Три куля черных сухарей

— Четыре койки вполне встанет и стол — посредине. Все хорошо будет. А? — обернулся он к матери.

— Что хорошо? Объяснил бы толком…

— Фу-ты! Народ какой непонятливый! — Чирин оседлал ближайшую табуретку. — Я ж тебе толкую: под общежитие комнату сдай. Или не слыхала? Сейчас же строительство кругом какое развернулось — заводы строют, шахты новые открывают. Рабочих не хватает. Вот и вербуют со всех концов к нам в Донбасс людей. А жилья покамест нету на всех, общежития все битком забиты.

— Дак это тут вербованные будут жить? — удивилась мать.

— Ну да.

— Да они ж, говорят, все бандиты? Без роду, без племени: бродяги разные, безотцовщины, беспризорники, тюремщики?

— Чепуха! — отмахнулся Чирин и даже поморщился. — Конешно, разные есть… Но много едет сюда и комсомольцев, по призыву. Ну?

— «Ну, ну», — покрутила мать головой. — Страшно…

— А я думал, тут все уже обдумано и решено. — Захар обидчиво поерзал на табуретке, окинул кухню глазами: — Вчера встретил Платона, тот попросил зайти сюда. А так бы… Мы вообще-то расселяем поближе к железной дороге, чтобы на трудовой поезд им ближе ходить было. Сюда, может, никто и не согласится еще… Такую даль ходить. Особенно осенью — дороги расквасит, грязь. Это я уж по-свойски завернулся: слышал, нужда…

— Конечно, нужда… — сказала мать.

— А че ж думать? Тут есть выгода прямая, люди многие охотно сдают свои хаты. Ну?

— Опять «ну», а самого главного не сказал.

— И правда, — усмехнулся Захар. — Платить будут по пять рублей за койку. Да за уборку помещения еще что-то там полагается.

— Кто будет платить? Они сами?

— Нет, завод.

— Ну, то хорошо. А топливо?

— А топлива — сколько надо, столько завод и обеспечит. Завтра уже начнем развозить уголь.

— Сколько надо, столько и дадут? — воскликнула мать и радостная оглянулась на детей. — Да его ж целую машину, не меньше, на зиму надо!

— Машину или две — какая разница. Сколько надо, столько и завезем. Топливо не только зимой нужно. Летом тоже без него не обойтись: придут с работы, умыться — воды согреть или сварить что, постирать…

— Верно, верно… Угля много надо.

— Опять же: кому бельишко постираешь или суп сваришь — заплатит. Тоже прибыток. Лишний рубль не помешает.

— Главное, топливом обеспечивают! Всю зиму будет тепло в хате! — Мать уже не слушала Захара, смотрела на детей. — Ну как, Вася? Согласимся? Таня?

Васька стоял насупырившись: вербованных пускать в хату ему не хотелось. Чужие люди вытеснят их в кухню, а сами будут жить в просторной комнате. И еще неизвестно, какие люди попадутся. Слышал он о вербованных разные разговоры — сброд там всякий пригоняют. Они могут и книжки на цигарки порвать и искурить. Но мать обрадовалась, углю обрадовалась. А как не обрадоваться — уголь такой дорогой…

— Что молчишь, Вася?

Двинул плечами Васька — как хочешь, он противиться не смеет… А горло почему-то перехватило, будто обидели чем-то.

— Пустим, потерпим зиму. А там видно будет, — успокаивает его мать. — Мы ж все равно большую комнату на зиму заколачиваем.

— Вот и хорошо, — поднялся Чирин. — Завтра мебель доставим, а может, если успеем, и уголь завезем.

— Уже завтра?

— А чего ж ждать? Народ прибывает, надо расселять. Бывайте. — Он надел кепку, направился к выходу.

— Ты ж там подбери нам, какие посмирнее, — попросила мать Чирина.

В ответ тот только плечами двинул неопределенно и ушел.

А в доме наступила тишина. Будто крутилась жизнь заведенным колесом, бежала куда-то своей дорогой, а тут ее взяли и остановили: старые планы все рушились, новых пока нет, жизнь приостановилась. Васька первым поднялся, пошел в комнату, стал снимать с полки книжки.

— Успеешь еще, сынок… Завтра день будет, — попыталась отвлечь его мать. Но он продолжал снимать их, и тогда она тронула его рукой за плечо: — Ну что же ты надулся? Будто я виновата? Давайте откажемся. Еще не поздно. Вон он до Куликова проулка еще не дошел. Только тогда опять будем холодать. А тут помощь какая: топливо, да еще за койки платить будут. А к осени сколько надо? Одежа, обужа…

— А я что? Рази я против? — буркнул Васька и понес книжки на кухню.

Утром комнату окончательно освободили от всего: вынесли кровать, сундук, угольный шкафчик, сняли Васькину полку для книг. Оставили только на стене увеличенную отцову фотографию.

— Нехай висит, она им не помешает… — сказала мать. — В кухне больше пылиться будет…

Васька не возражал.

А вскоре к воротам подъехала машина, и с нее сгрузили мебель: четыре койки, стол, три табуретки, четыре тумбочки; постель — матрасы, набитые соломой, подушки, одеяла, простыни; посуду — из оцинкованного железа чайник, две кружки, рукомойник и тазик. И сверх всего — шашки и домино.

Двое парней внесли в комнату койки и стол, а на остальное махнули рукой:

— Сами тут разберетесь, а то нам еще вон сколько развозить.

— Ладно, ладно, — согласилась мать. — Все сделаем. — И не выдержала, поинтересовалась: — А уголь тоже нынче привезете?

— Это не мы, другие. Развозят и уголь.

— Ой, как хорошо! — обрадовалась мать и кликнула детей носить вещи.

Первым прибежал Алешка, схватил шашки и домино, но в комнату не понес, сел на завалинке, открыл коробочку, стал раскладывать черные брусочки.

— Алеш, не трогай — потеряешь. Это чужое, — прикрикнула на него мать.

— Не потеряю! Я только посмотрю. — И тут же позвал брата: — Вась, давай сыграем.

— Потом, — сказал Васька, неся на спине пухлый соломенный матрас.

Мать кулаками разбила в матрасах соломенные шишки, разровняла их и уложила на койках. Потом застелила простынями, одеялами, вспушила вялые, комковатые подушки, расставила их белыми пирамидками. В центре коек разложила вафельные полотенца, сложенные треугольничками. Отошла к двери, окинула все хозяйским глазом, полюбовалась своей работой, осталась довольной:

— Ну, вот и хорошо, как в больнице.

А Васька ничего не сказал, уронил голову на грудь, поплелся на улицу: комната стала совсем чужой…

К вечеру, как и обещали, привезли уголь. Огромный трехтонный самосвал развернулся, попятился задом к воротам и с шорохом вывалил гору угля.

Этим же самосвалом в кабине приехал и Захар Чирин. С большой папкой под мышкой он шумно вошел в хату, еще с порога спросил:

— Все привезли? — Не дожидаясь ответа, он заглянул в горницу и осекся на полуслове, увидев там прибранные матерью койки. — Вот это здорово! Вот молодец! Сразу видно — это общежитие будет у меня передовым! — Обернулся к матери, посмотрел на нее уважительно и, раскрыв папку, попросил расписаться. — За весь этот инвентарь, — кивнул он на горницу.

Мать расписалась, и он тут же заспешил к машине. Мать вышла проводить, но, увидев уголь, остановилась посреди двора, схватила себя за шею двумя руками, сдавила, словно боялась, что неуемная радость ее вырвется наружу, посмотрела на Ваську глазами, полными слез. Васька кивнул ей, улыбнулся. Размягчился: в самом деле — богатство-то какое! На две зимы хватит, если топить экономно.

— Даже чурбачков на растопку привезли, — сказала мать взволнованно.

Васька поднял два ровных бруска, стукнул ими друг о дружку, сбил угольную пыль:

— Это я спрячу на чердак, табуретку сделаю.

Мать согласно кивнула:

— Хорошие брусочки, такие жалко жечь.

Не выдержал, вышел посмотреть на уголь и Карпо Гурин. Обошел вокруг кучи, нагнулся, поднял кусок, подержал на ладони:

— Добрый уголек! Даже антрациту не пожалели. — И он бросил на кучу алмазно сверкающий кусок антрацита.

Васька думал, что крестный поможет им таскать уголь в сарай, но он только осмотрел все и пошел медленно домой. Васька обиделся на него: «Завидки взяли, а помочь не захотел. Ну и ладно, сами перетаскаем, просить не будем».

До поздней ночи мать, Васька и Танька носили ведрами уголь в сарай. Последние ведра ссыпали уже при лампе.

Кончили и потом долго стояли все втроем, любовались блестками антрацитовых кусочков на угольной куче, поднявшейся почти до самого потолка. Никогда еще в их сарае не было столько угля, да еще такого хорошего.

— Ну, слава богу, теперь мы с топливом, — сказала мать.

«Вот оно, «черное золото»! Поймалось и к нам в сарай! Не все Карпу…» — думал Васька, запирая дверь большим амбарным замком.