Го юй (Речи царств)

[87]

Лицедей Ши научил Ли-цзи в полночь сказать с плачем Сянь-гуну: “Я слышала, что Шэнь-шэн весьма ценит человеколюбие и пользуется большим влиянием, что он очень великодушен, милостив и ласков к народу, причем проявляет все эти качества с умыслом. Ныне он говорит, что правитель, которого я обворожила, непременно доведет владение до смуты, уж не совершит ли он в интересах владения насилия над вами? Срок, который отвело вам Небо [для управления владением], еще не кончился, вы еще не умерли, так что же вам делать? Почему бы вам не убить меня, дабы не ввергать народ в смуты из-за одной служанки!”

Сянь-гун спросил: “Разве он может любить свой народ и не любить своего отца?” Ли-цзи ответила: “Боюсь, что это так. Как я слышала от других, проявление человеколюбия и управление владением — разные вещи. Проявляющий человеколюбие называет человеколюбием любовь к близким, управляющий владением называет человеколюбием принесение пользы владению. Поэтому стоящий во главе народа не имеет близких, для него близкими является народ. Разве Шэнь-шэн побоится убить правителя, если считает, что этим может принести пользу всем и дать спокойствие народу? Если он не посмеет проявить любовь к ближнему из-за народа, народ станет испытывать к нему еще более глубокие чувства. Таким образом, начав со злодейства, он кончит обретением прекрасной репутации, которая позднее покроет совершенное преступление.

Народ, как правило, существует благодаря получаемой выгоде, а убив правителя, Шэнь-шэн принесет ему большие выгоды, так кто же воспрепятствует убийству?! Убийство близкого не причинит вреда людям, поэтому кто из них прогонит убийцу?! Значит, если убийство выгодно для обеих сторон[997], поскольку убийца, осуществив свои намерения, приобретает любовь народа, и народ возрадуется, желание Шэнь-шэна [убить правителя] еще более укрепится, а кого не одурманит открывающаяся возможность? Если бы он и хотел любить правителя, дурман этот вовсе не рассеялся бы.

Допустим, вы оказались бы [иньским] правителем Чжоу[998]. Если бы у Чжоу был хороший сын, который убил бы отца, преступления Чжоу не вышли бы наружу, а его порочное правление не привело бы к гибели[999]. Так или иначе он все равно бы умер, и не возникла бы необходимость убивать его руками У-вана. [Если бы сын убил Чжоу], его род не пресекся бы и жертвы предкам приносились бы до сих пор. Разве тогда мы знали бы, был ли Чжоу хорошим или дурным правителем! Вам хотелось бы не знать тревог, [связанных с желанием Шэнь-шэна убить вас], но разве это возможно! Если начнете тревожиться только при наступлении великих бед, будет уже поздно”.

Напуганный Сянь-гун спросил: “Что же делать?”. Ли-цзи ответила: “Почему бы вам, сославшись на старость, не вручить ему дела управления? Получив в свои руки дела управления и возможность действовать как ему хочется, он добьется того, к чему стремится, а поэтому освободит вас [от смерти], вы же, воспользовавшись этим, начинайте принимать против него меры. Ведь кто, начиная с Хуань-шу, любил своих родственников? Только из-за отсутствия любви к родственникам оказалось возможным присоединить [город] И”[1000].

Сянь-гун возразил: “Нельзя передавать дела управления [Шэнь-шэну]. Я управляю чжухоу с помощью военной силы и авторитета. Если при жизни я потеряю власть, меня нельзя считать воинственным, а если, имея сына, не справлюсь с ним, обо мне нельзя будет сказать, что я обладаю авторитетом. Если я передам ему дела управления, чжухоу, несомненно, порвут со мной отношения, а если они порвут со мной отношения, несомненно, сумеют и причинить мне вред. Лишиться власти и причинить вред владению — невыносимо для меня. Не беспокойся, я приму против него меры!”.

Ли-цзи сказала: “Гаолоские дисцы[1001] днем и ночью тревожат наши границы, из-за них там нет ни дня для выпаса скота в степи, а ваши кладовые и амбары пусты; кроме того, я боюсь, как бы вам не пришлось лишиться части пожалованных вам земель. Почему бы вам не послать его в поход против дисцев, чтобы посмотреть, может ли он командовать войсками и действительно ли войска дружественно относятся к нему. Если же он не победит дисцев, это можно будет поставить ему в вину. Если он победит дисцев, это покажет, что он умеет хорошо командовать войсками, а значит, его требования неизбежно возрастут, и тогда можно будет разработать против него более тщательные меры. К тому же победа над дисцами напугает чжухоу, наши границы избавятся от тревог, ваши кладовые и амбары наполнятся, окружающие нас соседи изъявят покорность, пожалованные вам земли расширятся, и вы, таким образом, получите от всего этого выгоды и в то же время узнаете, можно или нельзя [доверять Шэнь-шэну]. Выгод [от посылки Шэнь-шэна в поход] много, подумайте об этом, правитель!”.

Сянь-гун обрадовался и, облачив Шэнь-шэна в одежду, правая и левая части которой были разного цвета, и прикрепив к поясу металлическое кольцо с прорезью, послал его напасть на дисцев, живших у горы Дуншань.

Услышав об этом, колесничий [Шэнь-шэна] Цзань воскликнул: “Наследнику престола угрожает опасность! Правитель пожаловал ему необычные вещи, необычность рождает удивительное, удивительное рождает ненормальность, а ненормальность приведет к тому, что он не сможет вступить на престол. Посылая его в карательный поход, правитель прежде всего хочет посмотреть, (как он будет командовать войсками]. Поэтому [о своих помыслах] он сказал одеждой разного цвета[1002] и твердой подвеской, даваемой в знак власти[1003], а это значит, что он, несомненно, относится к стремлениям Шэнь-шэна с отвращением и хочет погубить его тело. Питая отвращение к его стремлениям, он, безусловно, строит при дворе планы, как бы поставить его в трудное положение, а желая погубить его тело, несомненно, хочет подвергнуть опасности в чужих землях. Опасность грозит [Шэнь-шэну] изнутри, поэтому с ней трудно бороться! Следует также добавить, что эту одежду заклинали шаманы, говорившие при заклинании: “Уничтожь врагов и возвращайся обратно”. Допустим, он уничтожит врагов, но что он сможет поделать с клеветой, исходящей изнутри?”.

Когда Шэнь-шэн одержал победу над дисцами и возвратился обратно, при дворе против него возникла клевета, в связи с чем благородные мужи стали говорить [про Цзаня]: “Он разбирался в едва уловимых признаках”.