Л. Н. Толстой. В поисках истины (по дневникам писателя)

1897 год

Дневник, 12 января 1897 г., Москва, т. 53, стр. 131–132.

Нынче 12 января. Москва. Рано утром. Не сплю от тоски. И не виновата ни желчь, ни эгоизм и чувственность, а мучительная жизнь. Вчера сижу за столом и чувствую, что я и гувернантка мы оба одинаково лишние, и нам обоим одинаково тяжело. Разговоры об игре Дузе[112], Гофмана[113], шутки, наряды, сладкая еда идут мимо нас, через нас. И так каждый день и целый день. Не на ком отдохнуть. Таня бедная и желала бы когда-то, да слабая, с слабыми духовными требованиями натура. Сережа, Илюша… Бывает в жизни у других хоть что-нибудь серьезное, человеческое – ну, наука, служба, учительство, докторство, малые дети, не говорю уж заработок или служение людям, а тут ничего, кроме игры всякого рода и жранья, и старческий flirtation (флирт) или еще хуже. Отвратительно. Пишу с тем, чтобы знали хоть после моей смерти. Теперь же нельзя говорить. Хуже глухих – кричащие. Она больна, это правда, но болезнь-то такая, которую принимают за здоровье и поддерживают в ней, а не лечат. Что из этого выйдет, чем кончится? Не переставая молюсь, осуждаю себя и молюсь. Помоги, как Ты знаешь.

Дневник, 4 февраля 1897 г., Никольское, т. 53, стр. 133, 136.

Никольское у Олсуфьевых[114]. Я здесь уже 4-й день. И невыразимая тоска. Пишу об искусстве плохо. Сейчас молился и ужаснулся на то, как низко я упал. Думаю, спрашиваю себя, что мне делать, сомневаюсь, колеблюсь, как будто я не знаю или забыл, кто я, и потому, что мне делать. Помнить, что я не хозяин, а слуга и делать то, к чему приставлен. С каким трудом я добивался и добился этого знания, как несомненно это знание и как я мог все-таки забыть его – не то что забыть, а жить, не применяя его…

Всякое живое существо носит в себе все возможности своих предков. Выделяясь же, оно проявляет некоторые из них, неся в себе все остальные и приобретая новые. В этом процесс жизни: соединять и выделять. Еще более неясно.

Решаю непременно каждый день писать. Ничто так не утверждает в добре. Это лучшая молитва.

Дневник, 7 февраля 1897 г., Петербург, т. 53, стр. 137.

Поехал к Чертковым. У них радостно. Потом у Ярошенко[115]. Вечер дома с Соней. Нам хорошо. Молюсь, чтобы и здесь и везде не отступать от сознания посланничества, исполняемого добротой.

Дневник, 1 марта 1897 г., Никольское, т. 53, стр. 142.

Для твердости и спокойствия есть одно средство: любовь, любовь к врагам. Да вот мне задалась эта задача с особенной неожиданной стороны, и как плохо я сумел разрешить ее. Надо постараться. Помоги, Отец.

Дневник, 4 апреля 1897 г., Москва, т. 53, стр. 143.

Нынче 4 Апреля 97. Москва. Почти месяц не писал (20 дней) и дурно прожил это время – тем, что мало работал. Все писал об искусстве – запутался последние дни. И теперь два дня не писал. Спокойствие не потерял, но душа волнуется, но я владею ею. О Боже! если бы только помнить о своем посланничестве, о том, что через Тебя должно проявляться (светить) божество! Но трудно, что если это помнить только, то не будешь жить; а надо жить, энергически жить и помнить. Помоги, Отец. Молился много последнее время о том, чтобы лучше была жизнь. А то стыдно и тяжело от сознания незаконности своей жизни.

Дневник, 3 мая 1897 г., Ясная Поляна, т. 53, стр. 145.

Чувствую себя и физически и умственно и нравственно слабым. Нравственный человек начинает пробуждаться и недоволен. Помоги мне, Отец, освободиться от того, что меня связывает во мне же. Очень гадок я себе. Удивительная весна. Сейчас пришел с Козловки, принес кашки и ландыши.

Многое думал и не записывал. Ничего доброго не сделал. Капуа[116]. Волоски лилипутов[117] так связали меня, что скоро не двинусь ни одним членом, если не стану разрывать. Грустно, грустно и не от неудовлетворенности внешней. Ничего от жизни не хочу я, и не жаль мне прошлого ничуть[118], а на себя гадко, совестно, жаль своей души. Помоги, Господи. Бог, вы слышите? Наверно слышите, потому что вы же и говорите.

Дневник, 9 мая 1897 г., Ясная Поляна, т. 53, стр. 145.

Ночь, 12 часов. Пошел было спать, но сошел, чтобы записать удивительное душевное состояние: мучительная тоска и не добрая. Болезнь ли это или душевная слабость, но я очень страдаю. Молюсь.

Дневник, 16 мая 1897 г., Ясная Поляна, т. 53, стр. 145–146.

13 приезжала Софья Андреевна. Вчера получил от нее письмо. Все то же. Всю ночь не спал. Никогда страдания не доходили до такой силы. Отец, помоги мне. Научи. Войди. Усилься во мне. Не могу придти ни к какому решению. Не думать? Нельзя. Решить же ничего не могу. Жалеть не могу, и противодействовать не могу по жалости. Боже, помоги.

Дневник, 17 мая 1897 г., Ясная Поляна, т. 53, стр. 146–147.

Я думаю, что верую и исповедую, (по крайней мере), то что Бог есть любовь и потому Он, любовь, побеждает все. И вот мне выпало испытание, надо бороться. И вместо любви во мне упреки и злоба, и я борюсь не любовью, а унываю и злюсь и спрашиваю себя: как же любовь победит это зло, разумея то зло, от которого я страдаю. И жду победы здесь в моей жизни и вижу, что нет – любовь не победит то зло, от которого я страдаю, и я все буду до смерти страдать от него. Точно так же, как говорят те люди, которые [просят] оставить преступников, злодеев, не запирать, не казнить их, что любовь не может победить этих злодеев. И они правы, но дело только в том, что любовь есть такое огромное в сравнении с обычными рассудочными делами действие, что последствия никогда не видны тому, кто его производит. Любовь не победит тех двух-трех злодеев, которых мы знаем, но победит тысячи, которых мы не знаем. Все равно, как телеграфист, который бы не передавал депешу, потому что он не видит, как она выходит на той станции. Любовь действует почти всегда – всегда даже – с креста; так что тому, кто закрывает глаза уже, и которого жизнь вся мгновенье, очевидно, нельзя видеть действия силы вечной. Верить в любовь, истинно верить так, чтобы не изменять ей, значит верить в вечную жизнь. И вот я оказался тем телеграфистом, который не верит в то, что тот аппарат, к которому он приставлен, действовать которым научен, действует. И что хуже всего, я верил, пока не надо было работать. А как только надо было начать трудиться, я отказываюсь, говоря: я не вижу, как он действует, может быть, он и вовсе не действует. Значит, нет веры. Стыдно, Л. Н. Благодарю Тебя, Отец, за испытанье.

Дневник, 14 октября 1897 г., Ясная Поляна, т. 53, стр. 153.

Ясно представил себе, какая радостная, спокойная и вполне свободная могла бы быть жизнь, если вполне отдать себя Богу, т. е. во всех случаях жизни искать только одного: сделать то, чего Он хочет, сделать это в болезни, в оскорблении, в унижении, в страдании, во всех соблазнах и в смерти, которая тогда только перемена назначения. Слабость, неисполнение того, чего хочет Бог? Что ж тогда? Ничего: возвращение к сознанию того, что жизнь только в этом исполнении. Минуты слабости это промежутки между буквами жизни – не жизнь. Помоги, Отец.

Дневник, 17 октября 1897 г., Ясная Поляна, т. 53, стр. 158.

12 ночи. Сейчас уехала Соня. Помоги мне, Господи, поступить не по своей, а по Твоей воле.

Дневник, 21 октября 1897 г., Ясная Поляна, т. 53, стр. 158.

Сейчас, оставшись один после занятий, спрашивал себя, что мне делать, и, не имея никакого личного желания (кроме телесных потребностей, поднимающихся только когда есть, спать хочется), так ясно почувствовал радость сознания воли Бога, что мне ничего не нужно и не хочется, как делать то, что Он хочет. Чувство это возникло вследствие вопроса, который я сам себе задал, оставшись один в тишине: кто я? Зачем я? И так ясно ответилось само собой: кто и что бы я ни был, я кем-то послан, что-то делать. Ну и давай это делать! И так радостно, хорошо почувствовал свое слияние с волей Бога. Это второе мое живое чувство Бога. То я почувствовал прямо любовь к Богу. Теперь не могу вспомнить, как это было, помню только, что было это радостное чувство. О, какое счастье уединение! Нынче так хорошо. Чувствуешь Бога.

Дневник, 20 ноября 1897 г., Ясная Поляна, т. 53, стр. 164.

Подумать о том, в сто раз худшем, что могло бы быть. Можно прибавить к этому еще то, чтобы вдуматься в положение, в душу огорчающего тебя человека, понять, что он не может поступать иначе. Tout comprendre с'est tout pardonner. (Все понять – значит все простить). Важное же и сильнее и несомненнее всего этого – это то, чтобы сказать себе: не моя воля да будет, но Твоя и не так, как я хочу, а как Ты хочешь, и не то, что я хочу, а то, что Ты хочешь. Мое же дело в тех условиях, в которые Ты поставил меня, исполнять Твою волю. Помнить, что когда трудно, то это самое и есть то, что задано мне, это и есть тот случай, который не повторится, в котором ты можешь иметь счастье сделать то, что Он хочет. Отец, помоги мне делать только Твою волю.

Дневник, 2 декабря 1897 г., Ясная Поляна, т. 53, стр. 168.

Мне было очень тяжело от страха раздражения и тяжелых столкновений, и я молился Богу: молился, почти не ожидая помощи, но все-таки молился. Господи, помоги мне выйти из этого. Избавь меня. Я так молился. Потом встал и прошел до конца комнаты и вдруг спросил себя: да не уступить ли мне? Разумеется, уступить. И Бог помог – Бог, который во мне, и стало легко и твердо. Вступил в тот божественный поток, который тут, возле нас, всегда течет и которому мы всегда можем отдаться, когда нам дурно.

Дневник, 7 декабря 1897 г., Москва, т. 53, стр. 169.

Вчера еще и еще говорили и я слышал от Сони то, чего никогда не слыхал: сознание своей вины. Это была большая радость. Благодарю тебя, Отец. Что бы ни было дальше. Уж это было, и это большое добро.