Три куля черных сухарей

Стыдно Ваське слушать материны упреки, а еще стыднее идти и умолять Илью разменяться обратно. А если он не согласится?..

Вышел Васька на улицу — на лугу пусто, разбежались уже все по домам. «Ну, и хорошо, — подумал Васька. — Не смотреть ребятам в глаза». Направился к Илье домой. Постучал в окошко, вышел Илья радостный во двор, рот набит едой — жует что-то.

— Чего тебе? — А язык с трудом во рту ворочается, никак не прожует. — Голубя? Я еще не шешив… — Наконец прожевал, сглотнул, поправился: — Я еще не решил, какого тебе отдать. Не распаровывать же? А лишнего у меня сейчас нема. Подожди, вот поймаю чужака — сразу отдам. Куда тебе торопиться?

— «Ледку» отдай обратно… — выдавил из себя Васька. — Мама ругается. — И он бросил к порогу деревянные коньки Ильи.

Посмотрел Илья на коньки и перекосил сердито лицо:

— Чего? Чего? Назад раком? Нет уж, брат, дудки.

— Отдай. — Щеки у Васьки дрогнули, на глаза навернулись слезы. — Я, что ли, сам… Мама ругается…

— «Мама», «мама»… — передразнил его Илья. — Раньше надо было думать. — И повернулся к двери.

— Отдай… — Васька схватил его за рукав.

— Эх ты, тюлька мариупольская! — обозвал Илья Ваську, поднял в сенях конек, сунул Ваське в живот. — Возьми свою железяку… По правилам — тебе бы морду надо набить, чтобы другой раз знал, как меняться. Да ладно уж… — И он вдруг вырвал конек из Васькиных рук, размахнулся и бросил его далеко за ворота на улицу в снег.

Васька побежал, поднял конек, оглянулся на Илью, прокричал:

— Илюха́ — требуха!

В ответ Илья пустил в Ваську кусок ледышки. Васька пригнулся, лед со свистом пролетел мимо уха.

— Требуха!

— Попадись мне, я тебе требуху выпущу, — пригрозил Илья.

Пришел Васька домой, бросил у порога конек, а мать все никак не успокоится, костит его:

— Стыдно? Пусть! Будешь знать другой раз, как менять-торговать. Это тебе наука. Ишь какой! Гляди у меня, меняльщик. Может, ты и на деньги играешь? Узнаю — руки отобью.

Молчит Васька, чувствует вину, не огрызается.