Три куля черных сухарей

— Мать… Жалко…

— Мать! А твоя не мать была? А рази она ревела так? — он указал на мать, подошедшую к нам.

— Я за живот больше хваталась, — сказала она. — И плакала, а как же?.. Особенно когда слух прошел, што его убило…

— Дак то ж война была!

— Да и теперь… Каждой матери жалко своего дитя отпускать, — сказала мать. — Ну, што, прошшаться будем? Спасибо вам, братики мои дорогие, што пришли, проведали. — Она стала со всеми целоваться, расстроилась от чего-то, зашмыгала носом.

Обратно от перекрестка мы возвращались вчетвером. У своего двора Ульяна наказала матери:

— Кума, ты ж завтря поглядай тут на наш двор, мы с утра пораньше подадимся до Микиты…

— Ладно… А как же? Пригляжу, — пообещала мать, и мы пошли к своему дому.

Но не успели сделать и двух шагов, как услышали оклик:

— Кума Нюрка!.. Нюр?..

Мы оглянулись, возле своих ворот стояла Дарья Чуйкина, и под светом лампочки на столбе было видно, как она машет рукой — подождите. Мы с матерью остановились.

— Зачем это я Дарье вдруг понадобилась? — вслух подумала мать.

— Я гляжу, гляжу — да чи это Вася приехал? — говорила Дарья, подходя к нам. — Хоть зашел бы?.. Мы с Родионом Васильевичем часто вспоминаем твоих детей, Нюр. Какие были маленькие, как тебе трудно было с ними, а, глянь, всех вырастила…

— Да уж было… — согласилась мать. — Што ж теперь вспоминать? Было — пережили.

— Зайдите хоть на минутку.

— Поздно уже.

— Какой поздно!

— Ну, зайди, — сказала мне мать.

— А ты?

— У меня делов-то после гостей сколько! Иди, проведай дядю Родиона. Он же тебе когда-то голубя подарил.

— Помнит! — засмеялась удивленно Дарья.

— Как же не помнить. Я чуть было с ума не сошла, как увидела того голубя. Ну, иди, иди. Недолго только держите его, он ведь тоже уморился…

Я пошел к Чуйкиным. В передней горела тусклая лампочка, но и под ней было видно, что чистота здесь по-прежнему в большой чести. Дарья подала мне тапочки, я переобулся и прошел по половичку к горнице, заглянул в раздвинутые занавески. Там, как и в те далекие давние времена, всю комнату занимало огромное растение в деревянной кадке.

— Все тот же фикус цел? — спросил я.

— Нет, — улыбнулась Дарья. — Не фикус это. — И она щелкнула выключателем.

Лампы дневного света залили комнату мертвенно-блеклым «молоком». В кадке, оказывается, росло роскошное лимонное дерево, усеянное крупными зеленовато-желтыми плодами.

— Лимон! И плодоносит? — удивился я.

— Да! Круглый год, — похвасталась Дарья.

— А где же дядя Родион?

— Сейчас придет. В погреб полез. Да вот и он.

Сгибаясь почти вдвое, в комнату вошел Родион с охапкой самых разнокалиберных банок, которые он прижимал к груди двумя руками.

— Помоги, Даш… — попросил он жену.

Дарья разгрузила мужа, поставила банки на стол. Родион вытер руки платком, который вытащил из кармана двумя пальцами за уголок, поздоровался.

— Садись, Вася, — сказал он просто. — Поговорим, попробуешь нашего производства, — кивнул он на банки.

— То ж все из своих фруктов, — пояснила Дарья, перебив Родиона. — Из разных сортов.

— Виноград разводите?

— Да! Почти весь сад уничтожил, да он, правда, уже и старый был. Все старое выкорчевывает и разводит виноградник. Ну, садись же, садись.

Родион принялся разливать соки. Дарья нарезала хлеба, тоже подсела к столу.

— Осенью заходи — виноградом угостим, — сказала она.

— Пей… холодненькое, — подвинул Родион стакан, — и ешь.

— Есть-то уже не хочется, — признался я. — Только гостей проводили.

— Слыхали… Немножко попробуй.

Не мастак по сокам, я не смог по достоинству оценить Родионовы успехи в новом для него деле: все соки казались мне одинаково кислыми. Но, чтобы не обижать хозяев, я, как умел, хвалил их. Да они, наверное, и в самом деле были хорошими.

Мы сидели, разговаривали. Из разговора я понял, что старики, прожив всю жизнь вдвоем, под старость заскучали одни. Ни родни, ни друзей. И виноградник, и лимоны — все это сделано, выращено своими руками, а похвастаться не перед кем, угостить некого, и поэтому Дарья весь вечер стояла в воротах, караулила, когда я буду идти мимо, чтобы зазвать в свой дом… Мне было грустно у Чуйкиных.

— Жаль, что вы до войны не развели виноградник, мы бы хоть полакомились им через забор…

— Ой! — засмеялась Дарья. — Кто б говорил! Мы с Родионом Васильевичем часто вас вспоминаем и говорим: «Вот у Нюрки дети были. В голоде, в нужде росли, а штоб по чужим огородам, садам лазить — этого не было».

— Да было! — перебил я ее. — Было. Лазили. И к вам в сад лазили. И не раз. Ну как же!

— Наговаривай, — махнула Дарья рукой. — Бери вон сальце.

— Да, может, и было, — сказал Родион раздумчиво. — Што ж такого? Все мальчишки лазють… И теперь вон тоже. Не в этом дело. Один полез, а после и засовестился, а другой полез — понравилось, и пошел, дальше — больше.

— Все равно я не поверю, — стояла на своем Дарья. — Людская молва другое говорит. Што ж ты, против молвы?..

— Так, а разве молва всегда объективна к человеку? — возразил я Дарье. — Она ведь тоже, как на кого взглянет. Кого полюбит — того и возносит, не дает в обиду, а кого невзлюбит — хоть разбейся…

— Это точно, — согласился Родион.

— Не, не грешите… — стояла на своем Дарья.

— Да чего уж тут грешного? В одного вцепится — затаскает, заласкает, а другого, наоборот, уничтожит без причины. Как ком снежный с горы катится, и на него наворачиваются пласты этой самой молвы. Одному достается только чистый снежок, эдакий бальзам, а другому, кого невзлюбят создатели этой самой молвы, — одни лишь комья грязи. И хоть ты что, хоть вывернись наизнанку, хоть кричи: «Да подождите минуточку, остановитесь, взгляните, присмотритесь: я ведь хоро-о-ший!» Ничего! Не докричишься! Не услышат! Так и идет, катится потом уже по инерции эта молва. Инерция — великая сила. Молва…

— Это точно, — подтвердил Родион.

— Простите, я что-то не то понес…

— Не, все правильно. А у нас на производстве, думаешь, не так? Это точно: на кого как глянут, — поддержал меня Родион.

Мы еще поговорили. Но вскоре почувствовал, что устал, и запросился домой. На прощанье Родион срезал с комнатного дерева желтый лимон и дал мне. Я нес его, этот чудесный плод, холодный и пахучий, вдыхал его острый, освежающий аромат и удивлялся: сколь велика сила человека, если он захочет что-то сделать! Даже лимон вырастит у себя в хате!..

Я в тот вечер долго не мог уснуть. Сначала думал о Чуйкиных, а потом вспомнился спор с Гаврюшкой, и он почему-то больше всего именно теперь взбудоражил меня. В чем-то он был прав, а в чем-то — нет, о чем-то он судил слишком прямолинейно, и у меня только теперь находились слова для возражения… Как всегда, умен задним числом.

Взбудоражил, взъерошил мысли, пошли воспоминания. Какими мы были?.. Были… Разными мы были… И у нас разное бывало…