Терновая цепь

Взошла луна, диск жутковатого серого цвета, – а потом вторая, за ней третья. Двор был освещен не хуже, чем днем, хотя по углам сгустились чернильные тени. Джеймс, подойдя к чаше, чтобы набрать воды, смотрел, как отражения трех лун подрагивают на темной зеркальной поверхности.

Он подумал о своих родителях, которые сейчас находились далеко-далеко, в Аликанте, рядом с настоящим Гардом. Должно быть, они уже узнали, что произошло с Лондоном. С ним, их сыном. Кто-нибудь известил их. Но не Люси – Джеймс был уверен, что сестра отказалась покидать Лондон.

Когда он вернулся на свое место у подножия стены, Мэтью сидел и трясся. Джеймс хотел подать ему кубок, но Мэтью едва не выронил его; тогда Джеймс поднес кубок к его губам, заставил выпить все до дна.

– Я не хочу, чтобы меня снова тошнило, – прохрипел Мэтью, но Джеймс покачал головой.

– Это лучше, чем умереть от жажды, – заметил он и поставил кубок на землю. – Иди сюда.

Он подхватил Мэтью сзади под мышки, подтащил к себе, прижал парабатая к груди и крепко обнял. Джеймс опасался, что Мэтью оттолкнет его, будет сопротивляться, но у того, по-видимому, не осталось уже ни сил, ни желания возражать: он безвольно откинулся назад, и Джеймс с ужасом понял, как мало тот весит.

– Хорошо, – устало пробормотал Мэтью. – Ты лучше, чем пальто.

Джеймс положил подбородок на плечо Мэтью.

– Прости меня.

Он почувствовал, как Мэтью напрягся.

– За что простить?

– За все, – ответил Джеймс. – За Париж. За ссору на Сумеречном базаре. Когда ты сказал мне: «Если ты не любишь Корделию, ты должен позволить другому мужчине любить ее». Я был слеп, я не понял, что ты имел в виду.

– Ты был… – с трудом проговорил Мэтью, – ты находился под влиянием демонических чар. Ты же сам сказал, что браслет ослепил тебя…

– Не надо, – перебил его Джеймс. – Не надо оправданий. Недавно, в Институте, ты сказал, что не злишься на меня… но я бы предпочел, чтобы ты злился. Допустим, ты не винишь меня в том, что происходило, когда я еще носил браслет, но как быть с поступками, совершенными после того, как эта чертова штука сломалась? Мне следовало больше думать о тебе, о твоих чувствах…

– А мне не следовало уезжать в Париж с Корделией, – хмыкнул Мэтью.

– Я знаю, каким представлялся тебе тогда, – тихо произнес Джеймс. – Безответственным, непостоянным… я заставлял Корделию страдать… а сам ничего не замечал. Я подчинил свою жизнь безрассудной страсти, которая со стороны казалась нелепой прихотью.

– Знаешь, я тоже вел себя эгоистично. Я думал… я говорил себе, что ты не любишь ее. А я любил, любил быть рядом с ней, потому что…

– Потому что она такая, какая есть, – закончил за него Джеймс.

– Но еще и потому, что она – в отличие от тебя – не знала меня до того, как я начал пить. Мы же не были знакомы. Знаешь, когда-то мне нравилась Люси, но я видел по ее лицу, по ее глазам, когда она смотрела на меня… видел, что она ждет, когда же я стану прежним. Стану тем Мэтью, которым я был до того, как пристрастился к бутылке. Корделия встретила меня уже после того, как я изменился. – Мэтью сел и обхватил колени. – Беда в том, что я не знаю человека, которым стану, когда наконец освобожусь от зависимости и полностью откажусь от спиртного. И не знаю, понравится ли мне этот человек – если, конечно, я доживу до момента нашего знакомства.

Джеймс пожалел, что не видит выражения лица друга.

– Мэт, алкоголь не сделал тебя лучше, чем ты был два года назад; это не алкоголь придавал тебе шарм, остроумие и прочие достоинства. Единственное, что он с тобой делал, – это помогал забыть. Вот и все.

Мэтью поперхнулся и прошептал:

– Что забыть?

– То, за что ты ненавидишь себя, – ответил Джеймс. – И сразу скажу: нет, Корделия мне ничего не говорила. Я думаю, ты поделился с ней своей тайной; и еще я думаю, что тебя частично поэтому влекло именно к ней. Человеку, наверное, сильнее всего хочется быть с тем или с той, кто знает о нем правду.

– И ты обо всем этом сам догадался? – изумленно произнес Мэтью.

– Когда на меня не действуют магические браслеты, я удивительно проницателен, – сухо ответил Джеймс. – А ты – вторая половина моей души, мой парабатай; ну как же мне не догадаться? – Он испустил тяжкий вздох. – Я не имею права требовать, чтобы ты рассказывал мне что-то; я так долго скрывал и утаивал от тебя правду о себе. Только… если ты хочешь выговориться, снять груз с души, я выслушаю тебя. Обещаю.

Довольно долго Мэтью не отвечал. Потом он выпрямился и произнес:

– Чертовы Эрондейлы, вы умеете так убедительно говорить. – Откинул голову назад и уставился на три чужие луны. – Ну хорошо. Я расскажу тебе, что со мной произошло.

– Лондон никогда не был моим любимым городом, – заметил Алистер, – но должен сказать, что я предпочел бы видеть его прежним.

Была середина очередного темного дня, и Алистер с Томасом вели охоту на Стражей в Бейсуотере.

Сначала это была разведывательная миссия. Следуйте за Стражами, но постарайтесь, чтобы вас не заметили, сказала Анна; выясните, где они собираются, как их можно обезвредить или убить.

Они покинули Институт несколько часов назад. Засекли нескольких Стражей и попытались проследить за бесцельно блуждавшими белыми фигурами, но это ничего не дало. Обитатели города – простые, существа Нижнего Мира и даже животные – опасались приближаться к этим тварям. Наблюдая за ними издалека, нельзя было понять, на что они способны в бою и как можно вывести их из строя.

И юноши решили вступить в бой с любым Стражем, который попадется им по пути. Оба были вооружены до зубов: Томас нес алебарду, Алистер взял длинный шамшир, изогнутую персидскую саблю. Кроме этого, они захватили с собой ангельские клинки и кинжалы. Еще неделю назад Томас чувствовал бы себя абсолютно уверенно, но в Лондоне, захваченном демоном, никто не мог быть уверенным в собственной безопасности.

Они шли по Уэстборн-Гроув мимо темных, пыльных витрин «Уайтлис», универсального магазина, занимавшего половину улицы. Обычно у тротуара теснились красивые кареты и фургоны, доставлявшие товары на дом, а сам магазин был забит возбужденными покупателями. Сегодня никаких карет не было. Прямо на мостовой под витриной с мужскими трикотажными изделиями сидел одинокий пожилой джентльмен; его фрак помялся, шляпа съехала набок, и он неразборчиво бормотал что-то насчет носков. Томас заметил за спиной человека какое-то движение, но это оказался всего-навсего рваный дамский зонтик, который, вероятно, когда-то был розовым. Он трепетал, как умирающая птица, рядом с выставкой дорогих шляпок, их с трудом можно было разглядеть сквозь забрызганное грязью стекло. Шляпы тоже почему-то выглядели старыми и потрепанными. Зрелище было не особенно приятным, и Томас про себя согласился с Алистером.

– Ты имеешь в виду, что предпочитаешь Лондон, не отрезанный от остального мира, или Лондон, где простые являются самостоятельными разумными существами, не управляемыми демоном? – вежливо осведомился он.

– Я имею в виду, – сухо произнес Алистер, – что предпочитаю работающие магазины. Давно не покупал себе новую шляпу. Стражи, выходите! – крикнул он. – Дайте разглядеть вас как следует!

– Не думаю, что в этом квартале мы встретим Стражей, – сказал Томас. – Мы искали везде. Но можно заглянуть в Гайд-парк. Когда я провожал Джесса и Грейс на Гровнор-сквер, я видел там целое сборище.

Они пошли дальше по улице Квинсвэй, такой же безлюдной и унылой. У металлической ограды, тянувшейся вдоль восточной стороны улицы, образовалась насыпь из мусора высотой в два фута. Они напряглись, увидев фигуру в белой развевающейся одежде, но тревога оказалась ложной. Это был не Страж, а девушка-няня в белом переднике, толкавшая перед собой большую нарядную детскую коляску.

– Жили-были, – бодрым голосом повторяла она. – Жили-были. Жили-были…

Поравнявшись с ней, Томас заглянул в коляску и вздохнул с облегчением: там лежал не младенец, а кучка мусора, который девушка, должно быть, набрала на улице: грязные старые тряпки, скомканные газеты, ржавые консервные банки, прошлогодние листья. Ему показалось, что он заметил мордочку крысы с блестящими черными глазками.

Долго ли смогут простые продолжать такое существование, спросил себя Томас. Едят ли они, кормят ли своих детей? Может быть, они скоро начнут умирать от голода или постепенно увянут, перестанут двигаться, словно часы, у которых кончился завод? Велиал заявил, что хочет править неким Новым Лондоном – может, он намерен править Лондоном, полным разлагающихся трупов? Или приведет демонов, чтобы они заселили дома, ходили по улицам?

Сумеречные охотники вышли на Бейсуотер-роуд и приблизились ко входу в парк. Высокие черные железные ворота были распахнуты; широкая дорожка, обсаженная буками, скрывалась в тумане. Не было ни туристов, ни горожан с собаками, ни детей с воздушными змеями – вообще никого живого, если не считать лошадей, мирно щипавших пожухлую траву. Эта сцена могла бы показаться буколической, если бы не шоры и волочившиеся по земле поводья; одна лошадь тащила за собой обломок оси кэба. Томас заметил какую-то фигуру с рыжими волосами, прятавшуюся за стволом дуба – но, когда он моргнул, фигура исчезла.

– Томас, – сказал Алистер. – Хватит предаваться мрачным мыслям.

– Я вовсе не предаюсь мрачным мыслям, – солгал Томас. – Так что случилось с Корделией и Люси? Ты знал, что они собираются в Эдом?

Утром Джесс показал всем записку, оставленную Люси, и объяснил, что они с Корделией придумали способ попасть в Эдом, во владения Велиала, в надежде спасти Джеймса и Мэтью.

Все отреагировали так, как и ожидал Томас. Анна рассердилась, но потом смирилась с неизбежным; Ари и сам Томас попытались сохранить оптимизм, Джесс держался бесстрастно, Грейс не произнесла ни слова. Только Алистер удивил его: он вел себя так, словно заранее знал, что произойдет.

– Я не знал точно, что они собираются делать, – ответил Алистер. – Но Корделия вчера попросила меня вернуть Кортану, и я отдал ей меч. Было ясно: у нее что-то на уме.

– И ты не подумал ее остановить? – удивился Томас.

– За последнее время я убедился, – ответил Алистер, – что, когда моя сестра принимает какое-то решение, ее практически невозможно отговорить. И, кроме того, зачем мне было ее останавливать? Чтобы сидеть здесь? – Он обвел рукой пустынный парк. – Если она хочет умереть как Сумеречный охотник, в бою, защищая свою семью, я не имею права ей мешать.

Слова прозвучали вызывающе, но Томас чувствовал, что Алистер испытывает сильную тревогу и боль. Ему хотелось прижать юношу к себе, хотя они не прикасались друг к другу после той ночи, когда погиб Кристофер. Томасу было плохо, как будто все его тело представляло собой сплошную рану. Но когда он услышал отчаяние в голосе Алистера…

– Что это? – прошептал Алистер и прищурился. Он указывал в сторону ворот Ланкастер-гейт, которые выходили в город, на Бейсуотер-роуд.

Томас присмотрелся и тоже увидел это – нечто белое двигалось за кованой чугунной решеткой.

Они пригнулись и, прячась за кустами, поспешили к воротам. И верно: одинокая фигура в белой рясе с капюшоном быстро шагала на север, прочь от них. Томас и Алистер переглянулись и, стараясь не шуметь, бросились следом.