так что стало трудно дышать. Захотелось немедленно выбраться наверх, распахнуть дверь каюты и лично убедиться, что божественный артефакт никуда не исчез. Слишком слабый проблеск надежды — я уже знал, что камень украли. Ради него и вломились в каюту, оставив кошели на месте. Кому нужны жалкие крохи, когда на руках великая ценность, стоящая тысячи сундуков, под завязку набитых золотом.