Учение гордых букашек

Храм

Любой человек, что верит в Гебу, мог прийти в великий храм без страха перед насмешками или отказом. Грязные людские реки из Гнилья сливались с родниками из белокаменных домов только здесь. Здесь вечерами терся плечами богатый и бедный народ. Вся Гаана текла к двум башням храма, и они как руки молящего тянулись в небо. К Матери.

Наутро Писарь с Рассалой отправились к мраморному храму. Его величина заставляла взгляды невольно подниматься вверх. Перед воротами выдавались два ряда белых колонн. Между ними на черной рыхлой земле росла трава и низенькие деревья. Рой прислужников поливал маленький сад из глиняных кувшинов. Писарь, опустив голову, плелся за Рассалой, именно так, ему думалось, должен себя вести ученик, когда его ведет учитель. Ряса Рассалы заставляла всех вокруг кланяться. У дверей храма их ждала черная фигура. При храме всегда только один монах. Писарь потянул Рассалу за рукав. Моряк, не поворачивая головы, напряженно прошептал

— Не ерзай, что случилось?

— Тот монах меня знает, — ответил Писарь.

— Чтоб тебя. Уже поздно поворачивать. Опусти голову пониже и не смотри на него.

Когда они подошли к монаху, он из глиняного кувшина облил ноги Рассале, моряк не изменился в лице, будто все шло своим чередом.

— Жрец будь отцом нашим, как Геба Мать наша. Клянемся служить тебе, как служим ей, — громко сказал монах.

— Клянемся, — повторил хор.

Монах поклонился, и все, сколько было прислужников, упали на землю. Рассала уже привычным жестом благословил коленопреклоненных. Вдруг сзади появилась, запестрела на белом фоне, пара, разодетая в красные колпаки. Издалека шуты — вблизи Аден и Фатэль. За ними еще двое из дома Адена с горой кувшинов в руках. Прислужники схватили палки, и уже двинулись на шумную труппу, но Рассала остановил их. Аден весь в красной с желтыми треугольниками одежде, улюлюкая, подошел к Рассале и, явно сдерживая улыбку, поклонился.

— Отче у нас шутов к вам нижайшая просьба, будет шествие позади храма, и нам приказано протянуть приветственные флаги. Придется залезть на крышу благословенного дома Гебы

Его прервал монах:

— К храму следует проявлять почтение. Со смирением приходите вечером и молитесь вместе с нами, а пока, отче, я выгоню нечестивых.

Аден, кривляясь, скрючился, и закрыл лицо руками.

— Отче в шествии нашем мы хотим славить Гебу, и жонглировать мы будем кувшинами, как знак смирения перед Гебой.

Монах ударил Адена палкой, но тот взял кувшины, и начал перебрасывать их в руках.

— Хвала Гебе, хвала, вот так отче, мы смиренно просим вас.

Монах еще раз огрел Адена, и попал по кувшину. Сосуд тяжело ударился об пол, но не разбился. Рассала положил руку на плечо монаха.

— Спокойно сын мой, видишь, в гневе своем ты осквернил символ Гебы, но глиняный кувшин не разбился, это знак благоволения. Пойдемте, шутной люд, я исполню вашу просьбу.

— Великий жрец, прошу, послушайте. Вы не знаете нашего города, стены храма не место чтобы вешать флаги, под которыми пройдет пьяное знатное шествие.

— Мы еще поговорим, гневливый сын, и я объясню, что всякая радость не противна Гебе.

Монах все не отступал от ворот. Рассала обратил взгляд в сторону других прислужников, и приказал увести упрямца в черном. Те подчинились, и взяли под руки удивленного монаха.

— Откройте врата храма. А ты — обратился Рассала к Писарю, — помоги шутам, нести кувшины.

Сосуд оттянул ему руку, явно не глина, а черный метал, но Писарь смог его поднять, значит внутри полый.

В храме с внутренних балконов на них любопытно смотрели девы прислужницы. Все в одинаковых серых передниках, и грубосуконных платьях от шеи до пола. На них тут же налетела пожилая наседка. Потряхивая розгой, она построила девочек в ряд.

— Какая несправедливость, — толкнул Фатэль Писаря. — Девочкам сироткам еда, кров, а мальчишкам и в рабство попасть недолго.

— Не все променяют свободу на полный живот, — ответил Писарь.

— Все всегда меняют свободу на благо.

Сказав это, Фатэль весело подпрыгнул, махнув рукой девицам. Еле сдерживаемое хихиканье откликнулось с балкона. В Гаане всякую девочку сиротку забирают с улиц и отводят в храм, здесь они учатся, живут свои жизни в служении Гебе и поют на общих молитвах. Прислужницы — единственные равные мужчинам женщины в Гаане, правда, выходить им не дозволялось. Потому они и разглядывали шутов как чудо.

В храме у алтаря стояла огромная кремниевая чаша с блестящими сколами. Мимо алтаря они прошли к лестнице в башню. Прислужники хором перешептывались, но никто не решился воспротивиться воле отца. Уже Рассала вступил на первую ступень, когда в святилище вбежал монах.

— Отче, прошу вас, накажите меня палками за непочтительность к знаку нашей Матери.

— Я велел увести тебя, но ты ослушался, хотя недавно дал клятву верности. Клятвопреступникам не место в храме Матери.

Тут подоспели с окровавленными лицами те двое, что увели монаха.

— Отче, вы поручили им увести меня, и они исполнили ваше веление, но мне вы не приказали идти с ними.

— Так уходи!

— Со мной говорила Геба, пока я молился. Сегодня во храм придут нечестивцы, сказала она.

— Эти люди вошли сюда с чистым сердцем, ты же, напротив, вступаешь на святое место со злом в душе. Матерь не говорит понапрасну. Ты нечестив и ты все еще здесь.

Монах ударил себя палкой по лицу, из носа потекла кровь.

— Отче я виноват и отлучусь от храма. Согласно обряду омойте руки, в воде, ведь вы коснулись сегодня моего плеча. Тогда я удалюсь и не войду во храм без вашего слова.

Рассала опустил руку в чашу, и тут же отшатнулся. Крик моряка заставил и Писаря отступить. Ладонь Рассалы покрылась желто-зеленым налетом, но орал и трясся, пока его кожа кипела. Аден тут же выхватил кувшин у растерянного прислужника, зачерпнул из той же чаши и облил руку Рассалы. Чистая вода смыла едкую жидкость.

— Схватить самозванца, — приказал монах.

Его слово исполнили без колебаний, прислужники ринулись на них с палками. Смиренные доселе служители захотели крови. Рассала, и шуты бросились вверх по винтовой лестнице, Писарь замешкался и бежал последним, прислужник схватил его за подол, и Писарю пришлось выбросить чугунный кувшин ему в лицо. Обмякшее тело создало толкучку на узкой лестнице. Аден рванул массивную задвижку люка, и они очутились у подножья первой башни. Фатэль выдернул из-под рясы Рассалы немного пуха и бросил в люк. Будто невесомый снег, пух закружился, падая вниз. Аден чиркнул кресалом, и яркая искра полетела следом. Пух стерло огнем. В тот же миг Рассала закрыл и навалился на люк. Дым вырвался из щелей, тут же послышался кашель и стук, но моряк не двинулся. Он сжимал ладонь, но уже смирился с болью.

— Выживут если побегут назад, — сказал Фатэль.

Рассала судорожно начал скидывать с себя мантию, а Фатэль, смеясь, сказал:

— Стой толстяк, пух вылетит!

— Да чтоб сгорел этот пух, ты не носил его целый день, думаешь, я заснул хоть на секунду сегодня? Концы этих Агребовых перьев меня искололи!

— Писарь, лезь наверх, посмотри, что у гильдии творится, — велел Аден. — Остальные, набиваем кувшины пухом.

Две башни возвышались из крыши спереди и сзади храма, каждая стояла на пяти высоких колоннах. Обхватив колонну, Писарь забрался по ней. Дальше ступенями послужили каменные завитки на теле башни. Сверху открывался вид на ближайшие улицы, а ветерок доносил далекие крики. Народное месиво пришло в движение, потоки недовольных, шли к зданию кузнечной гильдии. Кузнецы ломали лавки, били дорогие витражи, толпа поглощала все новых людей на пути. Стражники покинули посты и даже не пытались остановить движение. Они бежали, подгоняемые мечами в руках кузнецов. Когда Писарь спустился обратно, кувшины набитые пухом уже стояли в основании четырех колонн, все перевязанные горючими шнурами, концы которых сходились в центре. Фатэль помогал Рассале слезть с крыши храма по веревке, усеянной флажками. Остальные шуты тащили кувшины на другую сторону длинного храма. Писаря встретил только Аден. Писарь доложил о том, что видел, и Аден протянул ему огниво.

— Писарь, останешься здесь, когда я дам сигнал, запалишь, и вниз по веревке. И я прошу, когда подожжешь, беги быстро.

Писарь остался сидеть, окруженный чугунными кувшинами. А мятеж все разрастался, уже кулак толпы стучал в здание гильдии, двери гнулись от напора, но с другой стороны близилась подмога. Ровный строй пеших и конных стражников спешил плотным клином.

На второй башне гнездился Аден. Орлом он смотрел на улицы, сейчас они принадлежали не Йордану, сейчас Аден король. Когда строй стражи вышел на последнюю прямую, Аден посмотрел на Писаря и опустил руку. Фитили цветком загорелись. Писарь, не оглядываясь, помчался к краю крыши, свесился, скользнул вниз, так что кожи на ладонях не осталось. На другой стороне, у входа в дом верховного жреца его звал Рассала. Времени оказалось достаточно. Они забрались на крышу, а стража тем временем уже вошла в длинный проход между храмом и домами духовенства. Резкий взрыв колыхнул воздух, камни в небо, летящий песок оцарапал кожу. Колонны, превратились в каменные ошметки, башня рухнула и отрезала страже путь назад. Конные не сдержали лошадей, началась давка. Снова гром. Вторая башня обвалилась и заперла небольшую армию стражи в каменный короб. Многих похоронило под обломками. В узком проходе испуганные кобылы, носились, спотыкались, копытами проламывали кости пешим, капкан наполнился пылью и криками. Рассала наслаждался успехом, он, кажется, забыл про руку и приобнял Фатэля.

— Браво, смотри, как легли!

Писарь стоял с убийцам, мятежниками, на одной крыше, и восхищался ими. И все же восстание этих двоих, осознанное, просчитанное так отличалось от бунта людей внизу, на площади. Также как правители во дворцах смотрят на мирные улицы, так они взирали сверху на бурлящий котел протеста. Власть проникает во все норы только зарождающегося движения, и обещает в случае успеха перерасти в новое чудовище, взамен побежденного. Кузнецы единым потоком, возмущенные, бились в здание гильдии, бросали камни в окна, таранили живой массой двери все они — лишь сила в руках Адена. Он оберегал свою паству. То, что не мог сделать личный протест, сделал первый шажок обдуманного переворота. Зарождался новый круг власти, зажигался маленький огонек, и если не потушат, если старые дворцовые угли не засыплют его золой, тогда он разгорится. Спалит все с чем не согласен и потухнет, превратится в то, с чем боролся, а тех, кто не сможет погаснуть, выкинут из кострища. Тогда Писарь стоял с ними на крыше, стоял и смотрел на стражу, на кузнецов, а видел мальчика. А потом в пыли воскрес другой человек.