Три куля черных сухарей

— В больнице, сиделкой. Но я согласна, — добавила она быстро и еще раз повторила: — Согласна я куда угодно.

— Подумайте, не торопитесь… Вам сколько лет?

— Так какой сейчас год? Тридцать второй? Вот и мне столько же… Девятьсотого года я…

— А образование?

— Четыре класса…

Он причмокнул сухими тонкими губами:

— Не густо.

— Начальную школу кончила. — И добавила: — С похвальным листом.

— Это хорошо. Ну, что же мы тут стоим? Пойдемте в контору, в отдел кадров, там обо всем и договоримся. — И пошел первым на выход, но в дверях остановился, пропустил ее вперед, а на улице снова обогнал. — Идите за мной и будьте осторожны: тут вагоны туда-сюда катаются, не увидишь, с какой стороны накроет. Сортировка. А рабочие зовут — мясорубка. Очень много жертв. Нужно быть исключительно внимательным, когда переходишь эти пути.

Домой мать приехала двухчасовым поездом, не раздеваясь, села на табуретку в кухне, положила руки на колени:

— Ой, дети мои дорогие! Прямо и не знаю: или то правда, или то сон. Принимают! Заявление оставила. Сказали, чтобы рассчитывалась в больнице и выходила на работу. А я боюсь. Боюсь: тут рассчитаюсь, а там передумают да откажут? Ой, неужели ж то будет правда и мы получим рабочие продуктовые карточки, прикрепимся к железнодорожному магазину и наедимся хлеба?

И вдруг плечи ее затряслись, лицо плаксиво задергалось — она засмеялась громко, раскатисто, а из глаз брызнули крупные слезы. Она их вытирала то одной рукой, то другой, стряхивала на пол и все смеялась, смеялась, а потом завсхлипывала и стала показывать Ваське рукой, чтобы он дал ей попить. Васька догадался, сунул матери в руку полную кружку воды, она поднесла ко рту и долго не могла напиться: зубы стучали о кружку и вода лилась ей на подол. Наконец она напилась, вернула Ваське кружку и, оглядевшись вокруг, встала, принялась раздеваться…