Плач богов

Эва и в этот раз вовремя прикусила язык, поскольку спрашивать о возможных случаях, связанных с её несостоявшимися женихами, – так же нелепо, как и пытаться вспомнить их лица и имена. Ей просто всё это было неинтересно! Разве что кроме того момента, что за прошедшие годы, потраченные на поиски будущего мужа, её каким-то чудом миновала чаща с обязательным замужеством. И к тому же, ей что-то мало верилось на счёт принятых дядюшкой Джеромом решениях о достоинстве гипотетических кандидатов на её руку. Чтобы тётя Джулия не брала в них личного участия?..

«Думаю, твоя бабушка тоже получала схожие предложения, и вполне вероятно, что она так же сочла их недостойными своего внимания, как и лица, от которых они исходили. Поэтому ничего не могу сказать по поводу всех тех молодых людей, которым ты приглянулась на тех же балах, и которые, по мнению твоего дяди и бабушки, выявились не вполне подходящими претендентами на твою руку. Я пребываю на этот счёт в таком же неведенье, как и ты. Но это не означает, что мы опустили руки и подумываем вовсе прекратить поиски на данном этапе. Плохо, что бальный сезон уже давно закончился, а остальные частные приёмы собирают слишком малое количество именитых гостей. Поэтому, мы решили отправить тебя в этом году вместе с девочками в Гранд-Льюис. Там, по крайней мере, вам не придётся скучать всё лето, а ты заодно побываешь на званых балах и раутах местной аристократии.»

Вот так вот, с чьей-то лёгкой руки или, вернее, принятого далеко не чужим человеком решения, она уже который день не находила себе места на палубах огромного речного колёсного парохода «Королевы Вирджинии», погружаясь в тяжёлые думы и обострённые эмоции во время неумолимого приближения выбранной не ею цели.

Не удивительно, почему в последний день их очень долгого и невообразимо монотонного путешествия, Эву пробрало во истину не самыми приятными страхами недоброго предчувствия. Не успокаивали даже вошедшие в привычку предобеденные прогулки по носовой палубе верхнего яруса парохода. И не важно, что её буквально уносило по мутным водам Великой Эммы от столь не менее тяжёлого прошлого и связанных с ним воспоминаний, от той жизни, в которой она ощущала себя скорее безликой тенью, нежели живым человеком. Она всё так же была бессильна что-либо изменить, как месяц назад, так и все последние десять лет.

Тёмная, почти чёрная речная вода с отчаяньем врезалась в металлическую обшивку парохода, рассекающего её взволнованную поверхность носовым ребром, и с возмущённым шипением взбивалась в скудную пену. Эвелин смотрела на неё с головокружительной высоты верхней палубы, практически не щурясь от ярких бликов солнечной дорожки, плескающейся расплавленным белым золотом на атласных волнах Великой Эммы. Встречный южный ветер, как это не странно, скользил по лицу и волосам тёплыми мазками морского запаха, оповещая о скором вхождении в солёные воды Атлантического океана.

Последовавший вскоре звон склянок, оповестил утомлённых долгим путешествием пассажиров о начале обеда. А ещё это означало, что до прибытия судна к конечному пункту назначения оставалось где-то около пяти часов. Очередное напоминание из темы – не самое приятное.

Эва глубоко вздохнула и с тоской обернулась. Многие пассажиры уже неспешно покидали прогулочную палубу, дабы спуститься на второй уровень в полуоткрытую столовую первого класса, оцепленную арочными рядами корпусных стен и окон, чередующихся сквозными пролётами меж металлическими колоннами без стёкол и дверей.

Вспомнив о сегодняшнем меню на оставшиеся часы плаванья, девушка решила никуда не спешить. Тем более, что её отсутствие едва ли будет кем-то замечено за их общим столом.

Ещё раз тяжко выдохнув, Эвелин потянулась к перилам правого борта, устремив взгляд на речной берег к панорамному пейзажу местной флоры и фауны. Как давно она здесь не была и насколько успела подзабыть о восхитительных красотах южных графств Эспенрига? И не удивительно. В последний раз она путешествовала с родителями по данному речному пути без малого лет десять назад, и именно подзабытые детские воспоминания всколыхнули большую часть чувств ноющей ностальгией по безвозвратному прошлому. Ведь даже на тех же картинках увесистых энциклопедий и атласов, нарисованных художниками-путешественниками, невозможно передать захватывающего дух величия местных пейзажей дикой природы. А современная фотография так и вовсе была лишена передачи цветовой палитры с неповторимыми оттенками окружающего совершенства.

Высокая стена из густых деревьев и прочей непроходимой растительности, тянулась вдоль берега уже который день и час неприступным барьером одновременно притягивающих и до смерти пугающих тёмных джунглей. Хотя до лета было ещё не скоро, но окружающего климата подобные мелочи определённо не касались. Не смотря на почти знойную жару, воды здесь было просто в переизбытке: мелкие ответвления змеящихся речушек-притоков, озёра, бесконечные гектары затопленных болотами земель – и всё это в теневом оцеплении абсолютно незнакомых и невообразимо высоченных деревьев, покрытых длинным седым мхом и тугими лозами жилистых лиан.

Пару раз Эвелин удавалось даже разглядеть среди витиеватых ветвей и сочной листвы застывших в смешных позах тёмно-рыжих лемуров. Хотя кого-кого, а вот птиц здесь было явно в переизбытке. Чего только стоил их шумный гомон и резкие крики, сопровождавшие пароход едва не денно и нощно почти целую неделю подходящего к концу путешествия. Маленькие и очень юркие канарейки от ядовито алого до лимонно-жёлтого, пёстрые волнистые попугайчики всевозможных расцветок, и конечно же крупные виды ару и хохлатых какаду. Хватало здесь и водоплавающих птиц, не говоря уже о занудливых чайках, которые, казалось, приживались в любом месте не зависимо от времён года и климатической широты.

Когда-то отец рассказывал ещё совсем маленькой Эве о жителях данных графств, о том, как тем приходилось зарабатывать на продажах экзотических птиц и животных приезжим из других уголков страны (а иногда и из других стран), поскольку выживать за счёт сезонных работ на кофейных, чайных, тростниковых и банановых плантациях для них было так же нереально тяжело, как и шахтёрам в центральных и северных частях государства.

И всё-таки Юг – это не Север. Об этом Эвелин Лейн не сумела забыть даже за десять лет, прожитых в Леонбурге – чопорной, монотонно размеренной и весьма надменной столице. Как часто называли этот огромный индустриальный город сами его жители – Колыбель белых людей Эспенрига. Да, очень бледнокожих, чаще светлоглазых (с преобладанием серых, голубых и серо-зелёных оттенков) и, как правило, светловолосых. Пусть за последние века их холодную кровь и разбавили более страстные, черноглазые брюнеты из южных стран и континентов мира, само же заносчивое сознание этих высокомерных гордецов никому перекроить так и не удалось. Так что Эве было с чем сравнивать.

Здесь всё было по-другому. Даже вода в реке, воздух, небо и солнце, зависшее в зените прямо над головой и нагревающее до обжигающего дыхания встречный ветер, столь отличительный от холодных порывов и сквозняков Леонбурга. Здесь даже дышалось иначе, более глубже и едва не во всю грудь. А насколько сильно обострялись чувства, когда приходилось думать о том, как же они близки к выходу в океан, все дальше и неумолимей продвигаясь к южной черте побережья, граничащего с поясом-архипелагом Эмеральдовых островов.

Сердце набирало обороты, то и дело холодея от необъяснимого предчувствия, душа буквально металась в конвульсивной тревоге похлеще напуганной до смерти птицы в клетке. От былого любопытства и детского предвкушения практически не осталось и следа. Последних дней хватило с лихвой, чтобы пресытится и местной экзотикой, и окружающими красотами диких джунглей. Похоже, остались одни лишь беспричинные страхи и неуёмное волнение, подобно вестникам-призракам приближающегося фатума – то ли плохого, то ли хорошего.

Конечно, Эвелин прекрасно понимала, все её переживания вполне естественны и объяснимы, правда данный факт нисколько не успокаивал. Как и безрезультатные попытки унять растревоженную душу старой присказкой – всё, что не делается, всё к лучшему, особенно если это очень большие перемены в жизни.

Хотя, кто сказал, что перемена места и окружения способны изменить её прежнее существование? Не будет ли она, как и раньше, смотреть тоскливым взглядом в своё невзрачное будущее и с изъедающей сущность горечью оглядываться в монотонное, местами неприглядное прошлое, не имея никаких приятных поводов для утешительного любования застывшим в одной позиции настоящим?

В который уже раз девушка порывисто вздохнула (всё-таки тугой корсет и влажный воздух делали своё чёрное дело) и не совсем уверенно отвернулась от перил оградительного барьера борта. Взгляд зацепился за престарелую пару Флетчеров, как обычно замыкающую небольшую процессию пассажиров первого класса, желающих успеть на подачу первых блюд ланча в общей столовой. И в который раз её охватило искренним изумлением, при виде облачения всех этих людей, являющихся прямыми представителями высшего сословия Эспенрига и именно поэтому одетых только по последней моде европейских канонов. И, наверное, не сколько одетых, а буквально зашитых от подбородка до самых пят в плотную броню мужских костюмов или не менее закрытых платьев женского кроя, с обязательным наличием подкладочных турнюров всевозможных конструкций, тугих корсетов и далеко не тонкого нижнего белья. Про фетровые, изредка соломенные шляпы и помпезные шляпки, венчающие тяжёлые букли высоких причёсок можно было и не упоминать. Хотя нет. Последние тоже притягивали к себе не менее шокированное внимание (впрочем, как и обязательные кружевные митенки на руках) своими широкими и только шёлковыми лентами, которые, как правило, завязывались под подбородком вычурной модницы кокетливым бантом.

Неужели аристократия южных графств так же слепо следовала последней моде даже в августовскую жару, не говоря о днях сегодняшних? От подобных мыслей Эвелин в который уже раз за последние дни поездки невольно передёрнуло, а сегодня так и вовсе превзошло свой наивысший пик. Неужели ей придётся терпеть в имении Клеменсов ещё и ЭТО? Неужели боги над ней так и не сжалятся?

Ей и без того хватило ощутимой смены климата, температуры и весьма повышенной влажности воздуха. Казалось, чем ближе они были к Югу, тем беспощаднее становились далеко не гибкие пластины сковывающего большую часть движений корсета и обязательно затянутых как можно туже очень сильными и бесспорно натренированными пальцами Лили. Ещё бы! Ведь Лили привыкла потакать капризам всех трёх сестёр Клеменс, просто помешанных на осиных талиях и идеальных формах женской фигуры. Это они готовы терпеть жуткую жару, от которой не спасали ни лёгкие вырезы высоких лифов, ни уж тем более тряпичные зонтики от солнца и веера. А ей-то, Эвелин, за что такие мучительные пытки?

Естественно, дышать в подобной броне под беспощадным дневным светилом и превышенной температурой воздуха нереально тяжело. О каком хорошем настроении тут вообще можно было говорить? При чём легче не становилось нигде и никак. Ни на палубах парохода, так сказать, на свежем воздухе, ни в каюте среднего класса, которую девушка делила с вездесущей служанкой от самого Леонбурга, где тоже было далеко не свежо и совершенно не прохладно, и где она всё равно не могла спрятаться от всего мира и чужих, назойливых глаз, как бы страстно об этом не мечтала всё плаванье.