Учение гордых букашек

Рассказ пьяницы

Осберт переговорил с хозяином и поселил Писаря в комнатку на втором этаже Устрицы. Спать на кровати за целую неделю Писарь так и не решился. По всей продавленной перине водились мелкие жучки, они обходили только большое пятно посередине. Поначалу ночной шум снизу заставлял стучать по полу, чтобы гуляки хоть немного стихли. Через несколько дней Писарь уже старался угадать кто начал драку, или кто сегодня запевает. Война не слишком беспокоила моряков, но это пока. Писарь же переживал только за свое путешествие. Фатэль отдал деньги. До отплытия на судне капитана Арга навстречу крайним берегам осталось пережить три дня.

Писарь сидел за столом и курил. Пыльные лучи жаркого солнца сочились в комнату. Постучали. Не дожидаясь ответа, дверь распахнулась, это был Осберт. Он куда-то пропал после последней встречи и больше не появлялся в Устрице. Писарь закашлялся и показал на стул. Осберт половиной туловища нырнул обратно за дверь, огляделся, и закрыл ее изнутри на задвижку. Потом поставил кружку с элем на стол.

— А мне чего не захватил? — спросил Писарь.

— Так это тебе, я больше пить не буду. Никогда.

— Думал, ты как настоящий моряк не можешь терпеть сушу, и заливаешь все элем.

— Да я и в море. Но это раньше. Теперь нет. Пить-то мне больше не улыбается. Пару дней назад, когда тебя-то здесь оставил, шел я из Устрицы, а тут шваль какая-то девке надоедает. Так ты меня знаешь, помесить рожи никогда не против. Только тогда еле на ногах стоял, ну ты помнишь. Так я как разгонюсь, и в толпу этих гадов, ну руки в кровь, лицо тоже, но ничего не чувствую, направо налево раздаю, как вдруг мне в животе слева начало мешать что-то, подумал ладно, потом разберусь. Да уж разобрался. В общем, половина уродов с перепуга еще поначалу разбежалась, осталось с пяток человек, и когда я впечатал в стенку лицо последнего, как то невзначай глянул на левый бок, а там…

Осберт стянул край рубахи и показал заживший шрам. Кожаная мешанина. Писарь внимательно всмотрелся, широкое лезвие воткнулось в центре, от него уже шли другие порезы.

— Да ножик-то, мне всадили знатный, я как посмотрел на рану, так сразу упал. Глаза открыл, уже днем в доме каком-то. И девушка около постели.

— Та, которую спас? — улыбнулся Писарь.

— Не знаю. Эта тоже вся в тряпки завернута, так что и лица толком не разглядишь, только глаза странные. Стоит, смотрит на меня, а как поняла, что в себя пришел, так сразу убежала. Комната будто богатая из белого камня вся, как хоромы при замке. Попробовал подняться и представь, получилось. Бок-то побаливал, но совсем немного. Только я сел на кровати, дверь распахнулась, и вошел парень, лет двадцати, может, чуть старше, рыжий, кудри веснушки, с кувшином в руке. Говорит, мол, благодарен, что девке той помог. Подобрали они меня, чтоб не умер от потери крови. Рыжего звали Аден, он корону гнилой зовет, болтает, мол, странная эта война. В общем, поговорили, он вина налил, но так и не признался, как так быстро рану мне залечили. Аден вроде какой-то главный у этой шайки и они замышляют недоброе против короля Йордана, посвящать меня не стали, и когда на выход повели глаза завязали. Сначала вниз долго спускались, потом воздух сгустился, будто им уже много раз дышали, и запах затхлый, похоже, они по катакомбам обретаются. Когда свет показался, я еще долго шел. Потом услышал, вокруг народ шумит. Повязку снял и понял, что один расхаживаю по площади.

Осберт чуть покраснел, разгоряченный рассказом, рука его, было, потянулась к нетронутой кружке эля, но тут же спохватилась и отступила.

— Не пьешь то ты почему?

— Да потому что видения это все. Спьяну Агреб мне привиделся и его слуги.

Тут Писарь рассмеялся.

— А ты-то что гогочешь? Я-то главного не сказал, девка эта, которая меня лечила — порождение тьмы. Так глаза у нее горели двумя кострами из вечного пламени. Я сначала не успел сообразить, а теперь как свои закрываю, так ее глаза открываются, и жгут меня, как два злобных солнца. И следят. Иду я по улице, а все кажется, что в спину кто-то смотрит, а как обернусь, так нет никого.

— Может, тебе и привиделось, но ты пропал на несколько дней, это точно правда. Не в канаве же ты пролежал! Раны действительно так быстро не заживают.

— Говорят, есть зелья, может как раз из трав, про которые ты рассказывал. Из-за топей. А черные торговцы покупают их у темных созданий с горящими глазами, и все это от Агреба идет.

— Значит, сам видел эти глаза. Ладно, главное сейчас ты живой, и можешь хвастать шрамом.

— Какой там, он во мне сидит, демон этот, и следит. Я совсем съехал от здешнего эля. Раньше бывало, просто не помнил ничего, но вот запихать себе в голову бред вместо дырки… Нет, такого еще не было. Думаю даже в храм, к Гебе матери сходить помолиться. Так и сделаю!

Осберт открыл ставни, взглядом смерил высоту, обернулся и сказал:

— Ладно, Писарь, пойду я, они меня верно около дверей поджидают, демоны-то, а я в окно!

Действительно спрыгнул, и тяжелой трусцой поспешил в направлении храма. Писарь никогда не верил в Гебу — Богиню Мать, что из чрева своего родила землю. Но храмы ей строили огромные. Самый большой в Гаане. Гебу часто изображали в виде беременной женщины, которая руками придерживает живот. Моряки особенно верили в ее милость. На что еще опереться в море? Осберт огромный простоватый добряк, конечно, побежал вымаливать защиты. Хоть Писарь и посмеивался над ним, пока допивал кружку эля, он все же был рад, что в путешествии у него будет надежный друг. Может и я, думал Писарь, когда проплыву с капитаном по кромке западных земель, тоже увижу в солнце сияющий лик Гебы, а в ветре ее ласковый шепот и гневные крики.